В январе 1933 года, когда Хемингуэй покинул Перкинса и Вулфа после их достопамятного совместного обеда, Макс предложил Тому составить ему компанию в поездке в Балтимор, куда редактор планировал отправиться к оториноларингологу. Вулф согласился. На обратном пути он рассказал Перкинсу об истории, которую написал. Это позволило Перкинсу понять, что у Вулфа дома целая гора рукописей и дюжины их неиспользованных частей. И тогда Макс сказал:
– Ради всего святого, привезите это и позвольте нам напечатать.
Последовала череда периодов прокрастинации, ставшая для Вулфа обычным делом, но в конце концов Том появился, прихватив нечто в шестьдесят тысяч слов – образец своего самого лучшего текста. Он оказался полон «дифирамбов», а диалогов и четкого повествования явно не хватало, но в целом текст был определенно цельным. А затем Перкинса настигло понимание, даже более поразительное, чем все, что было ранее. Он вспомнил об отрывках из собрания рукописей Вулфа, которые уже успел прочитать, и увидел, как они связаны: редактор осознал, что они могли бы стать частью одной гигантской рукописи, над которой и работал Вулф. После того как он соединил все воедино, позвонил Вулфу и сказал:
– Все, что тебе теперь нужно сделать, – это сжать кулак. Тогда ты и получишь свой роман.
Они говорили о книге часами. Том постоянно отклонялся от главной идеи, но Перкинс заставил его пообещать, что писатель соберет книгу, опираясь на те линии, которые Макс ему предложил. Вулф доставил ему страницы точно в срок, и Перкинс даже не стал ждать выходных.
– Мне всегда в радость не только читать то, что ты создал, но и работать с этим, – сказал он Вулфу перед тем, как погрузиться в изучение материала. – А такое с издателями случается нечасто.
Перкинс твердо решил опубликовать книгу Томаса Вулфа этой осенью. Он знал, что предстоит адский труд, который нужно проделать в первой половине лета, но эвартсовская часть его личности гордилась этим.
Начиналась работа тяжело. В середине апреля 1933 года Вулф появился в офисе и уронил на редакторский стол рукопись из трехсот тысяч слов, включающую некоторые важные отрывки, с которыми Макс уже успел ознакомиться. У издателя уже было на руках около ста пятидесяти тысяч слов, но Перкинс принял новые сотни тысяч с распростертыми объятиями, потому что все еще верил, что финальная версия рукописи практически готова. Он с радостью обнаружил, что в этой новой книге полдюжины глав, что разительно отличало ее от романа «Взгляни на дом свой, ангел».
Рукопись росла и близилась к завершению, а Перкинс написал Элизабет Леммон:
«Я подумываю над тем, чтобы хитростью заманить его на месяц в деревню. Хотя это будет очень трудный месяц».
Но этого так и не случилось.
Макс знал, что написанное Вулфом должно попасть к нему. Вначале он попытался убедить Тома, нуждавшегося в тот момент в деньгах, что роман можно сериализовать в журнале, но Вулф воспротивился. Отправка частей рукописи в печать подразумевала ее завершенность. С помощью Джона Холла Уилока Максу все же удалось внушить Вулфу мысль, что у писателя есть только одна возможность стать заслуженным автором – показать свою работу людям. В феврале 1933 года, когда у Тома осталось «всего семь долларов в целом мире», он согласился вырезать из сырой рукописи главу «Нет выхода», и она появилась в июльском номере журнала «Scribner’s Magazine» в качестве ловко оформленного рассказа.
Кроме того, у Перкинса нашелся еще один убедительный аргумент. Он сказал, что не сможет проделать полноценную работу над книгой до того, как увидит самые крупные части. У Вулфа уже была готова главная из них – «Холмы у Пентленда». Макс спрашивал его:
– Почему ты не хочешь отдать мне готовую часть, чтобы я смог поближе с ней познакомиться? Ты наверняка захочешь, чтобы я знал ее от и до, когда мы начнем готовить ее к печати! А эта книга большая, и понять ее не так просто. Я бы хотел, чтобы ты передал мне готовую часть. Если позволишь, я прочитаю и пока ничего не буду говорить.
