Но, вернувшись к себе на койку, Гарде не мог не подумать, до чего удивительно, что герр директор позволил себе говорить таким образом и что он так быстро перешел от эйфории к подавленности…
Ведь обычно он так прагматичен.
На Поморской и в лагерях вокруг Кракова стали распространяться слухи, что в конце лета заключенных ждет неминуемая смерть. Эти слухи волновали и Шиндлера.
Комендант Амон Гет получил неофициальное заверение, что лагерь будет расформирован.
На деле их встреча, якобы посвященная «вопросам безопасности», не имела отношения к спасению Плачува от партизан. Она касалась грядущего закрытия лагеря. Амон из Плачува позвонил Мадритчу, Шиндлеру и Бошу и пригласил на встречу, придав ей защитную окраску. Теперь ему было ясно, что надо ехать в Краков и налаживать контакты с Вильгельмом Коппе, новым главой полиции СС в генерал-губернаторстве.
На встрече Амон, изображая на лице поддельную озабоченность, сидел в дальнем торце стола и хрустел суставами пальцев, якобы переживая из-за грядущей судьбы Плачува. Он выложил Коппе ту же историю, которую рассказал Шиндлеру и остальным: что подпольная организация проникла в лагерь, что узники-сионисты установили связь с радикальными элементами Армии Людовой и еврейской боевой организации. И обергруппенфюрер должен понять, что такого рода связь трудно перехватить: послания с воли поступают в буханках хлеба. И при первых же признаках активного неповиновения он, Амон Гет, как комендант, должен иметь право применить соответствующие ответные действия. И вопрос, который Амон собирается задать, таков: если он откроет огонь первым и оформит в бумагах для Ораниенбурга свои действия задним числом, поддержит ли его уважаемый обергруппенфюрер?
– Конечно, никаких проблем, – поддержал его Коппе.
Он и сам терпеть не может бюрократию. В недавнем прошлом, будучи шефом полиции в Вартланде, он командовал целым караваном душегубок, в которых вывозили за город «унтерменшей»: по пути они глотали выхлопные газы, которые поступали в герметически закрытые пространства кузова. Это получилось в порядке импровизации, там не было места бумажной волоките. Конечно, вы вправе сами принимать решение, заверил Коппе Амона Гета. И в таком случае можете рассчитывать на мою поддержку…
Но Шиндлер понимал, что партизаны не особенно беспокоят Амона Гета. Знай Оскар, что Плачув подлежит ликвидации, он бы лучше понял смысл этого цирка, который комендант устроил для Коппе.
Амона больше всего волновал Вилек Чилович, шеф еврейской лагерной полиции. Комендант часто использовал Чиловича в качестве своего агента на черном рынке. Чилович отлично знал Краков. Он знал, где можно выгодно продать муку, рис, масло, которые комендант выдавал ему из лагерных запасов. Он знал дельцов, которые проявляли интерес к продукции ювелирной мастерской, организованной такими заключенными, как Вулкан. Амона беспокоила и компания Чиловича: в нее входили Марыся Чилович, пользовавшаяся привилегиями как его жена, Метек Финкельштейн – его помощник, и сестра Чиловича фрау Фербер с мужем. И если в пределах Плачува могли существовать аристократы, то ими были Чиловичи. Они обладали властью над заключенными, но их информированность имела и оборотную сторону: о делах Гета они знали не меньше, чем о самом последнем механике на фабрике Мадритча. Амон понимал: если Плачув будет закрыт, то Чиловичи, переправленные в другой лагерь, пустят в ход свои знания, чтобы шантажировать его, едва поймут, что им угрожает опасность. Или, скорее всего, как только проголодаются…
Конечно, Чилович тоже это все понимал и был настороже, по его поведению Амон видел, что он сомневается: удастся ли ему покинуть Плачув. Амон решил воспользоваться этими настроениями Чиловича. Он вызвал в свой кабинет Совински из вспомогательного состава СС, призванного из Высоких Татр в Чехословакии, чтобы посоветоваться, и они придумали план. Совински встретился с Чиловичем и намекнул, что есть шанс организовать ему бегство. Амон Гет не сомневался, что Чилович пойдет на эту сделку.
Совински сказал Чиловичу, что может вывезти из лагеря всю его команду в одной из больших газогенераторных машин. В ней может разместиться до полудюжины человек. Чилович заинтересовался предложением. Совински, конечно, должен передать записку своим друзьям с той стороны, которые обеспечат машину. Затем он сообщит, где их будет ждать грузовик. Чилович выразил желание расплатиться драгоценными камнями. И к тому же, сказал Чилович, чтобы доказать серьезность их устного договора, Совински должен обеспечить его и оружием.
