скрытный и скользкий тип, бронзовый идол, чья душа, как и каюта, всегда надежно закрыта от посторонних глаз, но, бесспорно, черна и порочна.
Рядом с ним, на противоположной стороне стола, игралась с едой Стелла. Не ела, а именно игралась. В городах бывают районы, в которых можно только развлекаться; на побережье Ялты тьма-тьмущая заведений, в которых можно только получать удовольствие и абсолютно невозможно работать, лечиться, духовно обогащаться и тому подобное. Стеллу можно было использовать только для постели и ни для чего другого. Есть такая нередкая женская особенность. Она вся от головы до ног представляла из себя универсальный комплекс секс-шоу. Убери из нее эту функцию, и человека не станет. Будет пустое место.
О Стелле я знал еще меньше, чем о Мизине. Девчонка случайно попалась мне ночью на шоссе. Грязная, мокрая, в рваной майке. Где она была? На какой-нибудь даче в районе Перевального, где компания подвыпивших парней нехорошо повела себя с ней? Но как после такого стресса, всего два дня спустя, она смогла с улыбкой прогуливаться по палубе "Пафоса" и строить мне глазки? А что это за щедрый жест Виктора, который не задумываясь купил первой попавшейся пациентке путевку в круиз, стоимостью больше тысячи долларов? И девочка с легкостью отправилась в плавание, не задумавшись о том, что такие подарки просто так не делаются? Невероятно. Значит, она согласилась оказать Виктору какую-то услугу. И, быть может, ее поведение, ее не вполне пристойные манеры, ее неясная роль в "криминальном марьяже" и есть та самая услуга Виктору?
Ах, господин доктор! Немногословный, порою замкнутый, подчеркнуто интеллигентный, единственный из всех пассажиров, кто заправляет салфетку под воротник. Он весь из себя – комок нервов, сгусток раздражения и недовольства, слабо замаскированный под обостренное честолюбие. Мне казалось, я знаю о нем больше, чем о ком-либо другом: детство, проведенное в посольстве СССР на Кипре, гибель отца во время событий двадцатого июля семьдесят четвертого года, мать, оставившая семью много лет назад и недавно разыскавшая сына, повзрослевшего почти на тридцать лет… Но обо всем этом я узнал от Стеллы, от девушки, которая Виктору была должна. Можно сказать, Виктору было выгодно, чтобы я узнал об этом, а это равносильно тому, что я ничего о нем не знал.
Госпожа Дамира держится за сына столь же ревностно, сколь Виктор держится за Стеллу. Он словно копировал ее: Дамира нашла сына – сын нашел Стеллу; Дамира взяла на себя расходы сына в круизе – Виктор взял на себя расходы Стеллы. Дамира заинтересована в сыне в той же степени, как сын в Стелле. Это обрывок цепи с равными по весу звеньями, и в то же время легко заметить, что Виктор очень дорожит матерью, но это чувства скорее не сына к матери, а бизнесмена к надежному компаньону. Он ревностно следит за тем, чтобы с ней все было в порядке, чтобы она не заболела, не отравилась дымом. Надеется на богатое наследство, которое неожиданно свалилось ему на голову вместе с мамочкой? Или…
Но что же госпожа Дамира? Она менее всего похожа на утонченную даму, душу которой терзает ностальгия по прошлому и не дает покоя чувство вины за ошибки молодости. Ее агрессивность по отношению к Стелле не увязывается с тем имиджем, в который Дамира воткнула себя: помалкивала бы лучше, чем отгонять от засидевшегося в холостяках сына девок. И боится правды. Боится сыска, любого проявления любопытства к ее жизни. В унитазе сгорают фотографии римских музейных экспонатов – это лишь то, что удалось вынюхать Мизину.
Капитан очень осторожен и не скрывает этого. Это его качество можно списать на ревностное стремление сохранить "Пафосу" доброе имя и, соответственно, клиентов и прибыль. Но вот чего я не могу понять – как он собирается сохранить свое доброе имя, предлагая преступнику, которого разыскивает милиция, тайно сбежать с яхты.
Мой дорогой генерал, страдающий барскими замашками, похож на бетонную стену, которая легко превращается в песок, едва прикоснешься к ней рукой. Лишившись власти, он навязывал кому попало свою дружбу, чтобы на ней имитировать власть, и, должно быть, получал тихое счастье от того, что ему иногда удавалось заманить меня к барной стойке. Но не укладывалось в голове, как можно восьмой раз подряд тратить большие деньги на то, чтобы пить русскую водку на борту одной и той же яхты. У меня тоже бывали причуды, но генеральская в моем понимании была запредельной.
Круг замкнулся на Алине, которая кушала изящно, неторопливо, но с хорошим аппетитом, словно наличие аппетита говорило об отсутствии вопросов, которые так меня мучили.
– Может быть, вас укачало? – спросил Виктор, столь бережно прижимая к губам салфетку, словно боялся их раздавить, как спелые вишни.
Стелла одарила меня взглядом, в котором без труда можно было прочесть: "Так тебе и надо!"
– Перебрал вчера? – спросил генерал на ухо.
– Когда меня на лодке укачивает, – громко сказал Мизин, отвлекая словами внимание сидящих за столом, дотянулся до перечницы и до черноты засыпал ломтик сыра, – то я жую листья.
– Какие еще листья? – спросила госпожа Дамира низким и чуть хрипловатым голосом курящей женщины.
– Всякие, – ответил Мизин, энергично работая челюстями. – Будьте добры, хлеба подайте!.. Например, какую-нибудь хвою. Пихту, скажем. Или елку. Помогает сразу. А еще полезно смотреть в одну точку.
– Интересно, где на море можно раздобыть пихту? – удивленно спросила Дамира, оглядывая безучастные лица. – Не представляю, как среди волн может появиться дерево?
– Вы хотите меня о чем-то спросить? – проговорил Виктор, сложив салфетку конвертом сверху тарелки.
Я не сводил глаз с врача.
– Да, но вы вряд ли ответите.
– Во всяком случае обещаю, что постараюсь ответить, – заверил Виктор.
– Почему вы хотели меня убить?
– Меня никогда не укачивает! – громко говорила Дамира. – В любой шторм я держусь как морской волк!
– Главное, как себя настроить, правда? – Мизин увидел в Дамире единомышленницу.
– Вне всякого сомнения!
– Сто грамм и часик покемарить на корме – все как рукой снимет, – посоветовал мне генерал.
– Да, вы правы, – ответил мне Виктор после недолгой паузы. – На этот вопрос я не смогу ответить. Потому что не понимаю.
– Не понимаете вопроса или меня? – уточнил я.
– Побеседуйте об этом лучше с кем-нибудь другим, –
