— Ладно, не будем предрешать, оставим решение в стороне. Пусть ОН только даст мне время, чтоб цейтнота не было, чтобы я успел подъехать и объяснить Ему. Сейчас уже вечер, а завтра в девять…
На такой вариант ЕГО сын соглашается. Он звонит Папе по телефону в область, но Того еще нет дома. Капельки прозрачного пота у меня на лбу, на носу. Звоним Папе на работу. Гудки. Протяжные. Никого.
Хозяин говорит:
— Теперь идите домой. Я сам, если дозвонюсь до отца, сообщу вам его решение.
Все. Нужно вынимать себя из этого уютного гнутого кресла, становиться на ломкие ноги. А завтра в девять…
Никогда он не дозвонится и звонить даже не будет. Телевизор стоит низко напротив глаз, ковер мягкий под ногами, веселая маленькая дочка и миловидная жена, хоть и в домашнем халатике, а все равно с кружевами. Сейчас и след мой простынет.
Прощаюсь, везу Деда домой, а потом — к себе. Звоню Юрию Сергеевичу. Он хватает с полуслова, и сам перезванивает Его сыну. Говорит уже директор института (эти люди уважают должность, титул, вообще иерархию). Еще одна гиречка (ма-а-а-ленькая), на чашу (чашечку) моих весов.
Кажется, я все делал сегодня неправильно. Как в страшном сне, когда нужно быстро двигаться, а невидимые, неведомые силы тягучими киселями куют движения. Я начинаю подозревать, что не поехал в область, подчинившись интуитивному протесту измученного мозга и тела. Маразм! Позор! Казню себя, и горько мне. Тоска давит на коронары, тупая давящая боль за грудиной нарастает потихоньку, но уверенно. Валидол не снимает боль. Да не умирать же из-за этого! И уже ясно — проиграл. Тупым ошалелым мозгом щупаю будущее, ломаным радаром— тьму. Пенсию, кажется, уже заработал (или вот-вот?), но годами еще не вышел. Где-то нужно перекрутиться. А где? Уходить из медицины! Рвать! Мед… пчелы… природа… воздух… Никого их нет… Тишина… Ах, больно рвать по живому. Только и рвется где — так под ложечкой и за грудиной, трудно дышать, и слякоть во рту. А воз — ни с места. Опять толканем с другого бока: книги будут… читать запоем… телефоны замолкнут… ночи тихие… и переводы… Иные всю жизнь так, считается, — работают, еще и престижно. Мед… пчелы… переводы… да хоть сторожем в бане!
Резкий звонок телефона. (Судьба). Трубка в руке толчками ходит, ухо потное, деревянное. Слышу голос Его сына:
— Только что дозвонился Отцу домой. Он сказал — приезжать к нему не надо, говорит, что это вообще его не касается. Отец сказал — передай доктору, я у него в отделе кадров не работаю, и пускай он сам решает и командует. Нужен ему человек — пусть принимает, не нужен — не принимает, его дело. И еще привет ему передай… Все в порядке, поздравляю, — кричит в трубку Прекрасный Электронщик и сам уже радостно хохочет.
— Спасибо. Ах, спаси…бо, спаси…бо…бо…
Впереди еще ночь. Можно спать или читать, или мечтать. Я возвращаюсь в мой проклятый невыносимый мир, без которого я не могу жить. Утром — маленький триумф: рентгенолог жмет руку, поздравляет чуть сдержанно, Еланская аплодирует радостно и открыто. Сестры гордятся: знай наших. А я бледный, отечный, мурлыкаю вполголоса по второму кругу:
К нам опять засунул нос
Леткин — гнусный кровосос,
Мы отбили кровососа
(рядом стоящие подхватывают победно)
И остался он без носа!
А праздновать, как и печалиться, долго нельзя, некогда. Новые дела идут валом: опять хори до горизонта со своими неслыханными вопросами, плывут бумаги, звонят телефоны, кучкуются комиссии. Еще ремонты под самое горло, резекции желудка (ох, осторожно — сейчас особенно!). А главное — ставку пустую срочно занять, чтобы по третьему кругу с Леткиным не затеяться. Вообще ситуация со свободной ставкой принципиально опасна. Нормальные люди, которых бы я взял с удовольствием, устроены надежно, в свои рабочие места корнями проросли. Главные врачи за них сами держатся, не отпустят. А дрянь всякую, наоборот, и коллективы, и администрация дружно выталкивают, даже навязывают. И тот же Леткин не совсем по своей воле к нам прорывался, его еще выпихивали и направляли. И прямой леткинский начальник немало здесь хлопотал, а в конце так и позвонил мне с разочарованием:
— Чего же это вы нашего хирурга обидели — на работу не взяли?
— А вы зачем эту заразу к нам толкаете? Как вам не стыдно?!
Тот чуть запнулся, хохотнул:
— Да нет, мы коллегиально. Мы вам в придачу ящик коньяка приготовили…
— Сами кушайте!
