— Говоришь, церковку поставишь...
— Выйду живым — возвышу!
— Це дорого, разорительно.
— Не поскуплюсь.
— Дай нам пять тыщ золотых, господин хороший. И с богом иди. Церкву могешь не ставить, не востребуем. Создатель не поручал нам следить за исполнением твоего слова.
— Храм нам не надобен. Мы живем в лесу, молимся колесу, — рокотнул детина с топором за поясом.
— Ты согласный, Шереметьев? — спросил разбойник с пистолетом в руке.
— Так вы меня знаете?
— Знаем, господин хороший!
— Грабили бы князя Голицына. Он меня богаче.
— Придет и его черед. А где он прячет золотишко?
— В кованом сундуке.
— Который возля глазурной печки? В горнице с маленьким оконцем?
— Дда! — начал заикаться Шереметьев. — А ввы откуда ппроведали?
— Проведали уж, но ты зубы нам не заговаривай. Золотишко давай. Аль конец! Голову отрубим. И не саблей, а ржавым топором! Зазубренным!
— Где ж я, возьму ефимки?
— Напиши письмецо управляющему в новое поместье. Мол, выдай подателю сей бумаги, пять тысяч золотых.
— Согласен! А вы меня не обманываете? Не убьете?
— Не убьем, ежли деньги привезет наш человек по твоей записке.
— Развяжите руки. Дайте бумагу, перо.
Один из налетчиков был совсем юн, это чувствовалось сразу, хотя лицо его было закрыто тряпкой с дырьями для глаз. Он не произнес ни одного слова. Молча подал, бумагу, гусиное перо с розовинкой, чернила в немецком пузырьке. Руки его были белыми, не мужицкими. На левом мизинце шрам полоской.
— Ты, отрок, из благородной семьи? — спросил Шереметьев.
Юнец не смутился, просто не ответил на вопрос.
— Он у нас глухонемой, — ощерился великан с топором.
— Бабушка уронила его в детстве с печки, — добавил другой.
— Зело набожный мальчик.
— Богородицу слезой прошибает, когда он молится.
— Юнец послушный, ласковый.
— С топором на большую дорогу редко выходит.
— Чаще с пистолем.
— Не имеет почтения к топору.
— Боярам плохих слов не говорит, сразу стреляет им в лоб.
— С печки, бедный, упал в дитятстве.
Зубоскальство на минуту отвлекло от тяжелых мыслей. Но муки были впереди. Вот проклятая чернь! Звереющее от воли быдло. Хам дичает в лесу, ничего не боится. В городе его удерживает страх, мысли о расплате, наказании. Да и в городе вечером стали шапки сдергивать. Наглость от всеобщего разложения, гниения! Если управляющий заподозрит неладное, не даст денег, они убьют меня. Они будут наслаждаться подлым глумлением. Начнут рубить мне по шее ржавым, зазубренным топором! Я читал Аристотеля... И по Аристотелю ржавым топором! Я знаю вирши великого Горация... И по Горацию зазубренным рубилом! Я знаю Русь со времен князя Святослава... И по Святославу — колуном! Я верую в бога... И по Христу мясорубом! Какой ужас! У них нет ничего святого! Нет родной земли! Нет человеческой души!
Часа четыре, а то и более томился в ожидании Шереметьев. Его окатывало холодным потом, зуб не попадал на зуб от озноба. И уж совсем сердце заколотилось по-заячьи, когда уловил конский топот. Опять начал молиться.
Скрипучую дверь землянки распахнул здоровяк с топором.
— Выкатывайся!
Шереметьев шел понуро, не веря в спасение.
— Вытряхивайся из шубы!
— Неужели не дал денег управляющий?
— Перстни сымай!
— Берите, душегубы! Подавитесь! Будьте вы прокляты!
— Потише, господин хороший! Не гневай нас! Мы ить отпущаем тебя с богом.
— Господи! — рухнул на колени Шереметьев.
— Одурел от радости.
— Перстни стоятельны. Тыщи три за них возьмем, — произнес разбойник с пистолем.
Юнец с тряпкой на лице показал четыре пальца.
— Немой, немтырь, но не глухой! — догадался Шереметьев, показывая разбойникам пять пальцев.
— За уграбленные не дадут и двух тыщ! — рассмеялся низкорослый старикашка, которого раньше вроде бы не было.
Однако Шереметьев понял, что именно он голова шайки. Лик предводителя был накрыт... Соболью шубу поднесли ему. Перстни упрятал у себя он.
— Для чего тебе такое богатство, старик? — сокрушенно покачал головой Шереметьев.
— Оружие нам даром никто не поставит, — уклончиво ответил дед-разбойник. — Да и мы умеем насладиться!
Разбойники вскинулись на коней и, гикнув, поскакали по насту в морозлые уремы Марьиной рощи. Шереметьев, спотыкаясь и падая, побежал в другую сторону.
* * *
Дьяк Разбойного приказа Артамонов слушал Шереметьева вроде бы не очень внимательно, вертел головой, тер ладонью болевшую поясницу, кряхтел.
— Ты мне их приметы изобрази, особенности. Все слова их в точности перескажи.
