«Хемингуэй – зрелый мужчина, но ему не хватает спокойствия и уверенности в этом. Большинство из нас – воспитанные с нежностью дети, ставшие художниками, вынуждены страдать от малейшего сомнения. Но под постоянной необходимостью Хемингуэя подчеркивать свою полнокровную маскулинность явно скрываются некие особые обстоятельства. И это очевидно не только благодаря широкому развороту плеч или одежде, в которую он облачает свой текст, но и его поступи, эмоциям, которые он выплескивает», – писал Истмен. Он обвинял Хемингуэя в том, что, впрыснув в творчество «немыслимое количество агрессии», он породил литературный стиль, который был сравним разве что с «накладными волосами для груди».
Взбешенный Хемингуэй расценил этот отзыв как попытку поставить под сомнение его мужскую силу. Он написал в «New Republic» гневное письмо, в котором предложил редакции журнала «посоветовать мистеру Максу Истмену разобраться с его ностальгическими размышлениями по поводу моей сексуальной недееспособности». После он выпустил еще немного пара, написав письмо Перкинсу. В нем он заявлял, что если Истмен когда-нибудь и найдет издателя с деньгами в кармане, готового впихнуть в обложку все его «пасквили», то это влетит тому издателю в копеечку, а Истмену придется отбывать срок за решеткой. Восстановление юридической и финансовой справедливости законным образом было для Хемингуэя делом десятым. Он написал Максу, что если еще хоть раз увидит Макса Истмена, то восстановит справедливость по-своему.
Все еще чувствуя себя уязвленным, Хемингуэй добавил, что у него возникло огромное искушение больше не публиковать «ни одной чертовой книги», потому что толпы «свиней-критиков» просто не стоят его труда. По его мнению, каждая фраза «всей этой чуши» была омерзительна, как блевотина. Он настаивал, что каждое слово, написанное им об испанской корриде, – чистая правда, результат тщательного исследования. Писатель был уверен, что кто-то, совершенно ничего не знающий об этом деле, просто заплатил Истмену, чтобы тот сказал, что Хемингуэй выдал сентиментальный бред, так как сам критик и понятия не имел, как выглядят быки. Эрнест заверял Перкинса, что им просто не дает покоя мысль, что Хемингуэй – человек, который в состоянии «выбить все дерьмо» из каждого из них и, что самое страшное, при этом способный писать.
Перкинс внушал Хемингуэю, что статья Истмена не может ему навредить.
– Реальность такова, – говорил он, – что качество написанного вами просто невозможно испортить – никем, ни на секунду.
Перед отъездом Хемингуэя в Испанию, где писатель совместно с тореадором Сидни Франклином занимался экранизацией «Смерти после полудня», Макс Истмен прислал Хемингуэю письмо, которое тот называл «поцелуем в задницу». В нем Истмен извинялся за недопонимание, которое возникло между ними. Он отрицал, что его отзыв имел какие-то личные мотивы. Но Хемингуэй был непреклонен. Возможно, именно конфликт с критиком вдохновил Эрнеста на выбор названия для нового сборника рассказов – «Победитель не получает ничего». Хемингуэй отправил его Перкинсу, дополнив короткой притчей, суть которой сводилась к тому, что «никогда нельзя терять веру в своего старика». Если под конец первого часа борьбы его убивает рыба, то в конце второго он непременно убьет рыбу.
«ПО-МОЕМУ, ЗАГОЛОВОК ПРЕВОСХОДНЫЙ, – телеграфировал ему Перкинс. – ТЫ СОВЕРШЕННО НЕУЯЗВИМ ДЛЯ ИСТМЕНА И ОСТАЛЬНЫХ».
«Остальные» появились тем же летом. В «Atlantic Monthly» сериализовали мемуары Гертруды Стайн, «замаскированные» под «Автобиографию Элис Б. Токлес». В них она вскользь упомянула некоторых из своих бывших друзей. Как и в статье Макса Истмена, ее критика сплавила воедино Хемингуэя-мужчину и Хемингуэя-писателя. Стайн настаивала на том, что фактически это они с Шервудом Андерсоном создали писателя и теперь «оба испытывали смесь гордости и стыда за результат работы своих мыслей». Кроме того, она подняла вопрос силы и выносливости Эрнеста. Хемингуэй разозлился из-за ее публичного предательства и выразил сожаление по поводу оценки, которую дала ему «бедная старушка Гертруда Стайн». Он сказал Перкинсу, что всегда с добром относился к ней, пока она практически не вышвырнула его из своего дома. Затем у Гертруды наступила менопауза, она совсем чокнулась и спуталась с компанией «низкопробных педиков», так что ее чувство стиля и вкус скатились до состояния, которое можно передать звуком «пффф-фт». Эта ее потасканность позволила Эрнесту смириться с некоторыми «милыми выдумками», которые она о нем распускала. Теперь, говорил Эрнест, он испытывал по отношению к ней только жалость, потому что и книжку она написала чертовски «жалкую». Он решил, что когда напишет мемуары, то они будут хорошими, потому что он сам никому не завидовал и память у него как стальной капкан.
