– Что, так и сказал? Джекки?
– Ну! – подтвердил я.
– А она ему что?
Я улыбнулся при воспоминании об этом. Надо сказать, улыбку мне даже не пришлось имитировать.
– Она сказала ему, что у нее уже есть одеяло, – ответил я и сунул в рот остаток пастилы.
Дебора как-то странно на меня посмотрела. Пристально, изучающе. Я уж подумал было, не жую ли с открытым ртом. Я даже проверил рукой. Нет, все в порядке. Я дожевал, проглотил и посмотрел на нее.
– Чего? – спросил я.
– Сукин ты сын, – произнесла Дебора, и весь ее гнев почему-то обратился на меня.
– Что я такого сделал? – не понял я.
– Ты с ней трахался! – прошипела она. – Ты трахался с гребаной Джекки, мать ее, Форрест!
Я потрясенно смотрел на Дебору, пытаясь понять, не проговорился ли случайно. Нет, у меня и шанса-то такого не было, но она явно откуда-то знала. Может, правду все-таки говорят о женском чутье? Потому что Дебора знала наверняка, и это ей почему-то совсем не нравилось.
– Дебора, – пробормотал я, отчаянно пытаясь подобрать слова, способные все объяснить, успокоить ее, может, даже сменить тему разговора. Но в голову как назло ничего не лезло; я стоял как дурак с разинутым ртом, а сестра смотрела на меня взглядом, столь твердым, что им можно было пробуравить новые дырочки в крыле «бьюика»[3].
– Ты сраный дебил! – прорычала она. – Ты хоть понимаешь, что сделал?
На мой взгляд, она не слишком продумала свой вопрос: я очень хорошо представлял себе, что сделал. Более того, я сделал это не один раз, а еще полагал, что не против и дальше продолжать в том же духе. Впрочем, боюсь, Дебз понимала это совсем по-другому.
– Жена, трое детей! – продолжала она. – А ты туда же. Вприпрыжку в постель гребаной Джекки Форрест!
– Да, но, Дебора… – промямлил я. Что говорить дальше, я не придумал; впрочем, это не меняло ровным счетом ничего, потому что она не стала дожидаться моей реплики.
– Господом Богом клянусь, – продолжала моя сестра. – Нет, я знала, что все мужики думают только причинным местом, но думала, что хоть ты отличаешься! – Она ткнула мне в грудь твердым как камень пальцем. – И тут появляется Джекки – и выходит, ты ничем не отличаешься от остальных полоумных мудаков. Только бы потрахаться с ней…
– Ну, это она… – вставил я и тут же пожалел, настолько жалким это показалось даже мне самому.
– Господи, ТВОЮ МАТЬ, Декстер! – выпалила Дебз так громко, что несколько техников повернулись в нашу сторону, оторвавшись от своей работы.
– Дебора, нам здесь положено соблюдать тишину, – напомнил я. – Можем мы обсудить это позже?
– Не будет никакого «позже», – огрызнулась она. – Не думаю, что мне вообще захочется еще с тобой говорить. – Она обеими руками толкнула мою грудь с силой, заставившей меня отступить на пару шагов, повернулась и пошла в другой конец павильона, расталкивая телевизионщиков и едва не опрокинув пару прожекторов.
Я смотрел ей вслед, пытаясь понять, насколько она это серьезно. Никогда больше со мной не разговаривать? Возможно ли такое? Я никогда не задумывался о подобной возможности – то есть даже долю секунды не думал о том, что то, чем мы занимались с Джекки, может как-то повлиять на наши с Дебз отношения. Она ведь моя сестра – разве это не данность, не имеющая срока давности? Она осталась моей сестрой даже тогда, когда узнала мое истинное, извращенное лицо. И, насколько я понимаю, то, чем я занимаюсь в отдельно взятые ночи, считается куда менее приемлемым, чем то, что делали мы с Джекки.
И тут Дебора устраивает мне полную, возможно, даже вечную обструкцию – и всего-то из-за того, что я нарушил условные брачные обещания, несколько ритуальных слов, которые обычно бубнят во время лишенного всякого смысла обряда перед лицом гипотетического божества… И из-за этого она больше не будет со мной общаться?
Я много раз говорил, что не понимаю человеческого поведения – но к Деборе я относился не так, как к остальному человечеству. Она всегда была выше обычного людского идиотизма, стоя одной ногой на занимаемой мною вершине Олимпа. И все же на этот раз она повела себя так же по-дурацки и уязвимо, как какая-нибудь кухарка из реалити-шоу. Не разговаривать со мной из-за того, что я раз в жизни поступил по-человечески? Быть такого не может.
Я посмотрел в ее сторону. Дебора стояла, повернувшись ко мне спиной. Даже на таком расстоянии я видел, как сердито напряглись ее плечи. В мою сторону она не посмотрела ни разу. Похоже, она и впрямь разозлилась настолько, что ее угроза казалась вполне реальной. Но почему? Почему какая-то мелочь вызвала у нее такую непропорционально жесткую реакцию? Каким образом наши с Джекки отношения касались Деборы?
