К чему же ведет фигура полного умолчания? В сочетании с умозрительностью, отвлеченностью атеистической пропаганды?
Приведу некоторые цифры.
По данным различных социологических исследований, проводящихся в стране, можно сделать вывод, что три-четыре процента юношей и девушек еще «находятся в плену религиозных заблуждений». Делают вывод: так мало же?! Вряд ли это должно успокаивать. Во-первых, мы располагаем лишь выборочными данными, а многие из опрошенных по разным причинам не признаются в своих религиозных симпатиях. Во-вторых, и четыре процента – это по меньшей мере сотни тысяч молодых людей.
В 1984 году Научно-исследовательский центр Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ проводил опросы в ряде республик и областей страны. Выяснилось, что из числа опрошенных только 48 проц. молодых рабочих, 57 проц. сельских тружеников, 60 проц. инженерно-технических работников, 55 проц. служащих сферы услуг считают, что религия приносит вред. А исследования в Псковской области, например, показали, что 22 проц. опрошенных молодых рабочих, 24 проц. «итээров», 38 проц. учащихся ПТУ считают, что наука и религия не мешают друг другу.
«Священные» тексты сами по себе не опасны для юных голов. И если не бояться их «канонизированности», а рассматривать как светский источник, как систему образов, которой пользовались наши предки, можно говорить о них, не рискуя подорвать в ком-либо материалистическое мировоззрение. Рассуждая иначе, можно прийти к курьезным выводам. Положим, объявится вдруг где-то – и станет всерьез исповедовать «учение Боконона» (псевдопророк из романа Курта Воннегута «Колыбель для кошки». – И. Д.); или «секта раблезианцев, поклоняющаяся «Оракулу Божественной Бутылки»; или «габриэлей», вздумавших канонизировать «Сто лет одиночества», что, тогда придется всех троих «изымать» из библиотек?…
Кто может усомниться в том, что в «священных» текстах немало прекрасного, поэтического, поучительного, как и во многих других литературных памятниках, созданных гением человека? Ясный, смелый и в то же время тактичный комментарий способен избавить творения человеческого духа от наносной мистичности, от спекулятивных конструкций – гаданий, предсказаний и т. п. Любой непредвзятый взгляд уловит, например, что лишь одно «чудо» содержится во всех четырех евангелиях (умножение хлебов), а иные – лишь в одном из них: исцеление нищего бесноватого (Матфей), исцеление глухого косноязычного (Марк), прохождение Христа невидимым среди врагов (Лука), превращение воды в вино (Иоанн). Таких несоответствий множество.
Указание на них не лишит тексты того обаяния, которое местами в них содержится, да и не нужно! Но при должной подаче это будет «литературное» обаяние. Преклонение не перед «невидимым и всемогущим» вне человека – а перед человеческой мыслью и фантазией.
Как прискорбно – поспешны мы нередко бывали, вместе с водой выплескивая младенца – самих себя лишая культурно-исторических корней!
Когда готовые формулы проскальзывают в сознании – а именно так и происходит при излишне-перестраховочном преподавании самых положительных знаний – «запретное» влечет и прочно фиксируется в памяти. «Мы прямо начнем злоупотреблением…»: сочинения – случайные отрывки, кем-то перепечатанные, переписанные, может быть, и дополненные – Павла Флоренского, Владимира Соловьева; клочки каких-то «священных текстов» начинают гулять по рукам. Ими спекулируют в прямом и переносном смысле. Доморощенные «комментаторы», проповедники-самоучки активно паразитируют на полузнании, а еще больше – на полном невежестве своих добровольных слушателей.
«Прошлое – само по себе, настоящее – само по себе», – это если не говорили, то подразумевали многие школьные, и не только школьные учителя всепоглощающей безусой «паствы».
Недостаток исторических знаний дорастает до нарушения генетического кода народа, нарушения «сродности» соотечественников. Впору вспомнить слова из платоновского «Тимея», с какими восточный мудрец обращается к греку: «Все вы юны умом, ибо умы ваши не сохраняют никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени… И вы снова начинаете все сначала, словно только что родились, ничего не ведая о том, что было в древние времена или у вас самих».
