Эфрат, сидевшая на кровати, подобрав под себя ноги, развернулась к Шири и погладила ее по плечу, — хоть и грустный.
—
И Брендона застрелили.
—
Верно.
Какое-то время они просто молчали. Снова.
— Знаешь, Раз хороший…
— Ты что хочешь сказать? — Шири повернулась к подруге, наблюдавшей за ней с улыбкой, которую скорее можно было бы ожидать от упомянутого Раза.
— Ну… — Эфрат задумчиво утопила указательный палец в простынях. Она покачивалась из стороны в сторону, ее движения чем-то напоминали змеиные, а волосы подыгрывали ей, и вот уже целый клубок змей сидел под итальянским балдахином.
— Да как ты смеешь! Бесчувственный кусок кровопийцы! — Шири слышала каждую мысль каждой из этих змей. Услышанное заставило ее подпрыгнуть на кровати и пуститься в погоню за бестиями.
Вооруженная подушкой Шири преодолевала одно препятствие за другим, отбрасывая с дороги мелкую мебель, и рассекая воздух ударами подушки. Она была все в том же безупречном и теперь только слегка помятом платье, в котором сидела за столом два дня назад. С каждым движением хрупкая ткань уступала и раздавался треск рвущихся нитей. Теперь ее элегантное платье больше походило на обычные, часто символические наряды Эфрат.
— Я не кусок! — Эфрат силой чуда и находчивости уклонялась от града подушечных ударов. — Я полноценная личность!
Убегая от Шири, она запрыгивала на мебель и отталкиваясь босыми ногами от поверхности, длинными прыжками двигалась дальше.
— Безнравственное, беспринципное чудовище! — Шири продолжала погоню, меняя траекторию и переходя с бега на прыжки. Если бы кто-то увидел их со стороны, ему бы мало что удалось заметить, скорость их движения не оставляла случайному наблюдателю ни малейшего шанса.
— Я или он? Кто? Кусок? Ай! — Подушка наконец настигла Эфрат и треском рвущегося шелка разлетелась в пространстве тысячами белоснежных перьев.
— Дамы, — раздался как всегда спокойный голос Овадии. Он стоял на пороге, разглядывая двух вампирш и наблюдая как оседают на пол перья. — Простите что прерываю, но если вы хотите присутствовать при написании портрета, то вам лучше присоединиться к нам в большой зале. И, — он сделал небольшую паузу, — не утруждайте себя переодеванием.
Он повернулся и ушел. К тому моменту почти все перья нашли себе место на полу. Две подруги стояли в центре комнаты, несколько пострадавшей от их спора.
— Ты когда-нибудь замечала, что самые отвратительные времена — это те же, что и самые лучшие? — спросила Эфрат, вытаскивая из волос перья.
— О, да. Именно в такие времена для меня все и началось, — кивнула Шири.
— А…?
— Не будем заставлять других ждать. — Шири не дала Эфрат закончить фразу и направилась к двери. — Почему я такая голодная?
— Ты спала почти двое суток, — отозвалась Эфрат, выходя за ней из комнаты.
— Тогда понятно… — в голосе Шири почти не было удивления, — как прошла охота?
— Я бы повторила каждый ее миг тысячи и тысячи раз. А потом еще столько же, — улыбнулась Эфрат.
— Звучит как отличная первая охота.
— Чья-то должна быть такой.
— После всего, что произошло, — начала Шири тихо, — нам просто необходима свадьба!
— Я развелась несколько дней назад. Дайте мне отдохнуть и ощутить свободу!
Все присутствовавшие, кроме художника, обернулись к Эфрат.
— То есть до этого… — осторожно начал Овадия.
— Она была образцом сдержанности и целомудрия, — ответил Раз.
— Мы все умрем… — равнодушно подытожил Овадия.
— Как? Опять? — Раз выглядел не на шутку напуганным.
— Господа! Чтоб вас… — Эфрат посмотрела на них взглядом колоссальной степени выразительности.
— Извинения, — Овадия быстро принял решение, что на Шири сейчас лучше не смотреть.
— Ну что вы, меня первый день знаете, — Раз сдержанно улыбнулся и в отличие от Овадии посмотрел на Шири. Уже без улыбки. Ему очень хотелось сказать что-то такое, от чего та улыбнется, но он промолчал. Шири же без единого слова наблюдала, как краски ложились на холст, и с каждым движением превращались в узнаваемые очертания.
Все это время Рахмиэль сидел неподвижно. Он пока не понимал назначение портрета, но Эфрат обещала ему все объяснить «когда придет время». Он был не против подождать. Рахмиэль думал о своей семье и о том, как теперь будет складываться их будущее. Отец собирался передать ему долю в семейном бизнесе, не сразу, разумеется, со временем, когда Рахмиэль всему научится. Возможно ли это теперь? И пусть он не видел особых препятствий с внешней стороны, эти препятствия были внутри. Внутри их семьи, от которой у него теперь появилась еще одна тайна.
— Хорошо, — неожиданно произнес Рахмиэль, — сколько времени тебе нужно?
— Нужно для чего? — не поняла Эфрат.
— Для отдыха и свободы.
— Ой, перестань, — она отмахнулась, — тогда это была вынужденная мера, а сейчас — это осознанный выбор. А я не могу выбирать, я всего лишь кусок.
— Кусок? — переспросил Овадия.
— Не понял, кусок чего? — попросил уточнения Рахмиэль.
— Ох… — если бы Лия не напоминала о себе время от времени, то ее можно было бы принять за одну из статуй, стоящих тут и там в главной зале.
— Да ну пожалуйста, — всплеснул руками Раз, — неужели никто из вас не слышал старинную «Легенду о Куске»?
— Легенду? — Овадия пребывал в растерянности.
— Кус-ке? Это что-то времен древнего Китая? — предположила Лия.
Даже если такая легенда и существовала в древние времена в Китае, никому не суждено было об этом узнать, потому что в этот момент художник отложил кисть и отошел в сторону от холста, хотя работа явно не была закончена. Какое-то время он просто стоял на расстоянии, будто наблюдая за происходящим. Затем перевел взгляд на присутствующих.
— Что-то не так? — спросил Раз.
— Посмотрите сами, — ответил мастер.
Раз подошел к холсту. Его спокойно-лукавый взгляд сменился на «вы-все-должны-это-видеть» лукавый взгляд. Все не стали заставлять себя ждать.
— Что за…? — первой нарушила тишину Лия.
— Не имею ни малейшего представления, — ответил Овадия.
— Но это завораживает… — Эфрат рассматривала холст с интересом и любопытством, которое испытываешь на пороге нового открытия.
И пока все смотрели на полотно, Раз смотрел на Эфрат. Никто не узнает, были ли в этом взгляде интерес или любопытство, ведь никто не смотрел на Раза. Никто, кроме Рахмиэля. Ведь он знал, что было на портрете.
— Я уверен, для такого мастера, как вы, нет ничего невозможного, и вы без труда сможете завершить работу, — Рахмиэль обратился к художнику тоном, который невозможно было трактовать неверно.
— Разумеется. Я вас не разочарую, — ответил тот тоном, в котором можно было угадать множество самых разных оттенков.
Мастер снова принялся за работу. По нему было видно, что каждое движение дается ему с определенным усилием. Рахмиэль сидел перед ним в полном спокойствии.
— Раз уж мы все здесь, —
