Прямо посреди двора разложен костер, в котле на треноге кипит, булькает, выбрызгивается в огонь. Запах ухи я уловил еще в спальне, сейчас запах наваристой ухи просто сшибает с ног. Гунтер велел сварить то, что подешевле, ведь все равно эти люди сейчас уйдут, неча на них тратиться.
Завидев нас на крыльце, все торопливо поднимались. Я сделал несколько шагов, запнулся, решил остаться на крыльце, так выгляжу значительней. Один из узников возвышался над остальными настолько, что я открыл рот, головы мужчин едва достигали ему до пояса. Помимо громадного роста он сам громаден, широк в плечах, и хотя исхудал до невозможности, кожа обтягивает кости, зато кости толстые, массивные, а сухожилия похожи на канаты. До пояса обнажен, вместо набедренной повязки куски шкур, грудь заросла черными густыми волосами. Волосы покрывают плечи, руки – длинные и толстые, перевитые не столько мышцами, сколько жилами.
Гунтер кивнул ему, он вздрогнул, смиренно поклонился издали, а я смотрел на него снизу вверх, хотя он стоит на земле, а я на ступеньке крыльца. Жутко исхудавший, он выглядит просто долговязым, кости торчат, как палки на пугале, весь кожа да кости, однако в плечах таков, что мне пришлось бы раскинуть руки, хоть и Ричард Длинные Руки, шея даже сейчас как ствол дуба, толстые жилы если и похудели, то самую малость, а грудь торчащими мослами выдается вперед, хотя под ним сразу же черная впадина присохшего к спине живота.
Даже одет в дерюги, челядь и одежды пожалела тем, кто сегодня же покинет замок. И понятно почему дали дерюги, у гиганта лицо, хоть исхудало до крайности, осталось лицом ребенка, открытое и бесхитростное, такими помыкают, на кухне дают объедки, а из одежды – тряпье.
Гигант поклонился вновь, я благосклонно наклонил голову, мол, изволю соизволить выслушать. Он, ободренный, сказал густым объемным голосом:
– Ваша милость, я не знаю, куда идти. Если дозволите хоть на какое-то время остаться, я не буду в тягость. Могу сторожить ворота, как делают ваши люди…
– Прекрасно! – оборвал я. – Гунтер, проследи, чтобы его одели как следует. Он уже наш, значит – и кормят пусть как реестрового, а не запорожца. Те сами себе добывают…
Они все смотрели на меня молча, исхудавшие, покорные, изможденные, в лохмотьях. Я переступил с ноги на ногу, выпрямился и сказал голосом руководителя правящей партии:
– Здравствуйте, дорогие товарищи! Вы уже знаете, что Великая революция, о которой мечтало все человечество, свершилась, а прежний владелец отошел. Совсем. В связи с его кончиной мною объявлена всеобщая амнистия. Я не хочу разбираться, кто из вас пострадал безвинно, а кого надо бы сразу на виселицу за душегубство. Надеюсь, будете вести жизнь праведную и безгрешную. Говорят, справедливость – превыше всего, но тут я вчера услышал одну дикую идею… обдумал и решил, что в некоторых отдельно взятых случаях в самом деле бывает нечто и повыше справедливости… Это нечто зовется милосердием. Я ныне отпущаю вас с кроткими и смиренными словесами: идите на… гм… и не грешите. Или хотя бы не попадайтесь. Ибо все мы грешны, но не надо, чтобы об этом знали и брали с нас пример. Если все не будем попадаться, то общество вроде бы совсем безгрешное, верно?.. Если кто болен, наш лекарь вас осмотрит… если у нас есть лекарь, конечно.
Гунтер кашлянул, сказал осторожно:
– Ваша милость, можно мне слово?
– Говори, – сказал я милостиво и посмотрел поверх голов, хотя поверх великана смотреть было непросто.
– Ваша милость, ваша страшная слава убивателя Галантлара заставила этих людей сейчас втянуть языки в дальнее место, но у костра говорили всякое… Многим просто некуда идти. Хотели бы остаться, просили похлопотать за них. А что хлопотать, когда в замке не хватает людей? Дураку видно, что вон тот здоровый еще как понадобится, а ваша милость не последний дурак… наверное, хоть больше дерется молотом, а не благородным мечом. Женщинам тоже найдется работа, ваша милость!
Я смерил его подозрительным взглядом, еще бы не нашел работы для женщин, а вот насчет мужчин прав, мы с Сигизмундом и Зигфридом уменьшили численность гарнизона наполовину, надо восполнить. Да если еще сосед со своей родней вздумает мстить за своего ублюдка, то народу потребуется немало. К тому же эти должны чувствовать ко мне хоть какую-то благодарность.
– Хорошая идея, – признался я. – Мне в голову не пришла. Молодец, Гунтер! Хорошо, менеджментствуй и дальше. Все, кто хочет остаться, может. Да, может. Всем найдется работа, всем предоставим не только кров и еду, но и жалованье, а также некоторые права, но только из числа общечеловеческих. Я твердо стою на принципе товарно-денежных отношений, так жить проще, если что – сами виноваты, так что жалованье будет, обещаю. Гунтер, выясни, кто что умеет лучше… словом, хозяйствуй. А я займусь стратегическим планированием.
На крыльцо вышла объемистая молодая женщина, круп – как у коня, волосы заплетены в косу, не замужем, значит, спросила громким голосом:
– Ваша милость, на стол подавать?.. А то все остынет.
В желудке голодно квакнуло, одна из кишок безобразно расталкивала других, протискиваясь поближе к пищеводу. Квакнуло громче, я ощутил пустоту не только в самом желудке, но и в кишечнике, после вчерашней драки много сил и калорий истрачено на заживление ран, своих и чужих.
– Подавай, – сказал я. – Сейчас иду.
– А куда подавать? – спросила она.
Я помедлил, замок для меня все еще загадка, наконец сказал мудро:
– Сама реши. Знаешь, раз проявила инициативу, то давай распоряжайся и дальше…
Она смерила меня оценивающим взглядом, я ощутил себя, как бычок на предпродажной подготовке, сообщила:
– Если вы не один, то лучше в общем зале.
– Хорошо, – ответил я легкомысленно. – Это где?
– Да в левом крыле, внизу.
В левом крыле на первом этаже тоже зал, просторный, неопрятный, все грубо и неотесано, будто пещера каменного века, едва-едва приспособленная для жизни. Даже длинный стол, человек двадцать поместится с легкостью, на толстых обрубках, чуть ли не на пеньках, заменяющих ножки.
Я повернулся к Гунтеру, он послушно шел за мной.
– Иди за стол, обсудим, что делать дальше. Позови еще этого, как его…
– Марка? – подсказал Гунтер.
– Да, сенешаля. Он вроде бы неплохо знает замок, да и человек он с виду не самый худший на свете. Ульмана позови, надежный малый.
Гунтер не сдвинулся с места, глаза его изучали мое благородное лицо, что временами становилось то вовсе надменным, как у герцога, то лоховитым, как у пастуха. Кто еще согласился завтракать в нижнем зале за столом, предназначенном для челяди?
– А… священника?
Я задумался, поинтересовался:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
