Вторник, 12 октября 1943 года Выходные провел в Пикстоне. Деревья великолепны, Лора нездорова, мои дети мне не интересны.
Пикстон-парк,
понедельник, 25 октября 1943 года
Пишу в Пикстоне, куда приехал в пятницу 22-го. Собираюсь здесь пожить и начать писать. <…> Боб назначен командующим объединенных операций. Поздравил его; написал – несколько покривив душой, – что он цветет, словно лавр благородный. Для меня же под его раскидистыми ветвями нет места. В четверг с ним обедал, но между нами опустился незримый занавес взаимных упреков. <…> Регулярно виделся с Рэндолфом; превращается в замшелого патриота, отчего не выигрывает ни в глазах избирателей, ни в глазах избранных. Победы русских доставляют теперь меньше радости, чем год назад.
Суббота, 13 ноября 1943 года <…> Много разговоров о том, что немцы установили во Франции пусковые установки, способные обстреливать Лондон ракетами с мощной взрывчаткой. Высшие круги всерьез этим обеспокоены. Вот и я распорядился отослать в Пирс-Корт книги, которые хранил в отеле «Гайд-Парк». И при этом счел возможным привезти в Лондон сына [345] . Из чего, казалось бы, следует, что свои книги я предпочитаю своему сыну. На это я мог бы возразить, что во время бомбежек пожарники детей спасают, а книги уничтожают. Суть же в том, что одного ребенка можно заменить другим, сгоревшая же книга гибнет безвозвратно. Кроме того, ребенок вечен. И главное: моя библиотека принадлежит мне всецело, чего не скажешь о моей детской.
Написано в четверг, 30 декабря 1943 года
За исключением одного субалтерна из Голдстрим-Гардз [346] никто из нас в свой полк не вернулся. Мы под разными предлогами остались в Лондоне, и с помощью Фила мне удалось попасть в парашютную школу в засекреченной вилле близ Рингуэйя, где размещался штаб спецопераций. Шесть недель назад, в субботу, у нас был предварительный медосмотр, от которого я не ждал ничего хорошего. Однако мы все его прошли и, ликуя, отправились в «Уайт», купив по дороге в «Юстерини и Брукс» несколько ящиков вина. Все бы хорошо, но мы сильно простудились, а я вдобавок заболел гриппом.
Засекреченная вилла оказалась очень уютной, а руководитель спецопераций – прелестным человеком; говорят, что в мирной жизни он был поэтом-песенником. Кристофер Сайкс был пьян с утра до вечера. По этой причине, а также для того, чтобы скрыть дефект речи, говорил он очень громко, с американским или французским акцентом, чем приводил в замешательство многих инструкторов и курсантов, бывших по преимуществу либо американцами, либо французами. Собственно, мы все приводили их в замешательство. Из-за гриппа я пропустил два дня «синтетических» учений: прыжок с фюзеляжа, раскачивание на стропах и т.д. На третий день утром первый раз недолго тренировался. Назавтра, в четверг, весь день прождали в Рингуэйе, пока стихнет ветер, и в пятницу совершили два прыжка. Первый доставил ни с чем не сравнимое удовольствие. В самолете шум, мрак, грязь, толкотня; парашют и вся подвесная система натирают плечи и спину. И вот из всего этого делаешь шаг в непроницаемую тишину, пустоту и неподвижность, освещенную ярким солнечным светом над вершинами деревьев. Прыгали мы всего-то с высоты 700 футов, так что наслаждение длилось недолго. Очень скоро земля вдруг оказывается совсем рядом; едва успев сделать все то, чему учили, с силой ударяешься о землю. В первый раз я заехал себе ногой в голову; во второй, приземляясь подвернул левую ногу и захромал прочь, решив, что растянул мышцу. Через некоторое время нога распухла, вечером врач осмотрел ее и велел наложить шину.
Всю неделю мной занимался равнодушный молодой врач из ВВС, который никогда не приходил раньше ужина. В понедельник я настоял на рентгене, и выяснилось, что у меня сломана малая берцовая кость. Два дня ходил в лазарет, где царила мерзость запустения и где заправлял какой-то растрепанный капрал, после чего сбежал обратно на засекреченную виллу, куда Фил, Кристофер и все остальные только что вернулись, совершив три заключительных прыжка. А оттуда, как был в гипсе, отправился в Лондон и, в конечном итоге, после долгих раздумий, воцарился в «Гайд-Парке», где ко мне присоединилась Лора. В «Гайд-Парке» провел счастливые и праздные две недели (71 фунт стерлингов, не считая вина); подозреваю, что мои друзья были бы ко мне менее внимательны, окажись я вместо отеля в больнице в Миллбанке. <…>
Новости с фронтов последнее время обнадеживают. Все говорят, что в следующем году война кончится. А некоторые – что мир будет подписан уже через несколько недель. <…>
Чагфорд, Девон.
Написано 31 января 1944 года
<…> Проболтавшись в одиночестве (Лора слегла со свинкой) в Лондоне, где вращался в замкнутом пространстве скуки и апатии, решил вырваться из этого порочного круга. Настрочил заявление, что хотел бы написать роман [347] , получил от полковника Фергюсона приказ ехать в Виндзор и обучать там ополченцев, заупрямился и, в конце концов, добился трехмесячного отпуска, пообещав (в случае необходимости) работать на Министерство информации. В субботу покинул «Гайд-Парк», переоделся в штатское и отправился в Пикстон. Сегодня, в понедельник, прибыл в Чагфорд с идеей на следующий же день, с самого утра, сесть за серьезный роман. По-прежнему простужен, хандрю, но чувствую прилив литературных сил, который, впрочем, сегодня вечером сменился приступом полного бессилия.
Вторник, 1 февраля 1944 года Встал в 8.30, на два с половиной часа раньше, чем в Лондоне, и трудился до десяти. Голова работала плохо, боролся с высокопарным стилем, тем не менее к ужину худо-бедно набралось 1300 слов. Пока удалось нащупать логическую связь, временну́ю последовательность, пришлось все написанное переписывать дважды, а многое – трижды. Сейчас все вроде бы встало на свои места. <…>
Среда, 2 февраля 1944 года Сегодняшний результат – примерно 3000 слов. Пил чай с двумя подружками Кэролайн; у одной из них лесбийское прошлое, омраченное внезапной кончиной возлюбленной.
Вторник, 8 февраля 1944 года Работаю регулярно; много переписываю; за день получается 1500–2000 слов. Сегодня перечитываю, переписываю, перестраиваю. Тревожное письмо из Министерства информации: положительное решение по моему отпуску еще не принято. <…>
Воскресенье, 13 февраля 1944 года
<…> Завяз в пучине переписывания. Каждый день просматриваю сочиненное накануне и сокращаю. Все чаще придираюсь к стилю.
Сражение под Неттуно оптимизма не внушает. Нелегко воевать с Римом. Бомбили замок Гандольфо. Русские предлагают разделение Восточной Пруссии. Неоспорим тот факт, что теперь Германия представляет Европу в борьбе со всем остальным миром. Еще хорошо, что Япония не на нашей стороне.(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