— Нет у них особенностей. Обыкновенные мужики. Четыре балды.
— Так уж и обыкновенные! Давай снова все рассказывай. И подробнее!
Шереметьев пересказал с мельчайшими рисунками и словами. Дьяк помолчал и вновь потребовал:
— Еще раз, до соломинки! До пылинки!
— Ты издеваешься надо мной! Я отдам еще пять тысяч, но отстань от меня. Отхлынь!
— На Руси все продажно, окромя сыска, — помрачнел Артамонов.
— Что тебе от меня потребно?
— Повтори, как выглядел по одежде юнец с тряпкой на харе. Как они про сундук князя Голицына говорили... Юнец меня интересует более всего!
— Да не он главарь шайки! Атаман у них старикашка. Лысый маштак. Безбородый! В луковом полушубке.
— А юнец какой?
— Так у него же тряпка была на лице...
— А одежда? А шея? А руки?
— Одежду не помню, не заметил. Шея длинная, тонкая. Руки белые, девичьи. На левом мизинце белая полоска от ранки давнишней.
— Ну вот, Шереметьев: теперь мы знаем весьма много о ворах. Более, чем они полагают.
— Что же мы знаем, дьяк?
— В землянке я уже побывал. Привез немецкую чернильницу и перо гусиное. Огарок свечи. Все это разбойники бросили зря. Глянь, Шереметьев, на перо! Редчайшее перышко. Оно подкрашено розовой краской. У нас в Москве гусей не красят — приволье. С чужой, соседской гоготкой, не спутаешь. А вот в Заречье стаи птиц сиих велики и многочисленны. Воруют гусей там часто. Посему и красят хозяева своих пернатых в розовый цвет. Перо сие от заречного гусака! Кто ж это у нас торгует, Шереметьев, писчим пером из купцов Заречья? Надобно выяснить. И бумага редкая, на которой ты записку выводил своей дрожащей кистью. Бумагу дали они, разбойники?
— Они, отрок с тряпкой на лице.
— Не уйдет он от нас, Шереметьев! Юнец в Москве живет!
— Почему так полагаешь, дьяк?
— Да потому, что он рожу прикрыл! Голос не выказывал! Про сундук Голицына он скорей всего и узнал первым. А дружки его — залетные птицы. Они ведь даже рыла свои от тебя не прятали, кроме старика и юнца. Значит, пришли в Москву не надолго, скоро улетят. Не боятся, что ты их встренешь. И голова шайки — не московитянин. Он про оружие лепетал... Значит, с Дона... Собирается в Запорожье с Тарасом Трясилой. Но мы схватим юнца, вздернем на дыбу. Косточками похрустим. И о других выведаем! Всех найдем! Хе-хе!
«И вправду ведь найдет, дьявол. Вздернет одного-двух на дыбу. А другие из шайки меня прикончат. Или пустят красного петуха...»
— Заезжай через недельку. Прислал бы управляющего своего... Я бы его попытал легонько на дыбе. Кто знает? Может, он связан с ними?
— Нет! Управляющего я тебе не дам! Артамонов проводил Шереметьева из пытошной и звякнул медным колокольцем. Потайная дверь за очагом отворилась бесшумно, из мглы подземелья вырос подьячий. Он подобострастно склонил голову.
— Пошто глядишь мне в рот, будто в дверь, из которой выходят божьи истины?
— Буду теперича глядеть вам в ухо!
— Значит, будешь смотреть в дырь, куда проваливаются обычно твои глупости.
— Фальшивые копейки, которые в Дании чеканили, я раскрыл.
— Сие было, Аверя, пятнадцать лет тому назад. Ты давно жрешь дармовой хлеб. Ничего не делаешь, а плату требуешь. Где пропадал вчера весь день?
— За Меркульевым следил. С доносчиками в кабаках встречался.
— Весной, как лед тронется, пошлю тебя на Яик.
— Там же у нас есть дозорщик.
— Есть, но он замолчал. Принял дело от отца. Пробился в писаря. Поди решил изменить нам? Как ты мыслишь, Аверя?
— Отец у него был хорошим дозорщиком. Я просматривал его сказки.
— Я боюсь, что писарь переметнулся. Надобно его проверить. Грибов у нас скорее всего погиб. Мы потеряли связь. Доном и Запорожьем занимаемся много. А Яик вот провалили. Царь нами недоволен, выговорил.
— Хорошо быть царем...
— Ладно, Аверя. Присмотри за Мотькой, которая перешивает краденое тряпье. Должны появиться, собольи шапки и воротники.
— Из шубы Шереметьева?
— Ты немножко сообразителен.
— У меня хороший учитель.
Артамонов растянул губы в подобие улыбки, но глаза его были мертвыми.
— Сходи в торговый ряд. Найди лавчонку, где продают розовые писчие перья. Выспроси, кто их покупает. У торгашей цепкий глаз. Сбегай к немцу, который привез бумагу гладкую. Она дорогая, не каждый на нее раскошелится. Перстни с камнями у еврея-скупщика я сам осмотрю. От тебя он утаит темный товар. Ясно?
