— Капитан корабля совершил посадку идеально, и бортовые системы, включая компьютеры, ничуть не пострадали, — продолжал ученый. — Впрочем, я допускаю, что корабль сел под управлением компьютера, в то время как капитан и пилоты были уже мертвы. Как бы то ни было, у нас имеется очень много увлекательнейшего материала для изучения. Так много, что проанализировать его полностью будет возможно лишь по возвращении в порт приписки.
Наши ученые были умными людьми и заранее ограждали себя от излишней работы…
— Сейчас же мы займемся наиболее удивительным из того, что нам удалось извлечь с этого корабля, — единственным уцелевшим членом экипажа.
— У меня есть вопрос, — сказал Моралес. — Этот человек может представлять опасность для нас?
— Абсолютно исключено! — заверил его человек в халате. — С микробиологической точки зрения мы проверили его сразу же, еще на планете. Он настолько чист, что у него будут серьезные проблемы с иммунитетом, когда он окажется в условиях планетарной атмосферы. Если же вы опасаетесь злого умысла с его стороны, то, думается мне, он под надежной охраной ваших солдат.
Ученый кивнул в мою сторону. Я воспользовался уделенным вниманием и чуть приподнял ладонь с подлокотника:
— Вопрос! Насколько он разумен? Когда моя группа захватывала его, он вел себя очень странно. Он лишился рассудка там, на корабле?
— Многие из нас лишились бы рассудка, будучи запертыми в крохотной каютке, в окружении сотен мертвецов, — улыбнулся мне ученый. — Но с ним все в порядке. Мы бегло проверили его рефлексы и можем с уверенностью сказать, что он абсолютно нормален. Как может быть нормален человек, ни разу не видевший ни одного другого живого человека за всю свою жизнь. Дело в том, что он появился на свет в единственном аппарате искусственного созревания на корабле, уже после того, как экипаж полностью погиб. Если верить регистрационным записям в бортовых компьютерах, это произошло более двухсот лет назад.
— Боб, ущипни меня, — попросил Моралес, когда мы после брифинга зашли в капитанскую каюту.
Я не стал его щипать, а вместо этого прошел к буфету, достал бутылку скотча и налил ему полный стакан. Потом подумал и налил себе половину. Чтобы шарики не заехали за ролики в подобных этой экстренных ситуациях, их требуется тщательно промывать.
— Он сказал, что этому малышу больше двухсот лет? — спросил Моралес, возвращая мне мигом опустевший стакан.
Его взгляд сейчас удивительно походил на взгляд того, о ком он спрашивал.
Я наполнил его стакан снова.
— Видишь ли, я и сам сбит с толку не меньше твоего. Но против фактов не попрешь. Системы корабля все отметили четко: и время его рождения, и работу генераторов кислорода и единственных воздушных фильтров на корабле, установленных на инкубационной камере, и перенаправление полного жизнеобеспечения на отсек, где мы его нашли, вероятно выполненное кем-то из последних оставшихся в живых. А еще эти системы на протяжении двух веков регулярно отмечали пребывание живого человека на корабле… Я понимаю, что в это невозможно поверить. Но это не вопрос веры. Это реальные факты.
— Но он выглядит, как будто ему только что исполнилось восемнадцать лет. Он же совсем еще юноша на вид…
— Ну, положим, даже не на восемнадцать. У меня в восемнадцать лет было уже значительно больше шрамов. Он выглядит именно так, как мог бы выглядеть человек, который родился в пробирке… вырос в пробирке… и жил в пробирке… но вот только почему-то не состарился в пробирке и не умер в этой пробирке. А так и продолжает жить.
— Почему?
— Ты у меня спрашиваешь, капитан? У командира десантной группы? У тебя на борту целая шайка ученых. Спроси у них.
— Эй! — окликнул я человека в белом халате. — Ты что здесь делаешь?
Человек стоял, свесив голову и прислонившись к решетчатой двери оружейки. Когда я подошел к нему и приподнял за подбородок, он лишь тихо застонал.
«Начинается!..» — подумал я. Вы когда-нибудь видели, как паникует командир десантной группы корабля? Паникует он следующим образом… Сначала он видит перед собой ученого, который ведет себя так, словно объелся крысиного яда. Потом он вспоминает, что это тот самый ученый, который занимается изучением единственного уцелевшего после страшной эпидемии, унесшей сотни человеческих жизней. Потом он ставит под сомнение заверения этого ученого, что выживший не заразен. Потом он догадывается, что перед ним — ходячий труп, из-за своей беспечности заразившийся от подопытного. Потом он осознает, что и сам уже, наверное, успел как следует надышаться микробами. Потом он вспоминает, что, кроме него, теперь уже, считай, списанного в утиль, на корабле есть еще уйма народу, которых можно попытаться спасти. Потом он достает переговорное устройство и по возможности тихим и спокойным голосом объявляет общекорабельную тревогу.
