Деятельность Джа-ламы была довольно противоречивой: с одной стороны, он стимулировал развитие земледелия, строительства и торговли, даже установил торговые отношения с Россией, чтобы получать оттуда сельскохозяйственные орудия, построил несколько школ. Однако добивался исполнения своих распоряжений Джа-лама весьма жестокими методами: провинившихся он сурово наказывал, не оказывая снисхождения даже священнослужителям, а попавших к нему в плен врагов подвергал страшным мучениям, выжигая на них клейма, живьем сдирая кожу и запарывая насмерть [Юзефович, 1999, с. 325–327]. Своими действиями он настолько устрашил все население, что даже местные князья-Чингисиды боялись грозного «перерожденца», подобно слугам подсаживая его на коня. Не ограничиваясь своими монголами, он не менее жестокими методами действовал и против алтайских киргизов, добиваясь уступки ими пастбищ. Один из киргизских старейшин был взят им в плен, с него живьем содрали кожу и принесли его матери, которая прибыла к Джа-ламе с выкупом за сына. Иностранцев (прежде всего китайцев), которые попадали к нему в плен, Джа-лама использовал для самых настоящих жертвоприношений, причем кровью убитых расписывал боевые знамена, а кожей обтягивал церемониальные барабаны. Впадая в своеобразный транс во время этих ритуалов, Джа-лама стал восприниматься своими приверженцами и почитателями уже не только как перерождение ойратского хана XVIII в., но и как живое воплощение Махакалы – грозного буддийского божества (дхармапалы), охранника и защитника буддийской религии [Юзефович, 1999, с. 326–327]. Естественно, он и эту веру своих почитателей старался использовать в политических целях.
Однако вскоре Джа-лама посмел вступить в конфликт с охраной русского консульства в Кобдо, после чего русские власти арестовали его и выслали в Россию, где он пробыл в заключении с 1914 по 1918 г. Правда, по другим сведениям, он был арестован по иной причине – за то что вел агитацию в пользу независимости калмыков и их выхода из-под власти России [Оссендовский, 1994, с. 136–137; Юзефович, 1999, с. 329–330].
Неудивительно, что когда он вновь оказался в Монголии (попав под амнистию Временного правительства), ее власти, не желавшие портить отношения с Россией, сами приказали его арестовать, почему Джа-лама был вынужден бежать и вести жизнь скитальца. Однако его репутация как перерождения Амурсаны в очередной раз помогла ему: он обосновался на юго-западной границе Монголии, и вскоре под его начало собрался большой, хотя и разношерстный отряд, состоявший из монгольских преступников, китайских дезертиров, торгоутских браконьеров и тибетских контрабандистов. Во главе этого сброда Джа-лама контролировал местные торговые пути, которые из-за его нападений на караваны вскоре перестали использоваться.
Однако, по-видимому, жизнь скитальца и грабителя караванов не слишком устраивала Джа-ламу, поэтому когда в 1920 г. монголы поднялись против китайцев, вновь оккупировавших Монголию годом ранее, Джа-лама, блюдя свою репутацию освободителя Монголии, во главе своего отряда участвовал в освобождении Урги, чем вновь заслужил благожелательное отношение монгольского правительства, а также барона Унгерна, ставшего в 1920 г. фактическим диктатором Монголии [Рерих, 1982, с. 152–153].[174]
В 1921 г. при молчаливом согласии ургинских властей, старавшихся заручиться его лояльностью и поддержкой, Джа-лама возвел в горах юго-западной Монголии крепость-храм Дэнбэй-Чжалцэн-байшин, который с этого времени стал его опорным пунктом [Князев, 2004, с. 29]. Но несмотря на благожелательное отношение правительства Монголии, самозванец отнюдь не собирался вмешиваться в его противостояние с революционными войсками, хотя прямо и не отвечал отказом на его призывы. Вел он переговоры и с бароном Унгерном, который до самого своего ареста верил, что Джа-лама вскоре присоединится к нему со своим воинами [Торновский, 2004, с. 163].[175]
Однако последний предпочел отсидеться в своем «орлином гнезде», хотя после провозглашения Монгольской Народной Республики стал в оппозицию к новым властям, вступив в союз с китайскими властями Синьцзяна и Внутренней Монголии и планируя даже совместный с ними поход на Ургу. В его распоряжении имелся гарнизон из 500 солдат, вооруженных самым современным немецким и японским оружием, захваченным у китайцев при взятии Урги. А со временем к нему стали стекаться и другие противники нового режима [Лузянин, 2003, с. 122].
