«Мне нравится медленный накал; кажется, он имеет важное психологическое значение, затрагивающее не только мою работу, но и карьеру в целом. Это чертовски эгоистичная ассоциация, не так ли?»
Даже когда книга пошла в набор, Фицджеральд не переставал ковыряться в ней, да так яростно, что вычитанные им гранки становились черны от правки. Scribners пришлось запустить еще один комплект, а затем еще один.
«Ужасный беспорядок», заключил Фицджеральд, возвращая комплект, но все равно не смог остановиться. Он прислал Максу инструкции по передаче копий отзывов нужным людям, копию рекламы и выразил недовольство по поводу того, что красный и желтый цвета на суперобложке больше годятся для итальянской Ривьеры и не вызывают ассоциаций с белыми и голубыми искрами Лазурного Берега.
«Боже, мне чертовски неудобно надоедать вам со всем этим, – сказал Скотт. – Но в книге, понятное дело, заключена вся моя жизнь, и я не могу не быть перфекционистом».
Позже он сказал:
«Я так долго варился в этой книге и с этими персонажами, что мне теперь часто кажется, будто реального мира не существует, а есть только эти персонажи, и, как бы претенциозно это ни звучало (и, ради бога, я должен говорить о своей работе претенциозно), это неоспоримый факт – их радости и беды так же значимы для меня, как все, что происходит в реальной жизни». Естественно, Фицджеральду нужны были деньги, но остатки авансов от гонорара за книгу уже истощились. Перкинс нашел способ: он выписал ему кредит на две тысячи долларов под залог в пять процентов и при условии, что он будет погашен, когда они продадут права на экранизацию. Тиражи «Scribner’s Magazine» росли с каждой новой партией книги «Ночь нежна». Это воодушевляло. Но отдача была маленькой. Единственные комплименты Фицджеральд получал только от писателей и деятелей кино.
«Увы, похоже, я снова написал книгу для писателей, неспособную заполнить чьи-либо карманы золотом», – написал он Перкинсу.
Макс надеялся на большее:
«Если по какой-то причине книга и оказалась выше интересов широкой публики – по причине, которой я не вижу, так как мне она невероятно понравилась, – это значит даже больше, чем просто succеs d’estime[185]». Фицджеральд в конце концов решил посвятить свой роман Джералду и Саре Мерфи, которые отчасти послужили прототипами для Дика и Николь Дайвер. Он написал Перкинсу: «Единственное, о чем я жалею, – это что я не могу посвятить книгу вам, как следовало бы, потому что один только Бог знает, как долго вы проторчали со мной в этом деле в болезни и здравии, а ведь оно и было больным довольно долгое время».
К середине марта первая печатная версия романа «Ночь нежна» была сшита и склеена.
Теперь Зельда проводила по нескольку часов в день, рисуя картины и читая книгу Скотта. К своему ужасу, она обнаружила там почти дословный пересказ ее собственных писем и описание собственной болезни. И как результат, ее морщины углубились, а губы стали дрожать. Зельда дала согласие арт-дилеру Кэри Росу выставить ее картины в галерее, но никак не могла справиться с подготовкой.
В итоге она сорвалась и вернулась в клинику Фиппса. И после того как провела там месяц без каких-либо улучшений, Скотт поместил ее в роскошный дом отдыха Крейг Хаус, что в двух часах езды от Нью-Йорка вверх по Гудзону. Скотт с дочерью приехали в Нью-Йорк в конце марта – к открытию шоу Зельды. Скотти осталась у Перкинсов. Зельду отпустили на день ради выставки и обеда с Максом и Скоттом. Редактору она не показалась здоровой. Ее запавшие глаза лихорадочно блестели; волосы, некогда золотые на фоне бронзовой после солнца Ривьеры кожи, казались мышиными. Выставка имела умеренный успех. Скотт, как ни странно, выглядел лучше, чем когда бы то ни было за последние годы. И Перкинс написал Хемингуэю:
«Я верю, что Скотт сможет полностью восстановиться с помощью книги “Ночь нежна”. Он значительно улучшил ее после пересмотра: когда я читал ее раньше, это был хаос, а он превратил его в невероятную, экстраординарную работу… Обстановка у него дома все еще неважная, но сам он, как я увидел, выглядит обновленным. У него много планов на дальнейшее творчество – он хочет немедленно приступить к новому роману».
На этой же неделе Луиза устроила званый ужин в честь Фицджеральда. На нем присутствовали Аллан Кэмпбелл и Дороти Паркер, поженившиеся после года совместной жизни, а также Элизабет Леммон. Это было странное общество. Скотт напился и начал буйствовать. Дороти Паркер была чересчур едкой и жалила всех присутствующих за столом резкими словами. Луиза отчаянно пыталась найти во всем этом хоть что-то веселое. Макс весь вечер просидел неподвижно, словно доска. Элизабет прелестно выглядела в бледно-сером платье с огромной бархатной розой спереди. И это единственное, что радовало редактора. В остальном он не находил ничего приятного.
«Ему было некомфортно в компании Аллана Кэмпбелла, – призналась Элизабет. – Потому что он думал, что они все еще живут во грехе». Под конец вечера Кэри Росс, который пытался перепить Скотта, сдался и стонал на софе.
