– Ты тоже так думаешь?
– Стопудово. Раз уж ты говоришь «охохо»… Ты, конечно, рассказал об этом Андерсену?
– Это ты так шутишь?
– Ха! – откликнулся Винс. Надо признать, смех он изображает даже хуже, чем я. Гораздо, гораздо хуже.
– Это похоже на того же убийцу?
– Ну, – осторожно ответил Винс. – Я, конечно, не детектив Андерсен…
– И слава богу, что не он.
– Но нет, не похоже. Глаз исчез, и Андерсен, само собой, вцепился в это и произнес Quod Erat Demonstrandum.
– Так прямо и сказал?
– Ну, примерно. Попроще, конечно. В общем, он уверен в том, что почерк тот же. Но если честно, тело попросту изувечили. Одиннадцать колото-резаных ран, две из которых перерезали сонную артерию.
– Мама родная, – пробормотал я, пытаясь представить себе, сколько крови при этом вытекло.
– Вот именно, – согласился он. – Но это еще цветочки. Там весь номер был заблеван. Такое впечатление, будто он посмотрел на дело своих рук и не удержал в себе обед. А может, и ленч тоже. Терпеть не могу работать с блевотиной.
– Не переживай, – посоветовал я. – Скажи спасибо, что тебе не пришлось работать с отрезанными головами и фекальными массами.
– С фекальными массами… – мечтательно повторил Винс. – Любопытнейшая это штука – фекальные массы. А главное, они в каждом из нас.
– В некоторых больше, чем в других, – заметил я. – Спасибо, Винс.
– Эй! – сказал он прежде, чем я успел отключиться. – Ты все еще тусуешься с телевизионщиками? С Робертом?
– Ага, он где-то здесь, – подтвердил я. – Мне велено консультировать их по техническим вопросам. И еще, – я постарался говорить как можно небрежнее, – мне дали роль. Маленькую, но с репликами.
– Господи, – поперхнулся Винс. – Ты что, будешь на экране?
Я прикрыл телефон рукой.
– Пять минут, мистер Морган, – произнес я чужим голосом и убрал руку с телефона. – Мой выход. Мне пора, Винс. Передай привет нашим.
– Декстер, постой! – заторопился он. – Скажи, Роберт…
Я нажал на кнопку, отключающую связь, и встал.
По коридору я вернулся в костюмерную. Джекки все еще не освободилась от Сильвии; она стояла, вытянув перед собой руки, костюмерша делала мелом пометки на рукаве, а двое ее помощников носились на всех парах: один тащил утюг, второй спешил куда-то с охапкой резиновых сапог.
Я закрыл дверь и огляделся по сторонам. У меня оставалось по меньшей мере пятнадцать или двадцать свободных минут, поэтому я решил удовлетворить свое любопытство и посмотреть на съемочную площадку. До сих пор мне не приходилось видеть ни одной, а раз уж это вроде как станет частью моей жизни – великий актер Декстер! – то стоит хотя бы иметь представление о том, на что это похоже.
Приоткрыв тяжеленную стальную дверь, я вошел внутрь. Размерами и очертаниями помещение напоминало самолетный ангар с высоким потолком и бетонным полом. За исключением отдельных залитых электрическим светом пятен оно оставалось темным. Наверное, потому, что естественный свет сюда не проникал: я не увидел ни одного окна или чего-то в этом роде. Стены были занавешены тяжелыми черными портьерами.
В освещенных частях павильона кипела бурная деятельность: сновавшие во всех направлениях люди напоминали обитателей встревоженного муравейника. Одни лепили на пол полосы клейкой ленты, причем получавшийся в результате рисунок явно имел какой-то смысл, но не говорил мне ни о чем. Другие таскали детали сборных металлических конструкций, раскатывали катушки проводов или несли куда-то самые неожиданные детали пейзажа или интерьера: окно, красную пожарную дверь, кресло-качалку…
Я сделал несколько осторожных шагов в темноту и едва не остался без головы, столкнувшись с троицей рабочих, тащивших нечто, напоминавшее заднюю стену кабинета капитана Мэтьюза.
– Эй, поберегись! – весело крикнула мне одна из них, мускулистая молодая женщина с коротко стриженой светлой шевелюрой и висевшим на поясе молотком. Все трое скрылись в темноте и почти сразу же вынырнули в освещенном месте, но смешались с бурлившей там толпой.
Я постоял немного, давая глазам привыкнуть к темноте, а потом двинулся дальше еще осторожнее: очень уж смертоносной казалась вся эта суета. В центре павильона возвышалась в окружении прожекторов, камер и прочей машинерии какая-то сценическая выгородка. Я подходил к ней сбоку и свернул чуть в сторону – посмотреть, что она изображает. Обойдя двух рабочих, прилаживавших к прожектору большой кусок прозрачного цветного пластика, я остановился и пригляделся.
