Вторник, 11 июля 1944 года Вис. Бригадный генерал Маклин: угрюмый нацист. Слоняются парами по склону и о чем-то шепчутся. Вода отвратительна, кроме вина пить нечего. Не выспался: Рэндолф болтал до трех, а мухи проснулись в четыре. Гроза.
Хорватия,
воскресенье, 16 июля 1944 года
Бари. К причастию в 7.30. Сборы.
В путь: настроение негодное – от несварения. В большой транспортный самолет «дакота» погрузились в сумерках. Рэндолф, Филип Джордан, я, коммодор Картер, югославские партизаны (один из них оказался на поверку девушкой), двое-трое русских – сели в последнюю минуту, из-за чего пришлось выгружать часть нашего багажа. Рэндолф в постоянном бешенстве. Сидели на вещах. У русских с собой большая корзина персиков, винограда и апельсинов; всех угощали. Как только набрали высоту, потушили огни и летели над морем в темноте; шумно, неудобно, то и дело задремывали. Спустя несколько часов почувствовал, что снижаемся и кружим над аэродромом, потом нас бросило вперед, помню только: иду полем в свете горящего самолета и невозмутимо беседую о войне с каким-то неизвестным мне английским офицером, и он мне говорит: «Посидел бы, что ли, командир». Не помню ни аварии, ни где я в эту минуту находился и почему; свербила лишь смутная мысль, что посадку мы совершили вынужденную. Потом помню, что сижу на носилках в какой-то лачуге. Рэндолф плачет: погиб его вестовой. Идут путаные разговоры о том, кто спасся, а кто сгорел. Особой боли не чувствовал, хотя ожоги были и на руках, и на голове, и на ногах. Рэндолф хромает на обе ноги, у Филипа Джордана сломаны ребра, у одного юга сильные ожоги и в двух местах сломана рука. Помню, как твержу одно и то же: «Пусть только не мажут ожоги маргарином, хуже нет!» Рэндолф кричал, чтобы ему дали морфий.
Понедельник, 17 июля 1944 года На рассвете нас отвезли на машине «скорой помощи» в деревню Топуско и уложили в постель. Какая-то свирепая югославка попыталась сделать мне укол от столбняка. Местный цирюльник попытался угостить меня коньяком. Еще одна молодая женщина в брюках попыталась накормить жареным барашком. Все утро приходили какие-то люди и молча поедали меня глазами. В дверях стоял вооруженный охранник. Филипа Джордана и меня поместили в крохотных комнатушках одноэтажного дома, скорей всего, трактира с полукруглой, выходящей на скотный двор верандой; от нужника несло чудовищной вонью. Через несколько часов мы с Джорданом кое-как поднялись и пошли навестить Рэндолфа, он лежал в соседнем доме рядом с тяжело раненным коммунистом азиатской внешности. Когда нас увозили с аэродрома, коммунист оказал яростное сопротивление. Он связался по рации с дневным самолетом, летевшим в сопровождении истребителя. Появился венгерский еврей из Криклвуда; сказал, что он артдилер с Бонд-стрит и просит помочь ему выехать из Хорватии. Над деревней, больше похожей на пригород, стелился густой туман. Разбомбленная купальня. Боли никакой, только усталость и бессонница. Под вечер на той же «скорой» нас отвезли обратно на аэродром. Видимость была явно недостаточной. Умиравший коммодор храпел и стонал. Рэндолф накинулся на американца, отвечавшего за взлет и посадку самолетов: «Нечего было нас сюда везти… Есть золотое правило…» и т.д. Кончилось тем, что мы устроились на ночь на соломе за аэродромом и на следующее утро проснулись одеревеневшими; шея затекла, невозможно было повернуть голову, не было ни аппетита, ни боли.
Бари,
вторник, 18 июля 1944 года
<…> В госпитале пролежал до второго августа; всем доволен; аппетита никакого. Кормили на убой: так кормят солдат на учениях в горах Шотландии. Ужин – в шесть, в самое пекло. Пока лежал в госпитале, не ел почти ничего, только завтракал; ни на что не жаловался, пока за пару дней до выписки на шее не образовался нарыв. В больнице Рэндолф вел себя по-хозяйски: пил, приставал к дежурной медсестре, требовал лекарств, жаловался, что его не лечат, диктовал письма, раздавал раненым американские пропагандистские фотографии с подписями на сербо-хорватском. Вскоре отбыл в Алжир, и стало спокойнее.
Рим,
среда, 2 августа 1944 года
Вылетел в Рим; шея нарывает. <…>
В Риме провел два дня; нарыв болит все сильнее. Пошел к Кастеллани [357] ; тот сказал, что это карбункул и потребуется операция.
Поехал в сорок восьмую городскую больницу – клоповник. От лечения боль сделалась непереносимой; впал в отчаяние. Через четыре дня пожаловался и попросил, чтобы мне заменили врача. Врача не заменили, зато изменили лечение: стали каждые три часа колоть пенициллин. Помогло, и к 15 августа я уже мог выписываться.
