И на Восточной трибуне блатные повыпускали из клеток своих «сизарей». Раньше была такая мода отмечать первый забитый мяч полетом голубей. Но судья почему-то дал отмашку, хотя офсайта, и все это видели, не было. И такого оглушительного свиста я больше никогда в жизни не слышал.
2
А самый черный день в истории моей «высокой болезни» случился в Лужниках 6 сентября 1959-го.
Сначала я решил, что это Иван Мозер. Вот кто попортил мне не один литр крови. Бывало, вдруг нарисуется под номером 11. И все. И можно посылать депешу в Тарасовку. Для выяснения состояния здоровья. Какая-нибудь травма голеностопа. Или растяжение мышцы. Но это в «Спартаке». А против сборной Финляндии, помню, вышел киевлянин Фомин. Но, мне в утешение, Стрелец, в ту пору еще со взъерошенным, как тогда говорили, «коком» улыбчивый пацан, забил целых четыре гола. И все взахлеб орали «русский танк!», а через год, разобрав в «Комсомольской правде» на части, в принудительном порядке отправили на перековку. Ну, и понятно, Рыжкин – еще мой один вурдалак. Конечно, неприятно, но не смертельно: куда им всем было тягаться с Анатолием Ильиным!
Но тут я сразу же почувствовал что-то неладное. И как в воду глядел. А выбежавший в составе нашей команды на предматчевую разминку новобранец оказался для всех темной лошадкой. И вслед за диктором диковинную фамилию Месхи светящимися точками продублировало еще не совсем привычное табло. И этот порхающий по рингу легковес стал вытворять такой цирк, что стадион просто не мог разогнуться от хохота. И когда бедный Франтишек Шафранек, поддавшись на ложный выкрутас, укладывался на газон, то этот играющий в кошки-мышки джигит, как будто на коньках, обегал уткнувшегося в траву номера 2 сборной Чехословакии, напоминая все того же Бобра, но только уже хоккеиста, когда, уложив на лед вратаря и объезжая ворота, под восторженное улюлюканье публики он завозит в ближний угол точно приклеенную на крюк шайбу. И чем чаще все это повторялось, тем с каждой минутой все таял и таял последний шанс, что у кромки поля, наконец-то, появится лучший нападающий сборной СССР, если, конечно, учесть, что наш «русский танк» с развороченными гусеницами уже больше года стоит на приколе.
…А когда выходили со стадиона, то, напротив памятника Ильичу, с расстегнутой ширинкой и с «соплей на губе» на лавочке, раззявив хлебальник, дремал какой-то пьяный.
И Юрка Вишняков еще похохмил:
– А вот и Месхи!..
И за исключением меня все засмеялись.
Им бы все ржать, а у меня сегодня траур – из сборной СССР по футболу убрали Анатолия Ильина!
3
Когда осыпаются иглы, то елку снимают с креста. И это очень обидно. И у Булата Окуджавы даже есть такая песня.
Но обиднее всего, когда еще совсем не осыпался, а на тебе уже поставили крест.
4
– Ну что, Сундук, – предлагает мне, нахмурившись, Анисим, – идем к Качалину… – и рикошетом от урны вколачивает консервную банку в угол подворотни. Освобождая пищевод, набирает слюну и пускает вдогонку увесистую харкотину.
Это его реакция на отлучение от сборной Бориса Татушина.
Для Анисима Борис Татушин все равно что для меня – Анатолий Ильин. А Метревели – все равно что для меня Месхи. И если Славу Метревели поменять на слово культура, то Анисим напоминает мне Геринга. (Услышав слово «культура», Геринг сразу же хватался за кобуру.) И тут меня вдруг осеняет.
Анатолий Ильин – он и в Армении Анатолий Ильин. И если его поставить на левом фланге вместе с Михаилом Месхи, такая дружба народов не приснилась бы и Татушину с Исаевым.
Помню, в Тарасовке отрабатывали тактический прием. Исаев неожиданно встает на колено – как будто у него развязалась бутса… и Огоньков пробегает мимо. А бутса даже и не думала развязываться. Огоньков уже пробежал, и тут Исаев, как на блюдечке, получает от Татушина пас и выходит один на один с Тучкусом. Которого за дырявость болельщики прозвали Штучкус.
А где-то еще в 54-м все бегали с Анисимом от контролеров, и Анисим залез по лесенке на крышу, а я от Лосиноостровской до самых Мытищ провисел между вагонами. Хотели с ним выяснить, как нам устроиться в «подносилы».
А еще в третьем классе один придурок из дома 16/10 все выдавал себя за Игоря Нетто. И за то, что нам «постукает», снимал с нас за каждый удар по десять копеек.
Но Игорь Александрович нас огорчил.
– Вы, – улыбается, – уже слишком старые!
Такой с виду нескладный и немного похож на жирафа. А ноги, если засучить рукава, то, как поет Клавдия Шульженко, точно «две большие птицы». Загреб – и давай плести кружева. И болельщики прозвали его Гусь. А когда отрабатывают «квадрат», иногда так отрывисто покрякивает. Все-таки капитан. Но никогда не шипит.