В общем, проиграли они, а мне судьба вновь улыбнулась. Но это сегодня. А завтра? Кто знает свою судьбу? Я ли знаю, что будет потом? Итак, мы продолжаем.
Все дела нужно делать разом, не последовательно, а параллельно. Ремонты вести, трубы и фасонину доставать самому, еще плотницкие, штукатурные и малярные работы организовывать, больного Кошкина — слесаря заводского — срочно готовить к резекции желудка. (А он убегает куда-то, выпивает, жрет всякую пьяную закуску, гуляет этот парень, балбес.) Еще с одной бабушкой решить вопрос — рак желудка, 74 года, атерокардиосклероз, мужа нет, надо детей вызвать, пусть дают согласие на операцию, а то ведь напишут потом, в случае чего, а голову мне самое время беречь. Еще нужно в Доме санпросвета кое-что уладить, ну да это мелочи. Но главное — свободную ставку занять, да не случайным котом в мешке, а человеком нормальным. Только и всего, остальное приложится. Ах, эта проблема по свежеоборванным моим нервам особенно мне больная. К тому же внешняя ситуация опять загустела, зачадила, не персонально у меня, а на общем небосводе: в сопредельных больницах вспыхнули костры междоусобиц. Будут побежденные, они не лучше победителей.
Ставку мне, одним словом, надо занимать быстро, искать человека днем с огнем, как Диоген. Только Диогена никто во времени не ограничивал, а у меня цейтнот!
Звоню, оглядываюсь, уведомляю, припоминаю, ищу. И все на ходу: другие дела настигают, крутят вихрем.
Утром раненько — в ремстройконтору. А тут уже темп совсем беспощадный, угли раскаленные, а не люди, контора дымит и содрогается. С бумажкой нужно просунуться к главному инженеру. А он в центре какой-то собачьей свадьбы, в яростном клубке. Сам худой, жилистый, иссосанный, в клубах табачного дыма. Руки на телефонах, подписи, резолюции. Его штурмуют. Есть бензин, нет бензина, бетон, машины, тракторы, фасонина, трубы, люди — толпы. Горячечные рты, глаза бешеные на выкате, угрозы, мат, лесть, уговоры, шантаж. Никакой игры, все на изломе, и одно дыхание, толчками, рывками. Чад, грохот и звон, водопад битой посуды, силовые поля, зигзаги и молнии. Данте бы сюда Алигьери — утречком в ремстройконтору (где тут моему перу).
Впрочем, я уже вырвался и на машине быстренько в Дом Санитарного Просвещения. Там, наоборот, церковная тишина, елей и папочки спокойненько на полочках лежат. Методист иной раз чуть перышком проскрипит, ухо едва уловит. Альбомчики благостные — в отдельном шкафике. Картинки цветные и тексты — как водку не пить, как половые излишние связи не заводить, а вместо этого какие витамины принимать, и разное в таком же роде. Художники эти альбомчики рисуют и раскрашивают, методисты текст выдают, переплетчики одевают в роскошный коленкор. А в конце года в области проходит конкурс альбомчиков, и наши, говорят, не на последнем месте там, чуть ли не в лидерах. Санпросветобитель возглавляет Елена Сергеевна, бывшая заведующая горздравотделом. Это ее заслуженный отдых, синекура на финише. Умело потаенная умница, она рекламирует свое хозяйство, но в глубине души, как мне кажется, что-то знает еще. А на планерках, на собраниях и конференциях сидит в первом ряду, посматривает на ораторов, кивает внимательно, сочувственно, соглашаясь вроде и одобряя, и пишет, пишет, пишет… письма родственникам и знакомым! Переписка у нее обширная, и она все время занята. Неприятностей людям не причиняет.
Вопросы наши решила быстро, расстались с улыбкой. «Ученье, Елена Сергеевна, — свет, неученье— санпросвет», — говорю на прощанье. Она смеется.
Теперь назад — в диспансер, нужно обход общий успеть сделать, к операции назавтра все подготовить, и людей на этот случай расставить. Галочка операционная — в декрете, анестезистку ставим операционной сестрой, а кто анестезисткой? Нет, не идет. Старшую поставим операционной, анестезистка — на месте. Кто ассистирует? Вроде получается… Теперь их всех собрать, объяснить задачи, атлас почитать с ними, память им освежить. У кабинета толпа, я — мимо, наверх, в палаты, на обход. Здесь новость: Кошкин убежал, которого завтра оперировать — резекция желудка. Снова в машину. Кошкина нахожу дома на поселке — водку пьет в кругу семьи. Все пьяные, встречают радостно, стаканы тянут, огурчики маринованные, холодец крутой.
— Да что же вы?! Да как же, ах, Господи!
Хватаю Кошкина в машину. Все высыпали на улицу веселые — жена, сыны взрослые, невестки. Провожают, желают всего хорошего…
