в приятном забытье без забот и хлопот, не заботясь о будущем. Завтра настанет новый день, а проблемы надо решать по мере поступления. Еще бы Однорогов не мешал отдыхать.
– Как остальные? – спросил он для поддержания беседы. – Конь, Лева…
– Они помогать тебе пошли, – сказал Митька, легкомысленно покачивая ногой.
Сон мгновенно вылетел из головы, заботы и хлопоты разом навалились и прижали к кровати.
– Что делать? – напрягся Саня. У Конева понимание слова «помощь» отличалось своеобразием.
– Потрясти хмыря, который твою телку кадрит, – беззаботно пояснил Митька, перелистывая страницы в книге. – Ерунду читаешь, какие-то аборигены, луна-рыбы…
– Где? Как? Какого хмыря? – Саня приподнялся на кровати, едва не задев стойку с капельницей.
– Расслабься, нормально все будет. Они его возле ее дома подкараулят и проведут небольшую разъяснительную беседу по поводу того, как нехорошо чужих девушек уводить.
– Идиоты! Придурки!
– Зачем обзываться? – обиделся Однорогов. – Мы для тебя стараемся по дружбе.
– Я не просил! – закричал Саня и резко понизил голос, испугавшись, что на крик прибежит какая-нибудь медсестра. – Она не моя девушка, мы расстались по обоюдному согласию!
– Мы ж не знали, – оправдывался Митька. – Не переживай, ничего страшного не случится. Припугнут слегка, подумаешь, невелика беда.
Саня выдрал иглу капельницы.
– Ты что делаешь? – испугался Однорогов, откладывая книгу на тумбу. – Тебе нельзя вставать. Тебе совсем напрягаться запрещено. От перенапряжения можно умереть.
Саня попробовал встать, но почувствовал, как потемнело в глазах и подкосились ноги. В таком состоянии он далеко не дойдет, свалится еще на пороге больничной палаты.
– Сюда! – позвал он Однорогова. – Помогать будешь.
– Ни в коем случае! Если мать узнает, она меня…
– Бегом, – скомандовал Саня, не желая выслушивать взывающие к жалости всхлипы. – Переживешь.
Он ухватился за перепуганного Митьку, положив ему на плечи руку.
– Веди!
– Куда?
– Спасать людей от вашей помощи.
– Меня Конь пришибет, если узнает, что я проговорился, – засуетился Однорогов. – Ты не должен был знать.
– Пошли, потом поплачешься.
Вышли из палаты. Предстояло самое сложное – выбраться из больницы, не встретив любопытной медсестры. Им почти удалось, но у входа их заметила врач из приемного отделения.
– Куда вы намылились так поздно? – спросила она грозно.
– Воздухом свежим подышать, – сказал Саня.
– А не поздновато ли для прогулок?
Митька прибегнул к железобетонному аргументу:
– Мама разрешила. Елена Владимировна Однорогова, которая заведующая отделением.
– Да? – врач посмотрела на них с недоверием. – Ты ее сын?
– Мы чуть-чуть посидим на улице и назад вернемся, – пообещал Митька, надеясь, что никому не захочется выяснить, действительно ли им позволили покинуть здание.
Саня, в свою очередь, из последних сил изображал твердо стоящего на ногах человека, которому безумно хорошо и для счастья не хватает только свежего воздуха.
– Ладно, идите, – разрешила женщина. – Учтите, вернуться нужно до двадцати одного ноль-ноль.
– Обязательно, – пообещал Саня и, собрав остатки сил, поковылял к выходу. Митька поспешил следом, мысленно проклиная друга за то, что теперь достанется и от Коня, и от матери.
48.
Тоцкий мысленно разыгрывал будущую беседу с всевозможными вариациями. В его воображении Барашкова представала то слишком умной и рассудительной девушкой, со зрелостью взрослого воспринимающей логические доводы, то ветреной и взбалмошной девчушкой, напрашивающейся на хорошую порку отцовским ремнем.
Как подобрать правильные слова, щадящие хрупкую психику человека в возрасте ранней юности? Вопрос представлялся чрезвычайно щекотливым.
От важности задачи взопрел, выдернул из общей тетради листок в клеточку и выписал примерное содержание беседы. В воображении получалось довольно складно, но, ложась на бумагу, мысли почему-то портились. Он перечитывал их по десять раз, ровно до момента, когда слова начинали казаться ему глупыми, грубыми и неуместными.