– Я уверена, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, он бы нам понравился, – великодушно заявила Луиза.
– О Луиза, – вмешалась Дороти Паркер. – Вы всегда говорите так, словно думаете, будто Бог вечно вас слушает. Фицджеральд уезжал из Нью-Йорка в такой суматохе, что забыл оплатить счет за номер в отеле Algonquin. Макс позаботился и об этом.
В середине апреля роман «Ночь нежна» был опубликован. Фицджеральд беспокоился о продажах.
«Против “Великого Гэтсби” сыграли его объем и ориентация на мужскую аудиторию, – написал он Перкинсу, – в то время как эта книга… это женская книга. Я думаю, если дать ей шанс, она сможет проложить себе дорожку, так как художественная литература неплохо продается в нынешних условиях».
Отзывов было много, некоторые – весьма благоприятные. Добрые личные письма от Джеймса Бранча Кейбелла, Карла Ван Вехтена, Шона Лесли, Джона О’Хара и прочих разных из толпы «The New Yorker» падали на Фицджеральда, как цветочные лепестки. Морли Каллаган, которому Перкинс отправил копию, написал своему редактору: «Это потрясающая книга, безжалостная книга! Похоже, Скотт – единственный американец (по крайней мере, из тех, кого я знаю), владеющий французским стилем письма, вполне способный точечно отметить какого-либо персонажа, а затем выдать общее впечатление о нем, сдобренное хорошей долей остроумия, и при этом не вырвать этот кусок из общей ткани повествования».
Скотту были приятны теплые слова, но он с огромным нетерпением ждал мнения Хемингуэя, который еще не вынес своего вердикта. Спустя несколько месяцев пребывания за границей, треть которых он провел в Африке, Эрнест вернулся в Ки-Уэст. Он написал Перкинсу, что надеется на неплохие отзывы на роман «Ночь нежна». Но после прочтения у него сформировалось собственное мнение. Он считал, что роман обладает и блеском, и недостатками, присущими всем работам Фицджеральда. Каскады его фраз великолепны, все было скрыто под поверхностью, за «потрепанными рождественскими украшениями, в которых и заключается видение литературы Скоттом».
Эрнест считал, что персонажи страдают от собственной юности, что даже глупые романтические представления Скотта о них и о самом себе позволяют понять, что создатель эмоционально ничего не знает о своих героях. Хемингуэй заметил, что Фицджеральд, перенеся на бумагу образы Джералда и Сары Мерфи, например, сделал акцент на «их голосах, их доме и том, как прекрасно они выглядят». А затем просто превратил их в какие-то романтические фигурки, так и не поняв их до конца. Он сделал Сару психопаткой, затем Зельдой, затем снова Сарой и «в конце концов никем». Аналогично и Дик Дайвер делал вещи, которые происходили со Скоттом, но до которых никогда бы не опустился Джералд Мерфи.
Перкинс был согласен с замечанием Хемингуэя по поводу фицджеральдовской попытки удержаться за юношеские мечты, но также верил, что «великолепная работа, которую он проделал, – продукт юношеского романтизма». Макс виделся со Скоттом в Балтиморе и обсудил с ним этот вопрос. Он объяснил Хемингуэю:
«Есть несколько фундаментальных вопросов, по поводу которых у него немало очень странных и невероятных идей. Это всегда было в его духе. Но кое-что я, кажется, понял. Да, он 35 – 36-летний мужчина, с огромным талантом к писательству, и он пребывает в состоянии полной безысходности. Но бесполезно говорить с ним об этом прямо. Единственный способ достучаться – пройти окольным путем, который сможет отыскать кто-то поумнее меня».
«Ночь нежна» стала бестселлером в Нью-Йорке за очень короткий срок, но национальные продажи едва дотянули до отметки в десять тысяч экземпляров, что и близко не было сравнимо с результатом нескольких других романов. Например, книга «Энтони несчастный»[186] Херви Аллена разошлась тиражом около миллиона экземпляров с 1933 по 1934 год. Фицджеральда смог обогнать даже менее известный писатель Перкинса. Старк Янг после череды неудачных книг создал под покровительством Макса роман о старом Юге, который назывался «Так красна роза».[187] Она стала одной из самых обсуждаемых книг года. Фицджеральд все глубже проваливался в долги. Он забрал Зельду из «ломбарда этой непомерно дорогой клиники» в Нью-Йорке и отправил в госпиталь Шеппарда и Еноха Пратта на окраине Балтимора. Она пребывала практически в ступоре. Чтобы покрыть срочные нужды Фицджеральда, Перкинс выжал из Scribners еще шестьсот долларов в качестве аванса за следующий сборник рассказов. Подготовка этой книги к печати оказалась труднее, чем того ожидали Перкинс и Фицджеральд. Многие из рассказов сборника создавались как раз в период финальной подготовки романа, и Скотт «обнажил и изранил» самые сильные их места, чтобы заполнить слабые места «Ночь нежна». Оттого что роман претерпел так много изменений, Фицджеральд не мог вспомнить, что в итоге сохранилось, а что нет. Нужно было пролистать роман, чтобы понять, какие фразы из сборника уже использовались в нем. Перкинс сказал, что не видит причины, по которой автор не может время от времени повторяться, как делал Хемингуэй, и Скотт обвинил его в «лицемерии»:
