Я вдруг понял, что Роберт, возможно, избегает меня по причине враждебных отношений с Джекки – тем более что теперь мы с ней появлялись вместе довольно-таки часто. Если подумать, последний раз он заговаривал со мной в костюмерной в гостинице, и туда мы тоже пришли вместе с Джекки. А потом появились мои дети, и все разошлись в разные стороны, и он, само собой, не стал устраивать сцену, тыкать в меня гневным перстом и обвинять в традиционной ориентации. Как бы то ни было, я не жалел о том, как все повернулось, даже если это и произошло по инициативе Роберта.
Короче, в силу известных одному ему причин Чейз меня избегал, а это делало оказание ему консультативной помощи довольно затруднительным. Однако я сумел справиться с огорчением по этому поводу, тем более что пончиков мне теперь хватало и без него.
Еще эти два дня прошли без какого-либо прогресса в раскрытии убийства Кэти. Должно быть, самому Андерсену это показалось бы невозможным, но к поимке своего маньяка он приблизился не больше, чем в день, когда появился на свет. Он все еще свято верил в то, что убийство Кэти – дело рук того же маньяка, а найти какие-либо улики, исходя из этого допущения, непросто, если вообще возможно. Я с удовольствием показал бы ему Патрика, особенно если мог бы и Андерсена оставить там же, на дне – но это было бы нарушением правил: то, что Андерсен – душный мудозвон, еще не делает его стоящим моего Особого Внимания. И потом, Кэти убил не Патрик. И, поскольку особого интереса в поисках ее убийцы я не имел, то не мешал Андерсену блуждать в тумане собственного невежества. Кэти мне никогда особенно не нравилась, вот и пускай ее убийцу ищет кто-то другой. В любом случае мне хватало работы и так: я старательно разучивал свои реплики, а потом снялся в двух первых сценах.
Мою игру приняли вполне неплохо. Во всяком случае, никто не жаловался, а по завершении съемок первой – той, в которой я объявлял Джекки, что пришли результаты анализов, она меня обняла.
– Как насчет «Эмми»? – спросила она.
– А что, разве за роли третьего плана их дают? – удивился я.
– Теперь придется, – рассмеялась она.
Даже ожидание награды не помешало этим двум дням пролететь очень быстро. А потом настал третий съемочный день.
В среду мы впервые снимались не в павильоне, а на раскаленных улицах Майами. Съемки проходили в центре, в нескольких кварталах от бульвара Бискейн, на улице, огибающей большую стоянку. В этой сцене я исполнял свою главную роль – ту, в которой я, то есть Бен Уэбстер, стряхивал с себя бренные оковы бытия, а Джекки, то есть закаленный детектив Эмбер Уэйн, над моим остывающим телом клялась отомстить презренным убийцам.
Улицы перекрыли на несколько кварталов в каждом направлении, и полицейские в форме оцепили место съемок плотнее, чем место убийства. На стоянке выстроили в шеренгу с десяток больших, с воздушным кондиционированием прицепов-трейлеров. Один предназначался для занятых в эпизоде актеров мужского пола, другой – для женщин, а третий, к моему удивлению и удовольствию – лично для мисс Джекки Форрест, для ее персонального удобства и благополучия. А значит, и для удобства Декстера. Очень славная деталь – и, если верить Джекки, это общепринятая практика, одно из приятных преимуществ жизни звезды первой величины. Понятное дело, настоящие артисты нуждаются в уединении, и тем сильнее, чем выше их гонорар. Однако мне как новому развлечению Джекки позволялось разделить это уединение с ней, и я не собирался позволять каким-то дурацким рецидивам солидарности с рабочим классом помешать мне насладиться прохладой и комфортом трейлера Джекки или содержимым ее холодильника. Вовсе нет; я облачился в наряд Бена Уэбстера в ее спальне, а потом устроился на диване с чашкой кофе и постарался не терзаться муками совести при мысли об остальных актерах второго плана, набившихся в свой трейлер как сельди в бочку. Это мне вполне удалось, а ближе к половине одиннадцатого пришел и мой черед.
Очень темнокожий и очень возбужденный молодой человек с гаитянским акцентом проводил меня к тому месту на тротуаре, где я должен был умереть. Я бы и сам нашел его без труда, поскольку его плотным кольцом окружали люди, фургоны и пикапы – с дизель-генератором, камерами, софитами – и еще один с полосатым навесом, под которым восседали на складных стульях и вглядывались в мониторы Виктор и еще несколько человек. Когда мы проходили мимо, Виктор даже не поднял на нас взгляда. Впрочем, он был занят, отдавая распоряжения ассистентам. Я поискал взглядом мегафон и шейкер для коктейля – непременные атрибуты режиссерского ремесла, если верить голливудским мифам. Однако ни того ни другого не увидел, только компактные рации и картонные чашки с кофе из ближайшего ресторана в руках почти всех и каждого.