Моим глазам открылось нечто, напоминавшее интерьер дорогой квартиры на Майами-Бич. Откатная стеклянная дверь вела из комнаты на балкон, из-за парапета которого виднелась верхушка пальмы, а за ней – сияющая в солнечных лучах гладь Бискейн-Бей. На пару секунд это даже сбило меня с толку, и я шагнул назад, чтобы посмотреть на обратную сторону щита. К счастью, вся эта красота оказалась двухмерной.
Я подошел на несколько шагов и посмотрел еще. Картина продолжала казаться мне чертовски реальной, если не считать того, что пока я стоял, коренастый тип с пышной рыжей шевелюрой вышел из комнаты на балкон и сошел с бутафорского балкона, остановившись, казалось, прямо в воздухе перед пальмой. Странное вышло зрелище: будь эта пальма настоящей, он и впрямь висел бы на уровне не знаю какого этажа, поправляя что-то в ее листьях.
Я восхищался этой сюрреалистической картиной до тех пор, пока меня не похлопали по плечу. Я обернулся и увидел бородатого мужчину лет сорока-пятидесяти, на поясе которого болталось три рулона изоленты.
– Нам надо настраивать свет, – сообщил он. – Вам не трудно отойти вон туда? – Он ткнул пальцем в дальний конец павильона и тут же поспешил мимо меня, на ходу отматывая кусок ленты.
– Конечно, – сказал я ему в спину и сделал зарубку на памяти насчет изоленты на поясе. А что, практично – и руки свободны.
Я осторожно пробрался в угол, предложенный мистером Изолентой, и, как оказалось, он дал мне мудрый совет. Там, в уютной темноте, я обнаружил длинный стол, буквально прогибавшийся под тяжестью самой разнообразной еды. Там были багеты с разнообразными намазками, помидорами и луком – и даже настоящей семгой! А еще большая ваза разноцветных «эм-энд-эмс», тарелки с сырным ассорти, большой поднос с йогуртами, фруктами и ореховыми смесями. Ну а в дальнем конце стола, рядом с большим кофейником, возвышался целый штабель коробок со всяко-разной выпечкой от «Мунекуита-Бейкери», самой моей любимой.
Я схватил одной рукой пастилу, а другой – пончик с мармеладом и как раз устраивался в тени на краю съемочной площадки, когда ощутил спиной чье-то враждебное присутствие. Держа наготове пончик, я повернулся, готовый встретить врага во всеоружии, но воздержался от стрельбы, увидев, что это моя сестра Дебора. Она стояла, стиснув зубы с силой, достаточной, чтобы колоть грецкие орехи.
– Утро доброе, дражайшая сестрица, – сказал я. – Что, счастлива находиться здесь, в самом сердце Голливуда?
– Иди в жопу, – отозвалась она.
– Давай чуть попозже, – возразил я. – Доем вот сейчас свой пончик – и куда угодно.
Дебз промолчала. Она просто стояла, глядя на съемочную площадку и стискивая зубы; мне показалось, я даже слышу хруст крошащихся коренных зубов.
– Хочешь пончик? – предложил я, надеясь хоть немного поднять ей настроение.
Это не помогло. Я и моргнуть не успел, как она стукнула мне по руке чуть выше локтя – я едва пончик не выронил.
– Ой, – не выдержал я. – Или, может, ты хотела багет?
– Я хотела бы врезать Андерсену по яйцам и вернуться к нормальной работе, – процедила она сквозь зубы.
– А, – сообразил я. – Значит, капитану не понравилось, когда ты рассказала ему про Патрика?
– Он мне новую дырку в заднице провертел, – буркнула она и стиснула зубы еще крепче. – На глазах у Андерсена. Можешь себе представить, как этот гребаный ублюдок лыбился, пока капитан объяснял мне, какая я гребаная идиотка?
– Ох, – посочувствовал я ей. – Но он тебя не отстранил?
– Почти созрел для этого, – ответила она. – Но сообразил, что, если меня отстранят, я займусь убийцей самостоятельно.
Я кивнул и откусил кусок пастилы. Насколько я знал Дебору, она именно так бы и поступила. Похоже, капитан проявил не свойственную ему проницательность, слегка поднявшись тем самым в моих глазах.
– Короче, он назначил меня торчать здесь, – продолжала Дебора. – Чтобы я не могла делать ничего, кроме как мешаться у всех под ногами и нянчиться с этими голливудскими недоносками. А Андерсен тем временем окончательно просрет все дело, но смеяться надо мной не перестанет.
– Кстати, он не только просирает это дело, – сообщил я. – Он сказал Джекки, что хочет стать ее спасительным одеялом. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.
Она фыркнула.
– Что, так и сказал? Джекки?