Обосновавшийся в Дэнбэй-Чжалчэн-байшине, Джа-лама удивительным образом сочетал в своей деятельности черты атамана разбойников и святителя. Его подданные грабили караваны и захватывали рабов, в то время как сам он благословлял паломников и давал им наставления, за которыми они приходили, а порой даже и творил «чудеса» – вплоть до воскрешения людей, которых сам же до этого умерщвлял [Оссендовский, 1994, с. 138–139; Юзефович, 1999, с. 322]. Не ограничиваясь самовластием в собственных владениях, Джа-лама установил контакты с представителями столичных властей, затевавшими заговор против правительства. Когда в 1922 г. заговор был раскрыт, многие из арестованных указали на то, что Джа-лама сотрудничал с ними [Рощин, 1999, с. 59–60]. Тогда было принято решение покончить с опасным врагом – тем более опасным, что монголы даже после революции не утратили своей религиозности, и репутация Джа-ламы заставляла относиться к любому проявлению его враждебности с большой серьезностью.
В конце 1922 или начале 1923 г. отряды народно-революционной армии скрытно подошли к владениям Джа-ламы, а несколько сотрудников службы безопасности, переодевшись в паломников, проникли в его крепость и, встретившись с Джа-ламой под предлогом вручения ему подношения, прикончили его. Так закончилась жизнь последнего самозванца в истории Монголии [Рерих, 1982, с. 154–155; Юзефович, 1999, с. 332–333].[176]
Глава 10
Пределы претензий на власть
Далеко не все самозванцы и их окружение принадлежали к безрассудным авантюристам, действовавшим по принципу «все или ничего». Нередко они даже не пытались претендовать на власть над всем государством, а ограничивались куда более скромными достижениями. Подобная позиция объяснялась многими соображениями: общей политической ситуацией (сила центральных властей, число конкурентов в борьбе за власть), традициями региона, в котором самозванец начинал свой путь к власти, наконец – статусом тех лиц или династий, на идентичность с которыми претендовал авантюрист.
§ 1. Претенденты на верховную власть
Безусловно, самой высокой ставкой в борьбе за власть был ханский трон и, соответственно, контроль над всем государством. Лже-Кильдибек в Золотой Орде, лже-Эренг-Мухаммад в Хивинском ханстве, кокандский лже-Пулад-хан – все они ставили цель именно захвата власти над своими государствами в целом. Для ее достижения их и поддерживали влиятельные кланы, а иногда даже и иностранцы, готовые ради этой власти бросить вызов крови – вызов законным претендентам на трон, имеющим право на ханский титул в силу происхождения. Так, например, золотоордынского самозванца, помимо ряда ордынских эмиров, поддержали венецианцы, имевшие торговые интересы в Причерноморье и надеявшиеся увеличить свою долю на рынке благодаря собственному ставленнику [Григорьев, 2007, с. 124–129]. Хивинский лже-хан был поддержан родственными ему туркменами, которые, пусть и на короткое время, сумели взять верх над своими соперниками при ханском дворе – узбекской аристократией [МИТТ, 1938, с. 330–331; Munis, Agahi, 1999, р. 52–53]. Кокандский самозванец также был поддержан преимущественно киргизской знатью и войсками, его соплеменниками, которые и прежде нередко выступали против законной ханской власти [Хасанов, 1977, с. 65 и след.].
Некоторые правители (и явные самозванцы, и претенденты с сомнительными правами на трон) формально, присваивая себе титул монарха, претендовали на власть во всем государстве, но на деле ограничивались фактическим контролем над конкретным регионом. Так поступали, например, противоборствующие ильханы в Иране – ставленники различных могущественных сановных семейств, которые традиционно были связаны с той или иной областью государства Хулагуидов. Поэтому власть, например, ильханов Мухаммад-хана и Джахан-Тимура, ставленников Шайх Хасана Бузурга, ограничивалась Ираком: именно этот регион находился под контролем Хасана и его рода Джалаиров. Аналогичным образом, Хасан Кучак и Малик Ашраф, соперники Хасана Бузурга, могли обеспечить своим ставленникам – Сатибек, Сулейману и Ануширвану – власть над Азербайджаном, поскольку в этом регионе наиболее сильно было влияние клана Чопанидов [Шараф-хан, 1976, с. 69–70] (см. также: [История, 1977, с. 156]). Однако при этом каждый из марионеточных ильханов в силу своего происхождения (истинного или мнимого) и принятого монаршего титула формально претендовал на власть во всем государстве, что, собственно, и являлось формальной причиной длительных междоусобиц на осколках государства Хулагуидов.
