как-то связано с магией порабощения, половиной монеты и с тем, что я принадлежу ей. Или дело не только в этом? Может, у меня появилось чувство чести? Да нет, это просто смешно. Я решил, что буду верен только себе. Хорикс просто предложила мне условия получше. Я оскалился, показав свои голубые зубы.
– Ты торгуешь душами, значит, и на рынке тебе доводилось бывать, так? Вот тебе мое предложение. Отдай меч, который забрал у меня, и тогда я тебе помогу.
– Келтро… – Голос Острого был еле слышен в потоке моих мыслей.
– Такого условиями не предусмотрено.
– Ну, значит, я их меняю.
Джезебел обнажила отвратительный ряд зубов. В перерывах между приступами хохота Темса сумел выдавить из себя несколько слов.
– Чушь! Я не собираюсь давать рабу-призраку меч. Раньше им владел Баск, а теперь он принадлежит мне.
– Значит, сделка отменяется, – сказал я.
– Встречное предложение. – Темса наклонился ко мне, и исходящие от меня холодные лучи осветили его лицо. – Когда получишь свою половину монеты, сможешь забрать и меч – в подарок за упорный труд.
Мне вдруг захотелось еще сильнее надавить на него, и я не удержался.
– Ты и ленточкой его перевяжешь?
– Не спеши, Келтро, подумай, – ответил Темса, неодобрительно цокая языком.
Латные рукавицы схватили меня за руки и развернули в сторону двери. Даниб тащил меня с той же легкостью, с какой Темса раскуривал трубку.
– Я скоро тебя вызову! – крикнул Темса мне вслед.
Призрак спустил меня по лестнице и затолкал в большую комнату, которую я раньше не видел. Она была почти пустой: в ней стояли только рабочий стол, стул и кровать, но в ней все равно было гораздо уютнее, чем в мешке или в гардеробе. Даниб сразу запер дверь; я прижался к ней, но медь, которой она была окована, впилась в мои ладони.
Я осмотрелся и вдруг понял, что это не ниша и не склад, а первая комната, которую мне выделили со дня моего убийства. Не знаю, была ли кровать взяткой или оскорблением – ведь в ней я не нуждался – но я вдруг обнаружил, что тыкаю в набитый соломой матрас.
Какой-то стук привлек мое внимание к маленькому зарешеченному окну. Встав на стол, я мог увидеть улицу на уровне земли и любоваться ногами проходящих мимо людей, колесами бронированных повозок, копытами лошадей и шипами на ногах насекомых. Я придвинулся к окну и вскрикнул: медные прутья обожгли мне нос.
Наклонив голову, я сумел выглянуть на перекресток, большую часть которого занимала «Ржавая плита». По улице шли толпы, но, когда наступало затишье, я мог разглядеть огромную фигуру Джезебел. Стоя под палящими лучами солнца, она охраняла вход в таверну. Вдруг она прикрыла глаза ладонью, словно козырьком, и кого-то позвала. Не обращая внимания на шипение моих паров, я снова прижался к решетке.
В толпе появилось красное пятно: сгорбленная фигура в надвинутом на голову капюшоне направлялась прямо к Джезебел. Их заслонил какой-то огромный человек, а затем я увидел, как они заходят в заведение.
Я услышал стук копыт и, повернувшись, увидел, что к моему окну подходит толстая пестрая корова. Она тяжело дышала, ее колени дрожали, а глаза смотрели в разные стороны. Рядом с ее покрытыми пеной ноздрями уже начали собираться мухи, словно предчувствуя ее близкий конец. К спине коровы был привязан огромный груз – сундуки и свернутые одеяла. Узлы натерли брюхо коровы до крови. Хозяин ругал ее на каком-то неизвестном мне диалекте и бил ее палкой по бокам.
Громко застонав, корова решила прилечь и с грохотом рухнула на землю. В меня полетели песок и зловонная слюна. К счастью, почти все это пролетело сквозь мое тело, а вот стулу подо мной повезло меньше.
Я заглянул в ее выпученные карие глаза и увидел в них страх: корова не могла понять, хочет ли она встать или лечь. Она посмотрела на меня сквозь решетку, а я – на нее.
Рядом с головой коровы собралось несколько пар ног, и, похоже, гуртовщики о чем-то заспорили. Сапог цвета меда пнул корову по ноге, чья-то рука открыла ей рот, из которого текла пена. Кто-то грязным большим пальцем приоткрыл пошире глаз, в который я смотрел.
Дыхание коровы участилось; начался последний прилив жизненных сил. Она попыталась подняться, но это усилие ее добило. Мощный горячий выдох взъерошил мои пары, и голова коровы в последний раз стукнулась о песок. Она подмигнула мне, уже обреченно, и я услышал суровый вздох клинка, который достали из ножен. Его воткнули в затылок коровы, прямо за рогами, и повернули; послышался треск костей. Животное дернулось, у нее изо рта вывалился язык. Взгляд коровы устремился куда-то прочь, мимо меня – в бездну, с которой я уже был слишком хорошо знаком.
Я содрогнулся, заметив, что под моим окном уже целая лужа темной крови. Одна смелая капля скользнула по стене и начертила прямую линию по кирпичной кладке. Я сдвинулся чуть вбок, чтобы посмотреть на людей, которые спорили о багаже, привязанном к мертвой корове.
Туша коровы закачалась, когда стали развязывать веревки, и сделала еще один, уже посмертный, выдох, выпуская остатки воздуха. Я поморщился.
– Келтро.
Сначала я посмотрел на дверь, а затем, поняв, что происходит, перевел взгляд обратно на корову.
– Ну конечно, – сказал я. Этот визит должен был состояться уже давным-давно. – Кто ты на этот раз?
Мертвые глаза коровы устремили свой взгляд на меня. Упругие губы едва шевелились. Язык заметался на песке. Ее дыхание было горячим и затрудненным.
– Башт сказала, что не уверена в тебе. И ты, милый, доказал, что ее сомнения не напрасны.
Голос был похож на коровью кровь: он, жидкий и маслянистый, тек мне в уши.
– А ты кто?
– Если тебе так хочется это знать, милый, то я Хафор, а ты зря тратишь наше время.
– Быть может, ты не заметила, – сказал я, обводя рукой свою новую камеру, – но время – это все, что сейчас у меня есть.
– Келтро, даже бессмертный знает, что время конечно. Тот, кто видел всего одну песчинку, не должен думать, что познал устройство Вселенной.
Ну вот, теперь меня отчитывает дохлая корова. Ее туша снова выгнулась: погонщики обрезали веревки, удерживавшие ее груз. Выпучившийся глаз мигнул мне, ожидая ответа.
За последние дни я выяснил, что в каждом из нас – даже после того, как мы повзрослели, – скрыт упрямый ребенок. На самом деле годы не меняют и не улучшают нас. Они просто заворачивают в еще одну шкуру и лгут нам, говоря, что мы выросли.
– Проклятие! Я же не виноват! Вы не сказали ничего полезного ни о потопе, который я должен остановить, ни о Культе, который так сильно не нравится вам и всему городу. Вы всего лишь дали мне какую-то странную