Совински сообщил о встрече коменданту, и Амон дал ему пистолет 38-го калибра с подпиленным бойком. Оружие было передано Чиловичу, у которого, естественно, не было возможности проверить его исправность. Но теперь Амон Гет мог поклясться и Коппе, и в Ораниенбурге, что у заключенного было найдено оружие.
Теплым воскресным днем в середине августа Совински встретился с Чиловичами на дровяном складе и помог им укрыться в грузовике, а затем автомобиль подъехал по Иерусалимской к воротам. Здесь ему предстояло пройти рутинный формальный осмотр, после чего грузовик мог выехать за ворота и двинуться к месту назначения. Прижавшись друг к другу в пустой топке для дров, беглецы сдерживали лихорадочное сердцебиение, лелея немыслимую надежду ускользнуть наконец от Амона.
Но у ворот машину встречали Амон с Амтуром и Хайаром, с ними был и украинец Иван Шаруев. Грузовик небрежно обыскали. С усмешками осматривая кузов, эсэсовцы приберегли топку напоследок. И изобразили несказанное удивление, когда в его пространстве обнаружили запуганных Чиловичей, тесно, как сардинки в банке, прижатых друг к другу. Когда Чиловича выволокли наружу, Амон «нашел» у него пистолет, засунутый в сапог. Карманы Чиловича были набиты драгоценными камнями, которые ему вручали в виде взяток за разнообразные услуги отчаявшиеся обитатели лагеря.
В этот день заключенные услыхали, что Чилович расстрелян около ворот. Новость вызвала такое же удивление, то же смятение чувств, которые охватили всех год назад, в ту ночь, когда казнили Симху Спиру и его полицию.
И мало кто не догадался, какая судьба ждет их всех…
Чиловича и его спутников расстреляли на месте. Амон Гет, желтый от приступа печеночных колик, обрюзгший, с хрипом, как старик, перевел дыхание, ткнув дулом в затылок Чиловича…
Позже трупы были выставлены на аппельплаце с пришпиленными на груди надписями: «ТЕХ, КТО НАРУШАЕТ УСТАНОВЛЕННЫЕ ЗАКОНЫ, ЖДЕТ ТАКАЯ ЖЕ СМЕРТЬ».
Но и из этого зрелища узники Плачува извлекли совсем другую мораль.
Весь остаток дня Амон провел, составляя два длинных отчета: один для Коппе, другой в секцию «D» – для генерала Глюка. Он живописал, как быстро и успешно пресек попытку захвата Плачува. Ведь группа главных заговорщиков, которых он перехватил, собиралась выскользнуть из лагеря, найти партизан, а затем вернуться и напасть на этот важный военный объект. Но комендант разгадал их план, вследствие чего поймал и казнил руководителя заговора.
До одиннадцати часов ему не удалось закончить составление отчетов. Фрау Кохман была слишком медлительна для такой поздней работы, и поэтому комендант приказал притащить к нему Метека Пемпера. Встретив его, Амон Гет сразу же уверенно заявил, что он, Пемпер, помогал Чиловичу сбежать. Ошарашенный молодой человек не знал, что ответить.
Вдруг он увидел, что на его штанах разошелся шов.
– Простите, герр комендант, что я явился к вам в таком неопрятном виде! – залепетал заключенный. – Ох, как я мог… да я бы никогда…
Странное сочетание комизма и ужаса, прозвучавшее в этих словах, рассмешило Гета. Он вдруг оттаял, приказал заключенному сесть и объяснил, что именно предстоит печатать и как нумеровать страницы. Амон ткнул в бумагу пальцем:
– Я хочу, чтобы работа была сделана первоклассно!
Пемпер подумал: «Нет, ну вы подумайте только! Я мог погибнуть при реальной попытке к бегству, если бы захотел ее совершить, а могу и сейчас, когда он закончит диктовать – только потому, что я стал свидетелем того, как Амон пошел на попятный».
Когда Пемпер с черновиками в руках покидал виллу, комендант, последовав за ним, отдал последний приказ.
– Когда ты будешь печатать список подлежащих казни, – дружелюбно сказал Амон Гет, – я хочу, чтобы ты над моей подписью оставил место для еще одной фамилии.
Пемпер кивнул, спокойный и собранный, как и подобало профессиональному секретарю. Он замешкался лишь на долю секунды в поисках доводов, которые могли бы заставить коменданта Гета отменить свое указание о лишней строчке.
Она, конечно, предназначалась для его имени.
«Метек Пемпер».
Но в душной угрожающей духоте, которая в тот вечер стояла над Иерусалимской, в голову ему не пришло ничего толкового.
– Да, герр комендант, – только и сказал Пемпер.
