это дело; это ваше дело, я встревать не буду. Но у вас будут дети, может быть, не общие, но ты станешь отцом, как я, а моя дочь родит мне внуков. Даже если вы не поженитесь, то твои дети, ты знаешь это, тоже будут мне внуками и я буду любить их как родных.
Я молча ел, не сводя с него глаз. Я не понимал, к чему он клонит. Никогда прежде не слышал от него подобных речей. Вообще никогда не слышал, чтобы Уэллс так с кем-то говорил.
– У ваших детей, моих внуков, тоже когда-нибудь будут дети, – продолжал Уэллс, – ваши внуки, мои правнуки… Мы все любим наших детей. Если говорить честно – всё, что мы делаем в нашей жизни, мы делаем ради них. Хотим, чтобы они избежали наших ошибок, чтобы были лучше нас, счастливее нас… прожили свою жизнь лучше, чем мы. И дети будут не только у вас с Адой. Они будут у миллиардов людей, населяющих планету. У тех, кто погиб в Шанхае, и в Ухане, и в Центральном Китае, и в Африке, и ещё в тысяче мест по всему свету, тоже могли быть и были дети. И их родители тоже надеялись… на достойное будущее для своих детей. Как и родители тех, кто ежедневно сходит с ума от электронаркотиков, кто убивает себя, задыхается или погибает потому, что генеральный секретарь Мирхофф хочет прикрыть свои тёмные дела, а первый заместитель Торре – пополнить банковский счёт.
Меня пробрала дрожь. Я начинал понимать. Жевать стало невыносимо трудно.
– И мне стыдно, – сказал Уэллс, – перед будущими поколениями. Перед теми, кто живёт сейчас, и теми, кто ещё не родился. Мне стыдно перед тобой, перед дочерью и перед вашими детьми. Мне стыдно перед теми, кто погиб в Шанхае, и перед теми, кто наблюдал в Сети. Я живу достаточно долго – у меня есть некоторые проблемы со здоровьем, но даже если забыть о них, я не знаю, сколько мне осталось: может быть, лет пятьдесят, а может, всего год-полтора. В нашей работе, ты сам знаешь, – он указал на мою ногу, – каждый день ждёшь джихадиста со взрывчаткой.
– Да, это так, – подтвердил я.
– Так вот, Ленро, мне стыдно, – повторил Уэллс, – и отделываться отговоркой, что мир такой, какой есть… я больше не могу. Мы получаем мир, который мы заслуживаем. И если можно в нём что-то изменить, то я считаю своим долгом это сделать. Ты понимаешь, о чём я говорю?
Да, я понимал тебя, генерал. Я очень, очень хорошо тебя понимал.
– Генеральный секретарь – не самый плохой человек, – сказал он. – И Керро Торре, хоть я считаю его подонком, тоже не самый плохой человек… Да и главнокомандующий Редди – талантливый военный и человек чести, поверь, у меня чутьё на таких людей.
Я верил тебе, генерал, уж в этом-то я тебе верил.
– Но, Ленро, я думаю… – покачал головой Уэллс, – чтобы управлять человечеством, мало быть не самым плохим человеком. Чтобы мне не было стыдно, чтобы тебе не было стыдно перед своими детьми и перед детьми Ады… Организация должна измениться. Очень сильно измениться, Ленро. Я знаю, как ты относишься к Мирхоффу. Ты скажешь, он сделал немало хорошего. Не буду спорить, буду справедлив: это правда. Но сделал ли он всё, что было в его силах? Всегда ли он поступал правильно, когда имел возможность? Подумай, и ты ответишь «нет» на оба моих вопроса. А затем подумай, есть ли у нас гарантия, что следующий генсек будет хотя бы вполовину честен, как честен Мирхофф. Сделает ли он хотя бы столько же, сколько сделал Мирхофф, и не окажется ли в тысячу раз хуже?
Как вы были правы тогда, генерал! насколько точны вы оказались в своём прогнозе!
– Это порочный круг, – сказал он. – С каждым оборотом становится только хуже. Если бы дело было только во мне, я бы заткнулся. Но, Ленро, ошибки Организации стоят слишком дорого. Ошибки людей, наделённых практически неограниченной властью, стоят будущего человеческой расы. И это слишком большая цена, чтобы я мог смириться. Ты согласен?
Я был согласен. Я был согласен целиком и полностью; в принципе, я легко мог бы произнести этот монолог за него, настолько я был с ним согласен.
Я так и сказал ему.
– Очень хорошо, – ответил Уэллс. – Не подумай плохого, Ленро, я и не ждал другого ответа. Просто… мне было важно сказать тебе это. Выговориться перед тобой, чтобы между нами не осталось недопонимания.
Никакого недопонимания, генерал, ни малейшего. Вы ещё не сказали самого главного, а я уже слышал ваши слова, знал всё, что вы собираетесь предложить
– Штаб-квартира Организации всё ещё на чрезвычайном положении, – сказал Уэллс. – Мои люди полностью её контролируют. Они вооружены и допущены в святая святых – зал заседаний Совбеза, зал Генеральной Ассамблеи, кабинеты Мирхоффа и заместителей. Те на местах и ждут моего – нашего – возвращения.
Я медленно кивнул.
– Думаю, Мирхофф должен подать в отставку. Он должен сделать это, когда я прибуду в штаб-квартиру. Если он этого не сделает… его придётся убедить. В конце концов, мои люди охраняют не только его самого, но и его семью. После его отставки исполняющим обязанности генсека автоматически станет Керро Торре – но, как мы знаем, его вина в шанхайской трагедии не меньше, чем Мирхоффа, так что подать в отставку придётся и ему. Следующим в цепочке стоит заместитель генсека Люций Грейм…
Я плохо знал Люция – изо всей окружавшей Мирхоффа своры он был самым тихим и незаметным. Он курировал Всемирный банк, обладал существенным влиянием, но редко им пользовался. Своё мнение он высказывал только Мирхоффу тет-а-тет, не желая ввязываться в публичные прения.
– …который откажется от должности и поставит в Совбезе вопрос о назначении меня исполняющим обязанности генерального секретаря Организации.
– А Редди? – спросил я.
– Нет, – ответил Уэллс. – Он не из их круга. Кадровый военный. Они назначат меня исполняющим обязанности вплоть до выборов… спланированных выборов. Моё кресло в Комитете займёт, скорее всего, Паскаль Докери. Я думал назначить тебя, но потом решил, что ты мне больше пригодишься на посту первого заместителя и исполнительного директора Организации. Впрочем, если хочешь, я отдам тебе ОКО, а первым замом сделаю Люция.
– Но, генерал, – я пытался подобрать слова, – это не будет… санкционированный переход власти. Совбез примет решение… под давлением, и после сочтёт, что это был шантаж, и постарается отменить…
– Вполне возможно.
– Если Мирхофф подаст в отставку, – продолжил я, понимая, что на волоске, – и следом уйдёт Керро
