Академии надписей соответствующее письмо в Министерство общественного образования, но не получил никакого ответа: поступок Фрёнера остался без последствий [Reinach 1905, 224–229]. Понятно, что данный случай был рассмотрен министерством в общем контексте конфликта между Академией надписей и Лувром, который в тот момент надлежало всеми силами заглушать. Чтобы завершить историю собрания Кампана, скажем, что она закончилась по принципу «так не доставайся же ты никому»: залы Музея Наполеона III в Лувре открылись для посетителей в мае 1863 года, но одновременно с этим – в подтверждение главного тезиса Ньеверкерке о случайном характере собрания Кампана – Лувр приступил к расчленению коллекции; в последующие годы коллекция Кампана была необратимо распылена по целому ряду французских провинциальных музеев. Именно это имел в виду Соломон Рейнак, говоря, что от мстительности Ньеверкерке в конечном счете «пострадал сам Лувр».
Таким образом, данная попытка вертикального сговора и институционального шунтирования завершилась неудачей реформаторов.
Однако вернемся в 1861 год, когда Ренье и Себастьен Корню находятся в Риме. После того как в апреле соглашение о покупке собрания Кампана было в принципе достигнуто, Ренье передает все заботы о коллекции Кампана Себастьену Корню, а сам переходит к выполнению второго поручения императора. Речь шла о покупке Садов Фарнезе: большого (величиной в 7 гектаров) участка Палатинского холма, где находились развалины дворца Цезарей. Сады Фарнезе были в тот момент собственностью неаполитанского короля. 29 августа 1861 года «Le Moniteur» сообщил, что император при посредничестве Леона Ренье приобрел на средства из своей личной казны территорию Садов Фарнезе, где с ноября 1861‐го возобновятся археологические раскопки (история французских раскопок 1861–1870 годов на Палатинском холме теперь подробно прослежена в [Tomei 1999]).
Леон Ренье: возвращение в Париж. В июле 1861 года Ренье вернулся во Францию. За истекший год его служебное положение сильно изменилось. В мае 1860‐го умер его покровитель Леба, и Ренье тогда же назначили преемником Леба на посту заведующего Сорбоннской библиотекой: это позволило ему с женой получить маленькую квартиру в административном здании Сорбонны. Теперь Ренье была предложена должность генерального инспектора образования – вторая по значимости в университетской системе после должности министра образования. Но если на должность министра образования во Франции изредка и приходили люди, не принадлежавшие к университетской корпорации (например, литераторы-академики, как Сальванди), то должность генерального инспектора всегда оставалась внутрикорпоративной. Это была труднодостижимая вершина карьерного роста для преподавателей. Наполеон III предложил такой пост человеку, вообще не имевшему диплома о высшем образовании. Ренье, однако, отказался от этой чести: он не хотел сильно отрываться от исследовательской работы. В результате он получил из рук императора высшую должность, о которой только может мечтать во Франции серьезный исследователь: императорским указом для Ренье была учреждена новая кафедра в Коллеж де Франс – кафедра римской эпиграфики и римских древностей (заметим в скобках, что кафедра греческой эпиграфики и греческих древностей будет учреждена лишь в 1877‐м). С осени 1861 года Ренье начал читать лекции в Коллеж де Франс. Одновременно он продолжал работать с императором над «Жизнью Юлия Цезаря».
Леон Ренье: отношения с Моммзеном. В 1863 году возникает еще один сюжет, связанный с Леоном Ренье, c проблемой институционального шунтирования и с дальнейшим формированием «сообщества выскочек». Речь идет о контактах Наполеона III и Ренье c Теодором Моммзеном.
Клод Николе в недавней работе отметил, что «Моммзен относился к Леону Ренье как к равному» [Nicolet 2006, 175]. Моммзен состоял в постоянной переписке с Ренье. Так, в 1860 году их эпистолярные контакты были связаны с еще одной акцией Наполеона III, осуществленной по инициативе Ренье: приобретением (с целью последующей публикации) полного научного и эпистолярного наследия крупнейшего итальянского эпиграфиста и нумизмата Бартоломео Боргези, скончавшегося в апреле 1860 года. Моммзену было предложено войти в состав редакционной коллегии будущего полного собрания сочинений Боргези. А в мае-июне того же 1860‐го находящиеся в Париже выдающиеся немецкие ученые эпиграфист Вильгельм Генцен и филолог Фридрих Ричль выступают посредниками между Наполеоном III и Моммзеном в связи с жизнеописанием Юлия Цезаря: они запрашивают у Моммзена согласия на его участие в консультировании императора «по ряду военно-административных вопросов», касающихся жизни Цезаря. Моммзен, вообще относившийся скептически к научным притязаниям власть имущих и уж тем более не допускавший для себя никакого официального участия в научных трудах другой державы, ответил предельно вежливым отказом на оба предложения (см. [Wickert 1964, 137–149]).