И, говорят, Алексей Парамонов еще в сороковых с этого и начинал. С того, что на стадионе «Динамо» вместе с другими пацанами подносил основному составу снаряды. И потом его взяли в дубль.
– …Пускай играет вместо Метревели… – разрешает мне Анисим. И возле расписания на Ярославском вокзале я назначаю ему встречу.
Все-таки его убедил. Что, прежде чем брать за грудки Качалина, надо сначала спросить у самого Ильина, на кого он больше согласен: на Славу Метревели или на «танец с саблями»? И я прождал, наверно, часа два или три. Но Анисим так и не появился.
И тогда я поехал один. Но, прометавшись из тамбура в тамбур, доехал только до Перловки. И все сомневался, говорить мне одному или не говорить? Не то чтобы сдрейфил. А так. Все сидел на скамейке и думал. И от волнения даже купил до Москвы обратный билет.
А до Тарасовки так и не доехал. А если бы доехал, то я бы тогда предал своего товарища. Ведь это Анисим кинул идею выдвинуть Качалину ультиматум. И на несколько месяцев потом пропал.
Оказывается, все тоже сомневался. И после мучительных раздумий ринулся в бой в одиночку. Но только не в Тарасовку, а на расширенное заседание футбольной федерации. Анисим вообще-то упорный. И в качестве кандидатуры на пост главного тренера сборной СССР предложил свои услуги.
Решил меня обскакать. А вдруг этот пост достанется мне? И в результате оказался в Клинике имени Ганнушкина.
5
Из Парижа транслируют репортаж. И хотя в заявке на участие в финале Ильина даже нет среди запасных, я все еще на что-то надеюсь. Но чуда не происходит, и, дослушав состав до конца, я выключаю приемник.
Но это не помогает: из репродуктора, что висит над входом в отделение милиции, жизнерадостный Озеров набирает на всю страну обороты…
Я закрываю форточку, но и это мне тоже не помогает: Озеров просачивается из-за стены.
Тогда я затыкаю уши и лезу под кровать, но благородный порыв оперного вокалиста накрывает меня и там.
– Удар, – «проводит мне апперкот» неистовый рупор отчизны, – еще удар… г-о-о-о-л!!!
И с этим победным воплем рушится последняя надежда на исполнение моего заветного желания. Что без Анатолия Ильина сборная обязательно должна проиграть.
И в результате, на радость болельщикам и мне назло, точно подслащивая для меня ядовитую пилюлю, сборная СССР по футболу становится первым обладателем Кубка Европы.
6
Не знаю, кого больше, но я люблю и кенаря, и кошку. Но если их поместить в одну клетку, то кенарь никогда не будет петь.
А кошка, сколько ее ни дрессируй, сразу же кенаря слопает.
7
И тогда я надумал поддержать своего любимого футболиста на дому, и в киоске «Мосгорсправка» мне выписали такую квитанцию: Ильин Анатолий Михайлович, 1931-го года рождения. Место рождения – город Москва. Проживает по улице Горького в доме № 6. Номер квартиры я, правда, уже позабыл.
Я вошел в подъезд и даже не обнаружил лифтерши. А теперь, вооружившись пулеметом, наверно, сидит целый отряд специального назначения. Ведь шуточное ли дело – улица Горького, дом № 6. В пяти минутах от самой Красной площади!
Мне открыла его жена, и я ее сразу же узнал. Галина Шамрай, чемпионка Олимпийских игр по гимнастике. Как будто спланировала со своих разновысоких брусьев…
У двух олимпийских чемпионов теперь бы в каждом углу коридора замаскировались по личному телохранителю и, в поисках бомбы, сразу же кинулись бы меня обезвреживать. А вместо этого из комнаты выглянула малышка. Не помню, были у нее бантики или нет. И мне сразу же представилась Олечка, которой родиться еще через два года.
Я сказал:
– Здравствуйте, а Анатолий Михайлович дома?
Галина Шамрай приветливо улыбнулась:
– Вы знаете, Толя уехал в Тарасовку. Может, ему что-нибудь передать?
Малышка все продолжала из комнаты выглядывать.
Она спросила:
– Мама, это кто?
И мама ответила:
– Это к папе. Да вы, проходите, не стесняйтесь… – и, повернувшись ко мне, снова заулыбалась…
И я представил их, папу и маму, вместе. Вот это, я понимаю, пара!
На месте тогдашнего Сундука сейчас я бы их сравнил с ВЫСОЦКИМ и МАРИНОЙ ВЛАДИ и на месте Галины Яковлевны даже попробовал написать воспоминания и назвал бы их АНАТОЛИЙ, или ПОЛЕТ С ПОДРЕЗАННЫМИ КРЫЛЬЯМИ. Но тогда я еще даже и не подозревал, что Высоцкий уже существует и что его Жар-птица ему еще только снится; зато КОЛДУНЬЯ, обойдя все экраны Советского Союза, уже давно успела заворожить и меня, и Владимира Семеновича.