Рим,
вторник, 22 августа 1944 года
Неделя легкой жизни: больше сил, больше ем. В Риме нехватка воды, света и транспорта. Немногие открытые рестораны непотребно дороги. «Раньери» открыт только в обеденное время. В отелях столуются военные. Вот мой обычный день: просыпаюсь в семь под звуки колокола церкви Святого Андреа дель Фрате, в пижаме пью чай с Джоном Рейнером, изучаю вражеские новости, без спешки одеваюсь и выхожу. Пешком или на взятой напрокат машине осматриваю одну-две церкви; обедаю либо в «Раньери», либо, в одиночестве, в «Эдеме» – теперь здесь проводят отпуск офицеры. Возвращаюсь, сплю, а вечером, пока не стемнеет, немного читаю. Ужинаю, как правило, на Виа Григориана: электрический свет раз в четыре дня, в остальные дни ем либо при свече, одной-единственной, либо при свете фонаря. Часто – с официальными гостями Джона.
Из-за потери багажа, сгоревшего в самолете, ощущаю нехватку всего самого необходимого. Больше всего не хватает обуви – хожу в «опорках». А если опять окажемся в поле – моей складной походной кровати.
Вести из Франции обнадеживают: американцы, как видно, делают свое дело грамотно и смело. С варшавскими повстанцами русские обошлись омерзительно. Тито встречался с Черчиллем [358] .
Суббота, 26 августа 1944 года
Беспокойная неделя; жарко. Рим кишит важными персонами, приехавшими на всевозможные совещания. В «Гранд-отеле», точно в Кремле, охранники на каждом шагу. <…>
Обедал с принцессой Бандини. Великолепный современный особняк. Сидели за ампирным столом у стены, завешанной старинными гобеленами, – и ели сосиски из американских продовольственных пайков. Оба ее сына погибли, семьи больше не существует. Все жители Рима из высших кругов живут в страхе, что грядет коммунизм. И для этого страха, судя по всему, есть основания. <…>
Иль-Рюсс, Корсика,
пятница, 1 сентября 1944 года
Во вторник 29-го, после обеда в Ватикане с д’Арси, Осборном, Рэндолфом, на джипе – в Неаполь; кругом разруха. В Кассино повсюду расклеены объявления: «Не останавливаться!» Остановились, и Рэндолф на глазах у стоявшей поблизости группы женщин помочился. На вопрос, почему он не выбрал место более укромное, последовал ответ: «Потому что я член парламента». Два дня провели (достать билеты на самолет не удалось) на вилле Гарольда Макмиллана [359] ; ничего более уродливого видеть не приходилось. Первую ночь министр был в отъезде, вторую – отсутствовал. Утром Рэндолф проснулся пьяный в стельку. На аэродром приехали за два часа до вылета, и выяснилось, что наш самолет делает посадку в Риме – в Неаполь, стало быть, ехали зря. Выбор Корсики объяснялся, во-первых, тем, что Рэндолф жил здесь в грехе восемь лет назад, а во-вторых, – заданием передать рекомендательное письмо какого-то чина из штаба Уилсона американскому генералу с венгерской фамилией. От Бастии до Аяччо, где находился штаб генерала, было, как оказалось, никак не меньше двухсот миль. Английский капитан, встретивший нас на аэродроме, на нашу беду был в начале войны знаком с Рэндолфом в чине сержанта и помочь нам, испытав при этом несказанное удовольствие, отказался. Спустя полчаса удалось найти машину, добрались до города, пришли в американский штаб и добились несъедобного обеда и машины на Иль-Рюсс, где все гостиницы и пансионы находились в ведении Соединенных Штатов. Рэндолф почему-то полагал, что на этом острове лучшие на свете лобстеры и отели. Поехали в Калви – та же картина: негде ни поесть, ни переночевать. Наконец, нам попался офицер ВВС, столовавшийся с сержантами во дворце епископа. Угостил нас джином и разрешил воспользоваться своим телефоном. Рэндолф позвонил в Аяччо американскому генералу и выяснил, что сам генерал во Франции, но его штаб «в курсе дела». Эксцентричный полковник с польской фамилией заехал за нами и отвез к себе в лагерь, где мы выпили виски у него в комнате. В углу стоял сундук, набитый всевозможным добром, которым генералу не терпелось с нами поделиться: «Скажите, что вам надо. Как насчет исподнего? Угощайтесь жвачкой, берите сигары, и побольше». Поднял телефонную трубку и заказал нам жилье на Иль-Рюсс: «Лучшие комнаты, ужин – пальчики оближете, они вам индейку поджарят». Поехали обратно по опасной горной дороге, впереди двое полицейских на мотоциклах. Предоставив нам полицейское сопровождение, полковник, исходя из своего печального опыта, позаботился о нашей безопасности, однако в безопасности мы себя не чувствовали. Пропустив мотоциклы, встречный транспорт выруливал на середину дороги, и несколько раз наш джип чудом избежал лобового столкновения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