Тем не менее попытки привлечь Моммзена к сотрудничеству продолжались. Во второй половине апреля 1863 года Моммзен прибыл в Париж. Здесь он вел обычную для командированного ученого жизнь: днем – работа в библиотеке, во второй половине дня – иногда музеи; вечером – театры или званые обеды. (Из всех своих парижских собеседников Моммзен наиболее высоко оценил Ренана – см. его письмо к жене от 28 апреля [Wickert 1964, 151]). Вскоре – между 28 апреля и 6 мая 1863 года – Моммзен был принят Наполеоном III. Прямых свидетельств о содержании их беседы до нас не дошло, но главные ее темы можно с легкостью реконструировать: вероятнее всего, император выразил свое восхищение трудами немецкого ученого и проявил знание этих трудов, спросил гостя о впечатлениях от Франции и Парижа, а также и о его нынешних изысканиях, после чего заговорил о своей работе над биографией Цезаря и стал спрашивать мнения Моммзена по отдельным вопросам, связанным с историей Рима. В заключение беседы он должен был спросить, чем он мог бы помочь Моммзену в его исследованиях.
Однако в этой беседе, судя по всему, был еще один интересный для нас момент. О нем упоминает, не раскрывая своих источников, Габриэль Моно в своем позднейшем очерке о Викторе Дюрюи [Monod 1897, 123–124]. По сведениям, имевшимся у Моно, в ходе разговора с Наполеоном III Моммзен высказал императору свое удивление тем, что французские факультеты столь сильно отстают в своем развитии от университетов немецких. Моммзен, согласно Моно, посоветовал Луи-Наполеону провести реформу факультетов, а для этого – назначить министра из числа профессоров, и притом таких, которые являются одновременно и учеными. Именно после этого разговора император якобы и остановил свой выбор на Дюрюи.
В своем очерке Моно ошибочно указывает 1862 год в качестве даты этого разговора. На самом деле беседа, как мы знаем, состоялась в конце апреля – начале мая 1863 года. Но это делает версию Моно лишь еще более правдоподобной психологически: в мае 1863‐го Наполеон III беседует с Моммзеном – в июне того же года он назначает Дюрюи министром образования.
Еще одна интересная для нас деталь связана уже не с самой беседой, а с ее последствиями. 10 мая 1863 года Наполеон III направил Моммзену письмо. В нем он сообщал, что отдал распоряжение переслать Моммзену в Германию любые рукописи из Императорской библиотеки, в которых тот будет нуждаться. Со стороны Моммзена требовался ответный жест вежливости. Но Моммзен явно хотел уклониться от любых публичных выражений благодарности французскому императору. Он стремился найти какой-нибудь иной реверанс – адресованный не лично императору, а французскому государству в целом. В 1865 году Моммзен запросил Леона Ренье – через г-жу Корню, – будет ли сочтено удобным, если он посвятит свое комментированное издание отчета Августа (т. н. «Monumentum Ancyranum») Французскому Институту. Ренье на это ответил Моммзену в следующих выражениях:
Если Институт и будет несомненно польщен подобной честью, хотя он не сделал ничего для наших изысканий, то не полагаете ли Вы, что особа, которая, напротив, сделала для нас все, будет иметь основания почувствовать себя уязвленной, когда увидит, что Вы адресуете другим то выражение благодарности, которое может относиться лишь к этой особе и ни к кому другому? Таким образом, книгу Вашу справедливо было бы посвятить императору.
Если же, – продолжал Ренье, – политические соображения препятствуют такому посвящению, то не следует посвящать книгу никому:
Это не помешает Вам похвалить в предисловии усилия тех или иных отдельных лиц,