Вот так он паникует. А паниковать он не должен. Потому что в аккурат после объявления тревоги ученый выпрямляется, берет его за отворот кителя и говорит: «Я все понял, офицер! Я понял, почему он не состарился! Нет, со мной все в порядке, спасибо. Нет, я не заразен. В вашем, в обычном понимании, ха-ха. Но это не важно. Важно только то, что я понял. Пойдемте скорее со мной. Я вам все покажу. Да отмените скорее тревогу, не то сюда все сбегутся».
— Ты что же, сволочь небритая, мне экипаж пугаешь? — набросился на меня Моралес.
Ответом ему было ледяное молчание. И поскольку Моралес хорошо знал меня и мои повадки, он понял, что все далеко не так просто и весело, как ему кажется.
— Я… Я попробую задать вопрос по-другому, — сказал он, осекшись. — Что стряслось? Рассказывай. Мне ты можешь довериться, Боб.
— Именно поэтому я и пришел сюда. Но для начала я хочу напомнить тебе, что мы с тобой опаздываем на обед. Нет-нет, у меня ничего срочного. Мне даже будет удобнее рассказать тебе все в спокойной обстановке, за обедом…
— Ты меня пугаешь.
— Не беспокойся. Волноваться не из-за чего. Пойдем в кают-компанию, там я все расскажу тебе.
В кают-компании горел приглушенный свет и было, как всегда, уютно. Капитан погрузил ложку в чесночную похлебку и выжидающе уставился на меня.
— Ты кушай, — сказал ему я. — А я тем временем начну рассказывать.
Моралес положил ложку в рот, обжегся, выругался и стал слушать мой рассказ.
— Я тут поболтал с нашими учеными. Скажу тебе, они вовсе не такие простачки, какими кажутся… Тебе, наверное, когда ты получал у Балакришнана полетное задание, так ничего и не рассказали толком?
— Да, похоже на то. Мне соизволили сообщить лишь, что в рамках программы исследования дальнего космоса нам на шею повесят целую научную лабораторию. Вроде как запланированные измерения, в которых, в свою очередь, заинтересованы и вооруженные силы, и все такое… Что же это было на самом деле?
— На самом деле было то, что мы видели. Системы глубинной пеленгации пространства несколько лет назад засекли в этом секторе странный сигнал, который был лишь незначительно сильнее фона и который постоянно пропадал, так как был на грани чувствительности приборов. Но который, судя по своему характеру, имел искусственное происхождение. Потом он надолго пропал вовсе, но вот не так давно появился снова. То ли за это время приборы стали более чувствительными, то ли дистанция до источника сигнала уменьшилась, то ли дежурный по установке сподобился помыть уши, или чем они там принимают сообщения, но сигнал уже стал почти понятен. Это был аварийный маяк.
Надо сказать, что это теперь аварийные маяки стали достаточно лаконичными. Типа: «Борт такой-то терпит аварию, все бросайте, прилетайте и разберитесь». А раньше, когда высылать помощь было гораздо труднее и поспевала она значительно медленнее, маяки четко говорили примерно следующее: «Борт такой-то терпит аварию, на борту не осталось живых людей, можете не торопиться, хотя, впрочем, нет, осталась одна собака, только она подохнет от голода прежде, чем вы доберетесь, потому что собачьих консервов на складе почти что уже не осталось, все сожрала, тварь». Так вот, в нашем случае маяк пищал: «На борту остались живые люди, жизненное обеспечение заканчивается через два года, если поторопитесь — успеете».
— Жизненного обеспечения ему хватило на двести лет? Что-то мне не верится.
— А давай проведем эксперимент. Я сейчас возьму с собой вот эти нож и вилку и пройдусь с ними по кораблю, прирезав всех наших до последнего человека. Спорим, что после этого мне припасов хватит не то что на два — на четыре века безбедной жизни!
— Нет, лучше не надо, — поспешил остановить меня Моралес. Он заметно нервничал, и я понимал отчего. Шутка-то была вполне безобидная, из моего обычного репертуара, но вот мой взгляд, после того что я узнал, наверняка был достаточно безумным, чтобы это могло испугать даже такого старого волка, как наш капитан. — Так значит, мы летели именно на этот сигнал?
