class="p1">Юрист? Смешно. А я думала, король. Судя по его благосклонному взгляду, как минимум. И по тому, как он милостиво кивает. А еще я не слышала, чтобы юристы столько зарабатывали. И что хоть кто-то из них может позволить себе костюм, который сейчас надет на Константине Марковиче.
— Очень приятно. Марта Константиновна, — церемонно киваю в ответ.
Юрист Аверин уважительно поднимает бровь, отчего его «фух» становится еще более осязаемым. Давид с Росомахой озадаченно переглядываются и с подозрением впиваются взглядами в Константина Марковича.
Тот недоуменно смотрит на них, потом на меня, а потом возмущенно фыркает.
— Что вы на меня уставились? Я тут ни при чем. — еще раз окидывает меня оценивающим взглядом и убежденно добавляет: — Она слишком молода.
— Уверен? Тебе тогда было двадцать два, — возражает Росомаха, и от звуков его голоса меня бросает в дрожь. Потому что голос я тоже узнаю.
— Точно нет, — твердо стоит на своем Константин Маркович, но для меня их диалог остается загадкой.
— А это Антон Голубых, — между тем продолжает спектакль Давид. — Он доктор, хирург. Один из лучших, которых я знаю.
Муж взглядом указывает на Росомаху, и я заставляю себя поднять глаза. Значит, Антон. Ему идет это имя. Но Росомаха все равно подходит больше.
Доктор Голубых смотрит на меня так, будто впервые видит. Его лицо ничего не выражает, а меня бросает то в жар, то в холод.
Чужой, абсолютно чужой мужчина. Сама мысль о том, что нас с ним что-то связывает, кажется дикой и фантастической.
— Давид, твоя жена потрясающе красивая девушка, — говорит заметно повеселевший Константин Маркович. Такое ощущение, что он неизвестно чего ждал.
Может он думал, что Давид женился на мне из милости? Или из сострадания?
— Я знаю, — муж берет мою руку и прижимает к губам, — сам себе завидую.
Мы встречаемся взглядами, и во мне просыпается несмелая надежда. А может все-таки Давид не готов со мной расстаться? Он с таким трепетом держит мою руку, в его глазах столько безграничной нежности, что меня немного отпускает.
Приходит Селим сказать, что стол к обеду накрыт, и господа могут пройти в столовую. За обедом я по большей части молчу, и Давид все чаще окидывает меня обеспокоенным взглядом.
Наконец он не выдерживает, и как только мы встаем из-за стола, начинает допрос.
— Марта, что с тобой? Ты расстроена? Или плохо себя чувствуешь? Ты почти ничего не ешь!
— Нет аппетита, — вяло отмахиваюсь.
— Тебе что-то сказал доктор? — теперь Давид встревожен по-настоящему.
— Нам надо поговорить, Давид, — не удерживаюсь и глажу его по руке. — Очень надо.
Муж заглядывает в глаза и утвердительно кивает.
— Хорошо, пойдем. Господа, я скоро вернусь, прощу меня простить, — заявляет он гостям, берет меня за руку, и мы возвращаемся в кабинет.
— Что ты хотела сказать? Говори, — поворачивается ко мне муж, как только за нами закрывается дверь. И вдруг его лицо озаряется: — Или это ты для отвода глаз? А сама, как я, не можешь дождаться ночи...
Он недвусмысленно тянет меня к себе на колени, и я вынужденно упираюсь локтями ему в грудь.
— Нет, Давид. У меня на самом деле есть новость. И она... — я запинаюсь, — в общем, ты вряд ли будешь рад.
— Что случилось? — муж напрягается, стискивая мою руку.
— Давид, — собираюсь с духом и выпаливаю, — я беременна.
И из меня по капле уходит жизнь, когда я вижу, как его лицо превращается в гипсовую маску.
Глава 31
— Что значит, беременная? — побелевшими губами спрашивает муж, высверливая в моем теле сквозные отверстия.
— Это... это не ты, Давид, — еле выдавливаю из себя.
Произнести «это не твой ребенок» не могу. Мне кажется, если я скажу это вслух, на меня обрушатся все до единой стены замка.
Муж не отвечает, его глаза суживаются и продолжают высверливать во мне отверстия. Еще немного, и через меня можно будет отбрасывать отваренные макароны. Очень кстати, я так и не досчиталась пяти дуршлагов при переучете...
Снова пронзает щемящая боль. Моя жизнь. Это все было моей жизнью, пусть и недолго, но я уже успела к ней привыкнуть...
— Ты уверена? — голос Давида звучит как с того света. — Доктор подтвердил?
Невесело отмечаю, что он тоже избегает называть вещи своими именами.
— Я не была у доктора, — отвечаю честно, — но я сделала тест. Три теста. И все они...
— Почему, Марта, — перебивает меня рык Давида, который больше напоминает стон раненого зверя, — почему ты не сказала мне раньше? Ты обманывала меня? Как ты могла быть такой беспечной? Лазила по лестницах, дала столкнуть себя в бассейн? Как, Марта?
— Я не знала, честно, — глотаю слезы и моргаю, чтобы их прогнать, — и я не обманывала тебя, Давид. У меня должны были быть месячные сразу после нашей свадьбы. Но когда я тебя увидела, я... я...
— Что «ты»? — очень тихо спрашивает Давид, закрыв глаза.
А у меня заканчивается воздух. И смелость. Я не могу сказать ему, что влюбилась, не получается. Потому что больше его не чувствую.
— Я забыла обо всем на свете, — это самое большее, на что меня хватает. — И вспомнила только сегодня, когда ты сказал, что нам надо предохраняться.
Давид сдавливает виски и молчит. Его молчание действует угнетающе. Хочется то рыдать, то истерично хохотать, глядя как умирают одна за другой мои и без того слабые и нежизнеспособные мечты и ожидания.
— Тебе лучше развестись со мной, — говорю, потому что больше нет сил выносить это молчание, — а мне, наверное, лучше уехать...
Затаиваю дыхание и из-под опущенных ресниц слежу за Давидом. Вот сейчас он опустит руки, поднимет голову и посмотрит на меня удивленным взглядом: «Куда это ты собралась? Никуда ты не поедешь, я тебя не отпущу, даже не надейся...»
Давид опускает руки и поднимает голову. Его взгляд натыкается на меня, и я вздрагиваю.
Резкий, колючий взгляд. Чужой...
— Да, ты права, Марта. Тебе надо уехать. Срочно. Прямо сейчас. После того, как оформим развод.
Для начала мне не мешало бы снова научиться дышать. А Давид безжалостно добавляет:
— Иди собирай вещи. Тебя отвезет Антон.
Лучше бы он меня ударил. Неверяще