Под давлением редактора Вулф начал сдаваться. Ему еще предстояло проделать немало работы, но несколько дней спустя он привез «Холмы у Пентленда» в офис Макса. Издательство Александра Стюарта Фрере-Ривза и Уильяма Хайнеманна в Лондоне, британского издателя Вулфа, регулярно атаковало Перкинса по почте по поводу новой книги. Они напоминали Максу: «У нас все так хорошо сложилось с романом “Взгляни на дом свой, ангел”, но время поджимает, а у публики очень короткая память». Шесть месяцев спустя из Лондона издатель добавил:
«Я действительно очень хотел бы сохранить местные права на Томаса и предложил собрать в отдельную книгу рассказы Вулфа, особенно те, которые уже появились в “Scribner’s Magazine”». Было напечатано пять из них, что в целом составляло около ста тысяч слов (за один из рассказов, «Портрет Баскома Хока», журнал «Scribner’s Magazine» получил награду в размере двух тысяч пятисот долларов как один из победителей в конкурсе малой прозы в 1932 году). Макс считал, что другой его рассказ, «Паутина земли», является примером «совершенства формы благодаря своей замысловатости», несмотря на расхожее мнение, что Вулф был неспособен облечь свои произведения в четкую форму. Перкинс сказал писателю: «Не меняй ни слова».
Перкинс сожалел, что у него нет возможности издать сборник рассказов Тома пораньше, но против этого выступали и сам автор, и отдел продаж Scribners. По различным причинам Перкинс считал, что на тот момент его нельзя было считать готовым. Не оставалось ничего другого, кроме как дождаться, когда автор закончит книгу.
«Главная проблема Тома не в том, что он не работает, потому что он работает – пашет как вол. Но дело в том, что в его руках все только растет, и растет, и растет, и кажется, что он не в состоянии контролировать этот процесс», – объяснял Макс Фрере-Ривзу.
Перкинс признался Элизабет Леммон, что на борьбу с Томом его вдохновили новости об окончании книги Скотта Фицджеральда и успех Элис Лонгворт. Последнее время Перкинс вынужден был постоянно ждать, когда появятся готовые страницы рукописи Вулфа и сам автор. Перкинс знал, что Том напивается, только когда глубоко опечален. Элин Бернштайн преследовала его, как и раньше, и неудачные попытки отделаться от нее толкали Вулфа к бутылке джина. И если прежде Макс хотел, чтобы писатель был более пунктуален, то теперь он хотел, чтобы Том не напивался перед встречами и не забывал показываться… Но если это было невозможно, то чтобы Вулф хотя бы был достаточно трезв, чтобы связно говорить о написанном.
В свой день рождения, 3 октября 1933 года, Вулф сделал гневную запись в дневнике: «Мне 33 года, и я не оставил после себя ничего, но я еще вполне могу попробовать». И в этой новой жизни, как Том неожиданно понял, для миссис Бернштайн больше нет места.
«Элин, то время, когда вы могли помочь мне, в прошлом, – говорил он в неотправленном письме. – Больше в вас нет ничего, что было бы мне желанно».
Но, даже не видя письма, в котором Вулф признавал это, она знала, что ее место в мыслях Тома занято человеком, который вызывал в ней растущее возмущение последние пять лет. Вулф написал:
«Во всем мире сегодня есть только один человек, который верит, что я когда-нибудь все же смогу чего-то добиться. Этот человек – Максвелл Перкинс, и вера этого человека значит для меня больше, чем что бы то ни было в целом мире, а также знание о том, что эта вера перевешивает недоверие всех других».
Вулф не хотел больше быть одержимым Элин, не хотел позволять себе такую одержимость. Теперь – решительнее, чем когда-либо, – он стремился заполучить власть над другим человеком, а именно над Максвеллом Перкинсом.
В начале лета 1933 года Берта Перкинс, которая на тот момент окончила третий курс в колледже Смит,[179] сказала отцу, что приедет с женихом, второкурсником медицинского факультета Гарварда Джоном Фротингхемом. Макс был счастлив за дочь, но мрачнел всякий раз, когда речь заходила о ее помолвке.
«И это Берта, которая так хорошо разбиралась в философии и истории!» – писал он Элизабет Леммон.
В день свадьбы Макс вошел в комнату дочери и сказал ей:
– Тебе не обязательно проходить через все это, Утенок. Еще не слишком поздно.
А несколько часов спустя он выдал ее замуж в гостиной их собственного дома в Нью-Кейнане.
Вскоре в его жизни наступил новый переворот. Луиза, которая всегда жаждала веселой городской жизни, стала убеждать Макса, что им стоит переехать в бывший дом ее отца в Тертл-Бей, 246 на востоке Сорок девятой улицы. Макс согласился в основном ради образования дочерей, потому что понимал, что в школах Нью-Кейнана они не получат первоклассных знаний. В конце концов, писал он Элизабет, «мы хотим дать девочкам достаточно хорошее образование, чтобы потом они могли стряпать для мужей-студентов медицинского и все такое». Макс предполагал, что они не переедут на Манхэттен до зимы, но Луиза начала собираться уже через несколько недель. От его нового дома до Scribners было всего несколько минут ходьбы. Больше Максу не нужно было осуществлять долгий переезд из Нью-Кейнана в две минуты девятого (на который он всегда успевал с точностью до секунды), но время его прибытия в офис все равно осталось неизменным – как была, так и осталась половина десятого.