Знакомый ученый рассказывал. Спрашивал он у коллег-историков, когда родился Ключевский и где похоронен. Правильного ответа не дождался. Попросил своих студентов пойти в Донской монастырь – хоть плиту надгробную помыть в год
75-летия со дня смерти одного из самых блистательных российских историков.
Зато в «Православном календаре» на 1986 год в столбце «мирских» юбилеев эта дата была указана первой.
«В прошлом – только плохое», этот тезис одномерных демагогов/перестраховщиков, лимитчиков – перекати-поле парит над всеми зримыми и незримыми разрушениями, за которые мы расплачиваемся невежеством и бездуховностью. До последнего времени культурное наследие прошлого напоминало остатки вырубленного леса, поглощаемые потихоньку пустыней. Медленный, но непрерывный прилив песчаного моря захлестывал пни некогда величественных деревьев, намертво вросших корнями в родную землю. И лишь у кромки годовых колец трепетали на ветру, изнемогали от жары тонкие, чудом выросшие прутики, питавшиеся соком той же земли, Соком, поднимавшимся по почти окаменевшим древним капиллярам деревьев – «отцов»…
За четыре месяца до смерти Пушкин в письме Чаадаеву упреждал всех отрекавшихся и отрекающихся от прошлого своей родины: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться… я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».
Вам не кажется, что отречение от истории равносильно в какой-то мере измене родине?…
Красота ли, история ли, учение ли, несущее на себе печать мистицизма, могут быть и должны быть отличаемы от собственно красоты, истории, нравственных постулатов. Последние от этого только выигрывают.
Если мы будем последовательны в том гигантских масштабов нравственном оздоровлении страны, которое сейчас происходит, мы все со временем усвоим без помощи (и без помех, точнее сказать) религии, что в моральном отношении нет разницы между крупным и мелким воровством – присвоил ты сто тысяч или умыкнул в универсаме банку консервов; между крупным и мелким предательством – продал ты государственную тайну или смолчал, когда на аттестации устраивали травлю честного человека; нет разницы между «мелкой» и «крупной» подлостью. Если мы будем последовательны, то для любого станет нестерпимой душевной мукой любая отметина собственной подлости. Сделать так в наших силах, и, сделав так, мы поймем, что опыт наш станет достоянием человечества. Истинно-духовным. И религия в этом деле нам не помощник.
… Однажды моя тетя спросила у бабушки:
– Мама, а вот если бы у тебя был такой выбор: бог или мы. Что бы ты выбрала?
Подумав, бабушка все-таки с улыбкой, но решительно ответила:
– Бога.
Да, она, столько пережившая, столько сделавшая для детей, насквозь пропитанная и воспитанная церковью, благоговейно слушавшая отца Василия, выбрала бога. Где же тут человечность и самоотречение, которые церковь по идее должна множить?…
И кажется мне, что многие сегодня идут в церковь из эгоизма. Старики – вечное блаженство себе вымаливать; те, кто помоложе – иждивенчество свое оправдать или на добровольную отторженность от дел общества благословение получить. И ведь не разубежденными выходят. Наоборот.
Сплелась сегодня в церкви старина, которая всего-навсего пережиток, и новизна, которая всего лишь мода…
– Все-таки дух – с церковью, – торжественно и упрямо произнес отец Василий. – Церковь же прощает заблудших. Она же обнимает и хулу несущих.
Я не сдержал улыбки:
– Абсолютизированный дух, который берется обойтись без «жизни» – уродство, прости меня.
– Абсолютизированная «жизнь», которая презирает «дух» – мерзость, прости меня, – парировал отец Василий, по-моему, несправедливо.
– Безостановочный путь, а не духовный застой, – вот предназначение человека, – сказал я. – Все застывшее – лишь орудие для этого, в лучшем случае.
– Мне жаль тебя, – отозвался мой собеседник.
– Прощай, что поделаешь.
– Прощай, брат. Храни тебя Господь…
Так закончился наш разговор с отцом Василием.
В поисках Кощеевой иглы
До деревенского дома, этой странной формы собственности горожанина, которая способна из тебя самого сделать свою собственность, до деревенского дома надо добираться на нескольких электричках…
Попутчиков было уже много. Описывать или даже упоминать всех нет ни возможности, ни необходимости.
