другим так, чтобы нам было об этом неизвестно. Пока ничто не указывает на то, что они знают о нас.
Он повернулся к Паскалю.
– Есть ли новости от друзей?
– Разведка пока молчит, – ответил он, – но, судя по их поведению, мешать не будут. В дальнейшем, скорее всего, окажут содействие.
– У них выбора не будет, – сказал Уэллс. – Гиббс?
– Генерал, – кивнула с экрана начальница штаба. – Редди приказал вывести оборонные системы Нью-Йорка из состояния повышенной боеготовности. Даже если он отдаст приказ армии, я провела работу с командным составом, они откажутся подчиняться.
– Мой комитет выразит полное одобрение их действий, – кивнул Макс Тинкер. – Армия вне политики.
– Люций, как обстановка в Ньюарке?
– Мирхофф пока отдыхает, – сообщил Грейм, почёсывая седую бородку, – готовится выступать перед Совбезом вместе с главнокомандующим.
– Керро Торре?
– Пытался покинуть штаб-квартиру, но охрана его остановила, – улыбнулся Грейм. – Вам об этом известно. Но он ничего не заподозрил, только ворчал.
В этот момент я склонился к Уэллсу и попросил у него разрешения отлучиться на пять минут.
– Не задерживайся, – ответил он. – Мне нужно твоё мнение.
– Пять минут, – шепнул я, поднялся и вышел из конференц-зала.
– Пусть ребята займут зал Совбеза, – последнее, что я услышал от Уэллса, когда выходил, – и изолируйте спикера, нам вовсе не нужно, чтобы…
На этих словах я покинул конференц-зал. Любезный охранник, карауливший снаружи, подсказал мне, где находится ванная комната (как будто я сам не знал), и следовал со мной до её дверей, словно испугался, что мне станет плохо и я потеряю сознание прямо в коридоре.
23. Апатия
Я закрыл дверь, щёлкнул замком, и меня обожгла вспышка света; сполоснул руки и лицо, хотел открыть кран, но здесь была сенсорная панель, так что пришлось забраться в душ и включить воду там, и я чуть не промок.
Теперь, когда журчание горячей воды перебивало шум двигателей и я остался без насущного дела, я сел на крышку унитаза и закрыл лицо руками. Как сейчас помню, ладони у меня были потные, пот пропитал рубашку, во рту пересохло, в нос бил навязчивый запах мыла, а из душевой пошёл пар, и мне становилось всё жарче и жарче, и часы на руке отсчитывали минуту за минутой, а я, сгорбившись до боли в спине, всё никак не мог прийти в себя.
Я был в ступоре. Я не знал, что делать, в самом буквальном смысле. Я не мог подняться, у меня не было сил даже пошевелить пальцами или сменить позу. Я понимал, что прошло уже слишком много времени и пора возвращаться, но не мог заставить себя сделать хотя бы малейшее движение. Перед глазами искрился фейерверк, голова кружилась, и я чувствовал себя невообразимо маленьким – словно видел со стороны, сколь мала моя фигурка в чреве этого маленького самолёта, плывущего в ночи над малым, в сущности, Тихим океаном, дышавшим волнами на поверхности вовсе не большой планеты, по эллиптической орбите облетавшей весьма себе среднее светило – Солнце, которое вращается вокруг центра Галактики, на непреодолимом расстоянии от других пухлых и раздутых светил, отделённых от нас сотнями и тысячами световых лет, полных враждебной пустоты.
Уэллс, Уэллс, – думал я, слушая, как течёт вода, и тщетно пытаясь привести себя в порядок, – генерал Уэллс, мой друг, благодетель и попечитель, человек, заменивший отца, отец моей возлюбленной, отец Ады, отец моей Ады, Уинстон Уэллс, генерал Уинстон Уэллс, герой войны, великий человек, кумир, вперёдсмотрящий, глыба, воплощение мужества, алмаз среди угля людского, что же мне делать, куда бежать, где скрыться от тебя и честных глаз твоих, готовых сжечь, спалить, сгореть и возродиться?..
Я знаю, знаю, – гасил я дрожь в коленях, и онемение в ступнях, и судорогу в левой ноге, – в отличие от твоих прихлебателей, которые глядят тебе в рот и внимают каждому слову, в отличие от них я знаю, что стоит за тобой и что движет тобой, я один понимаю – даже не потому, что ты доверился мне, а потому, что от природы я на удивление сообразителен, – один понимаю, к чему ты ведёшь и чего хочешь добиться, и один вижу, как наяву, что ты сделаешь с ними, когда победишь…
Никто из них, столь уверенно державшихся и наивно считавших, что поймали удачу за хвост, даже близко не представлял, что это за человек – генерал Уэллс и чем обернётся для планеты его победа и его режим.
Он сказал: «Я иду на войну и либо одержу победу, либо умру», – и из уст такого человека, как Уэллс, эти слова значили ровно то, что было сказано. Он долго думал и принял серьёзное решение – и теперь не отступит, а всё вставшее у него на пути смахнёт, разобьёт, прострелит, прогрызёт, пробьёт головой, сметёт, растопчет, умертвит. Его ничто не остановит: он либо погибнет, либо победит. Если бы у меня спросили, стоит ли ставить на Уэллса или на Мирхоффа – даже не на Мирхоффа, а на любого, пусть самого сильного и волевого политика, преподобного Джонса, да упокоит радиация атомы его, – я бы не колебался. Все свои сбережения, всю свою жизнь, прошлую и будущую, я бы поставил на него – в этом смысле все его приспешники, самодовольные лица которых я только что наблюдал, сделали верную ставку.
Но они, как свойственно людям больших амбиций, но средних способностей, смотрели не дальше собственного носа; хотя я допускаю, что некоторые примкнули к Уэллсу из идейных соображений. Лидия Гиббс, например, – опытный военный администратор, боевой командир. Конечно, её разозлила участь агентов, брошенных в Исламском Государстве. То же самое скажу о Максе Тинкере, хоть и не припомню, чтобы он угрожал уйти, и на сделки он соглашался. Но вот Паскаль Докери – ловкач, рассчитывавший с помощью переворота Уэллса сорвать куш, – явно не понимал, на что подписывается. Думал, наверное, что играет в команде Уэллса, – но, я уверен, не был даже близок к пониманию, что у Уэллса вообще никогда не было и не могло быть команды.
Я был с ним достаточно давно, я знаю, что говорю.
Уэллс мог быть вашим другом или врагом, даже близким другом, почти членом семьи – каким он был для меня. Важно другое – он делил мир на своих и чужих, даже когда не показывал этого, даже когда был вынужден играть в команде «чужих» (что делал, по его признанию, всю сознательную жизнь). И вот теперь он решился: сбросить «чужих» и собрать «своих» для последней битвы со злом.
Так вот, ни Паскалю Докери,