Мой юный провожатый провел меня мимо этого командного пункта, на ходу рассказывая (не совсем внятно, потому что быстрая ходьба сказывалась на его дыхании), что он учится у нас тут, в колледже Майами-Дейд, что его дядя Эркюль водит один из обслуживающих пикапов и он же устроил своего племянника Фабиана, то есть его, на эту фантастическую должность ассистента режиссера, за которую платят немного, зато опыт фантастический, и не подвинусь ли я вот сюда… чуть левее… вот.
Я подвинулся чуть левее, пропуская какого-то типа с проводами. Фабиан проводил меня к фургону со сдвинутой боковой дверью. На бампере у него восседал здоровяк с бритой головой и пышными усами. При виде нас он встал.
– Это он, Фабиан? – взревел он. – Клево!
Даже без этого «клево» произношение выдавало в нем британца. Стоя, он возвышался над нами на несколько дюймов.
– Привет, чувак, – сказал он, протягивая мне руку. – Звать Дикки Ларкин. Я тя щаз всего окровавлю.
Я пожал ему руку, и Фабиан почти бегом скрылся в толпе. Занятно, подумал я: гаитянин Фабиан сдал меня с рук на руки англичанину Дикки. Уж не вижу ли я пример того, как иностранцы захватывают наши исконно американские рабочие места?
Впрочем, Дикки не дал мне времени поразмышлять над социоэкономическими парадигмами. Он крепко взял меня за локоть и проводил к сдвинутой двери.
– Рубаху долой, – скомандовал он.
– Я только-только ее надел, – возмутился я.
– А таперича лучше бы тебе ее снять, – невозмутимо отозвался Дикки. – Я ж тя зарядить должен или как?
– О, – только и сказал я. – Правда?
Он достал из фургона проволочную сбрую, с которой свисали четыре маленьких красных трубочки.
– А то, – ответил он. – Как ты помрешь без хлопушек, а?
– Мне казалось, хлопушки – это такие маленькие цыплята, – заметил я.
– Не хлопушки, а несушки, чувак, и не такие уж они маленькие. – Дикки встряхнул своей сбруей. – А это – это хлопушки. Четыре классных маленьких хреновины. – Он сунул их мне под нос. – Которых я, блин, не могу на тя напялить, покуда ты не снимешь свою гребаную рубаху.
– Ну, если так… – протянул я и стащил с себя рубашку Бена Уэбстера. Немного странно, конечно, было стоять на улице в полуголом виде. Однако мне, наверное, стоило привыкать к таким штукам: я же теперь актер, а значит, мое тело – холст, полуодето оно или нет. Так или иначе, Дикки на этот счет не испытывал ни малейших сомнений. Насвистывая что-то себе под нос, он принялся за работу, разместив хлопушки на нужных местах моего тела.
– Считай, это просто пистоны, – объяснял Дикки. – С детонаторами. – Он мотнул головой куда-то в глубь фургона. Я попробовал посмотреть в указанном направлении, но все равно за его тушей ничего не увидел. – А у мя там маленькая черная коробочка с кнопкой. Бабах! Руки подыми, а?
Я послушно поднял руки, и Дикки закрепил сбрую на моей спине, а потом достал из фургона четыре небольших пластиковых пакета, наполненных тем, что подозрительно напоминало кровь. Должно быть, на моем лице отразилось нечто вроде легкого отвращения, потому что Дикки мотнул головой.
– Кровь не настоящая, чувак. СПИДа стопудово не подцепишь.
– Ладно, – согласился я. – А оно… грязно не будет?
– Не дрейфь, чувак, – успокоил он меня. – Вытирать все одно не тебе.
Разумеется, Дикки говорил дело, и это меня немного утешило. И все-таки я не слишком люблю кровь у себя на коже… ну, неприятно мне это. Но я с жесткостью бывалого профессионала подавил свои чувства в зародыше и позволил Дикки делать свое дело. Он разместил пакеты над каждой из маленьких красных трубочек.
– Хлопушка срабатывает, – объяснил он. – От этого пакет лопается, а снаружи видно, будто тя подстрелили. Дешево и сердито. Во, – удовлетворенно выдохнул он и отступил на шаг. – Шевелиться можешь?
Я поднял и опустил руки, подергался туда-сюда, согнулся и разогнулся.
– Вроде ничего. А как… гм… на что это будет похоже?
– Тя вроде как током чуток ударит, – сообщил Дикки. – И это те сигнал, чтоб падал замертво, ясно?
– А сильно ударит? – не успокаивался я.