И почему, скажите на милость, мысль о жизни без Дебз заставляет меня чувствовать такую пустоту?
Глава 29
Увы, признаков смягчения Дебора не подавала. Следующие два дня она избегала меня, что требовало немалых усилий с ее стороны, поскольку двенадцать из двадцати четырех часов мы проводили в одном и том же павильоне. Каким бы большим он ни казался, пространство в нем было все же ограничено, а зоны, куда нам позволялось заходить, вообще составляли небольшую его часть, однако каким-то образом она все же находила способ избежать того, чтобы моя нечестивая тень не касалась благородной ее. Я надеялся, несколько часов размышлений успокоят ее и напомнят о том, что, кроме меня, у нее нет ни одной родственной души, но этого так и не произошло. Когда я пытался заговорить с ней, она уходила, не бросив даже взгляда в мою сторону. Даже если я, стоя в другом конце павильона, делал шаг в ее направлении, она отодвигалась еще дальше – так далеко, как могла, не покидая здания.
В конце концов такое поведение моей бывшей сестры довело меня до точки кипения. Кто она такая, чтобы судить меня? А если и судит, какое до этого дело мне? Она хочет исключить меня из своей жизни? Что ж, отлично: считайте меня исключенным. Если подумать, невелика потеря: кровного родства между нами не было, а другое и не считается вовсе. Мы выросли в одном доме, но я не знал такого закона, чтобы родство определялось недвижимостью. Что из того, что мы никогда больше не заговорим друг с другом? Разговоры вообще пустая трата времени и энергии, тогда как имеются вещи и поважнее – например, пончики на столе с закусками.
И в любом случае я, можно сказать, покинул уже маленький, скованный цепями морали и приличий мирок и вступил в новый, яркий и манящий. Теперь я обращался по орбите Джекки, полной свежих цветов и шоколадок на подушке, и мне это нравилось гораздо больше, чем исполнять для Деборы роль боксерской груши.
Дебз не хочет больше иметь со мной дела? Что ж, хорошо. Тем меньше всякого будет связывать меня с той жизнью, которую мне не терпелось оставить за спиной.
И потом, у меня появилась работа. Целых три сцены со мной в роли Бена Уэбстера, чародея-криминалиста, и в двух из них у меня даже имелись реплики. Не то чтобы много, конечно, но достаточно важные, чтобы их вставили в сценарий, и я понимал, что должен выложиться на все сто. Поэтому я с головой погрузился в нелегкую работу заучивания двадцати двух слов, которые мне предстояло произнести перед камерой. А ведь мало просто запомнить их – они должны были прозвучать строго в нужный момент и в правильном порядке, притом так, чтобы это прозвучало убедительно и даже интригующе. Актерское ремесло гораздо труднее, чем кажется со стороны, и я потратил не один час на поиски того, как лучше всего произнести «пришли результаты анализов». Я перебрал одиннадцать вариантов, прежде чем нашел единственно верный.
Два долгих дня на съемках и еще две ночи с Джекки – ночи, которые показались слишком короткими. Те блаженные часы с мохито и живописными закатами казались теперь воспоминаниями давно минувших дней: после двенадцати часов в павильоне Джекки возвращалась в гостиницу такой усталой, что ее хватало только на быстрый обед, короткое, но напряженное изучение сценария на следующий день – и на душ. Душ мы, разумеется, принимали вместе, и он занимал чуть больше времени, чем обычно. Из душа мы отправлялись прямиком в постель ради нескольких часов вожделенного сна, лишь изредка прерываемого для других занятий.
Не бывает жизни без загадок, и моя новая жизнь не стала тому исключением. Первую подкинул Роберт, также начавший старательно меня избегать. Может, я разбил его бедное маленькое сердечко, а может, он заразился от Деборы, но в этом не оставалось ни малейших сомнений. Подобно сержанту Морган, он бежал даже моей тени. Он больше не приглашал меня на ленч и не задавал дурацких вопросов насчет отпечатков пальцев. Чейз стал недоступным и неприступным, проводя почти все время в своей гримерке («надо реплики повторить») или вообще уходя из павильона неизвестно куда.
Даже Ренни заговаривал со мной время от времени, искусно вытянув несколько комплиментов насчет субботнего бенефиса. Но Роберт от меня ускользал. Если мы вдруг встречались с ним в узком коридоре, он торопливо здоровался и прошмыгивал вдоль стенки дальше – прежде чем я успевал заговорить. Если я заставал его, наливающим себе кофе, он радостно кивал мне и сразу же срывался с места, размешивая сахар на ходу. Вообще-то я и сам не слишком рвался говорить с ним, но немного напрягало то, что отношения прекратились по его решению. Я даже начал подумывать, не сменить ли лосьон для бритья. Но Джекки не жаловалась, а уж она наверняка лучше Роберта разбиралась, хорошо ли от меня пахнет.