Перкинс тоже прочитал мемуары Гертруды Стайн и подумал: сколь печально, что она вообще написала эту книгу. Он отметил, что эти мемуары ее «уничтожили». Она предстала в них верховной жрицей с «мелочным характером, а мелочный характер невысоко ценится». «У нее была прекрасная репутация, а она сама разрушила ее. Более того, в ее словах о вас явно присутствовало мелкое человеческое ехидство и огромное женское, самое худшее из всех. Вся эта игра кажется мне очень жалкой», – писал Макс Эрнесту.
Хемингуэй делал вид, что ему наплевать, но писанина «бедной старушки Стайн» и уколы Макса Истмена испортили ему настроение и разворошили гнев. Хемингуэи собирались в путешествие, первым пунктом которого был Ки-Уэст. Вычитанные страницы сборника «Победитель не получает ничего» так и не прибыли – в отличие от нескольких предложений от Макса. Хемингуэй был очень зол. Он сказал, что сейчас не помешало бы от Scribners какое-либо проявление преданности, но если Перкинс чувствует, что издательство уже жалеет о тех нескольких тысячах долларов, которые были выплачены ему в качестве аванса, то он может вернуть их и отозвать соглашение о публикации. Однако Хемингуэй заявил редактору, что это было бы очень недальновидно, так как, несмотря на разглагольствования Истмена, он еще «полон сил». У него была готова добрая треть романа, и она уже даже сейчас была лучше, чем все, на что способен любой из «ничтожных людишек», которых печатает Перкинс, пусть даже они и потеют над своей работой «в сто раз больше».
Перкинс извинился, что корректура не пришла вовремя, но по поводу остальных замечаний Хемингуэя все же возразил. Две недели спустя за свое злое письмо извинился и Хемингуэй. В знак примирения писатель согласился не использовать в сборнике «Победитель не получает ничего» непечатные слова, даже несмотря на то, что все еще вел борьбу с благородными традициями.
После целого года смятения, включившего в себя и фальстарт романа об океане и Гольфстриме, Хемингуэй ринулся в путешествия на месяцы. Он отправился в Испанию и на Кубу – и там, и там царил политический хаос. А затем он вернулся в Париж, где получил от Перкинса первый рапорт об успехах книги «Победитель не получает ничего». Первые продажи сборника составили девять тысяч экземпляров, и Scribners получало дополнительные заказы по телеграфу – впервые за два года. Но, по словам Перкинса, отзывы на «Победителя…» «приводили в совершенную ярость».
На Хемингуэя открыли сезон охоты. Несмотря на то что в книгу вошли ювелирно обработанные рассказы, как, например, «После шторма», «Там, где светло и чисто» и «Какими вы не будете», многие критики осудили автора за выдумку, а некоторые – за чрезмерную репортажность. В ноябре 1933 года Хемингуэй оставил все это за бортом: путешествие, о котором писатель мечтал много лет и которое Перкинс настойчиво просил выбросить из головы ввиду опасности, вот-вот могло осуществиться. Хемингуэй отправился к зеленым холмам Африки. К январю 1934 года он добрался до озера Танганьика. После лет, проведенных в Европе, на островах в теплых объятиях Гольфстрима и в забытых богом уголках Америки, Эрнест был уверен, что уже повидал мир, но это, как он написал Перкинсу сразу после приезда, была самая невероятная земля из всех, на которые ступала его нога. Африка была полна таких чудес, что он начал поговаривать о том, чтобы осесть там. Во время охотничьей вылазки Хемингуэй заразился амебной дизентерией. Однако он не позволил болезни помешать его участию в большой игре и две недели жил с ней, охотясь через два дня на третий. Затем, потеряв несколько пинт крови, он был на носилках доставлен в «кукурузник» и отправлен в Найроби. Это была трудная поездка длиной в семьсот миль, но покрытая снегом вершина Килиманджаро, величественно возвышающаяся в отдалении и подпирающая, казалось, широкими плечами самый рай, стала для писателя незабываемым зрелищем. Через несколько дней Эрнест вернулся на сафари в кратере Нгоро-нгоро. Он охотился на носорогов, черных антилоп и неуловимых куду. Еще через несколько недель он пересек Африку и, будучи в совершенном восторге, размышлял над тем, как бы перенести впечатления на бумагу.