Недолгий опыт общения с Барашковой не позволял предугадать ее реакцию на высокопарные сентенции, которые он безрезультатно выписывал на листок и зачеркивал. Соглашаясь работать учителем, он не рассчитывал вести задушевные беседы на скользкие темы.
Он со злостью швырнул карандаш, от подобного обращения потерявший кончик грифеля. Хотелось забросить все, оставить вещи, одеться, уйти в ночь и не вернуться. Что за жизнь? Одна девчонка, а столько неприятностей. Он вот-вот был готов ее возненавидеть.
Постучали. По скребущемуся звуку легко угадал Барашкову.
– Заходи!
Она с довольным видом впорхнула в класс, скользнула к парте и уселась, словно прилежная школьница с обложки букваря. Тоцкий закрыл дверь на защелку. Ольга посмотрела на него, заинтригованная многообещающим началом.
– Барашкова, – он говорил нейтрально-официальным тоном, но она, кажется, воспринимала это как очередную игру. – Сегодня я должен сдать список с оценками за экзамен. Я придержал протокол на день.
Ольга с первой же фразы догадалась, в каком русле пойдет разговор.
– Я проверил твою работу, – продолжал Тоцкий. – Хватает максимум на тройку.
– Блин, – расстроилась она. – Что я сделала не так?
– Забыла про минус. Раза четыре. И вот тут не возвела в квадрат.
Она, нахмурившись, крутила в руках листок, разукрашенный красными пометками.
– Где оценка? – удрученно спросила она.
– В этом-то и проблема. Ты куда-то собиралась поступать?
– Хотелось бы.
– Ума не приложу, зачем тебе это, но выше тройки поставить не могу. Извини, но математика тебе не дается.
Ольга поникла. Не то чтобы она мечтала поступить в институт, но лишний гвоздь в крышку гроба ее небольших мечтаний не радовал.
– Поэтому предлагаю переписать работу без ошибок. Но тихо и в обстановке строжайшей секретности.
– Большое спасибо, – воспрянула духом Ольга и схватила протянутый ей листок, каждую страницу которого украшала подпись Тоцкого – чтобы хитрые школяры не подменили на заблаговременно принесенные из дому. – Можно начинать?
– Конечно, приступай. Хоть одну ошибку оставь, выше четверки не поставлю.
Ольга старательно переписывала правильные ответы, сильно нажимая на ручку, и парта тряслась мелкой дрожью. Вскоре она закончила.
– Готово!
Тоцкий взял листок, тщательно проверил, исправил нарочную ошибку и с чистой совестью поставил четверку.
– Молодец. Теперь тихо иди и постарайся никому не попадаться на глаза. Подожди за калиткой, нужно поговорить.
Ольга кивнула и выскользнула из классной комнаты. Тоцкий отнес протокол завучу.
– Что-то вы задержались, могли еще вчера сдать, – заметила она.
– Так получилось, – развел он руками.
Выйдя за калитку, едва нашел Ольгу, пристроившуюся на случайно уцелевшей скамейке чуть дальше по улице. Разговор предстоял серьезный, поэтому двадцать метров пути к ней он потратил на попытку придумать удачное начало.
– Пройдемся, – предложил он.
Пошли дворами. Судя по всему, они снова направлялись к парку.
– Оль, – Тоцкий прервал томительное молчание. – Нужно серьезно поговорить.
Ольга шла с мрачным выражением лица. Она предчувствовала, что продолжение ей определенно не понравится.
– Знаю, вы сейчас скажете что-то нехорошее, – догадалась она. – После таких слов никогда ничего хорошего не бывает.
– Почему же, – он растерялся. – Не обязательно.
– Тогда говорите, – милостиво разрешила Ольга. – Но только приятное.
– В общем… Я…
Он запнулся. Дальше фразы «надо серьезно поговорить» он продолжения не придумал.
– Я долго рассуждал… одним словом… если взглянуть на ситуацию под разными углами, так сказать…
Ольга терпеливо слушала, но практически не выказывала эмоций. Он терялся и запинался.
– Я копался в чувствах… анализировал… вот… Думаю, мы делаем неправильные вещи.
Они шли через парк, как и вчера.
– Хочешь в кафе? – спросил Тоцкий, на секунду отвлекаясь от предстоящего непростого разговора. – Удобней говорить, да и я проголодался.
– У меня аппетита
