наблюдала за развитием ситуации.
– Вы как хотите, а я поехал, – поставил водитель ультиматум. – Мне жить еще охота. У меня дети, жена…
Он повернулся и неспешно пошел к микроавтобусу, давая Сане шанс одуматься.
– Хорошо, – крикнул Саня, испугавшись, что все уедут и оставят его один на один с Краем. – Собираемся!
Он резко встал, намереваясь выключить установку.
Поднимаясь, почувствовал себя водолазом, всплывающим на поверхность из океанских глубин. Воздух внезапно стал плотным и густым, будто взаправду превратился в воду, и требовалось прилагать недюжинные усилия, чтобы продвигаться сквозь него. В ушах громко зашумело, отчего еще сильнее походило на глубоководное погружение. Обычная легкая летняя одежда приобрела жесткость скафандра и отказывалась гнуться, больно собираясь в ранящие складки.
Он попытался что-то сказать – с трудом открыл рот, будто рыба, выпускающая пузыри.
Водитель обернулся. Саня из последних сил махнул ему рукой, не удержал равновесия и без сознания рухнул наземь рядом с установкой.
Дальнейшие события он помнил кусками, собранными из обрывков.
Он смотрел на небо, пока его волокли в микроавтобус, слышал переговаривающиеся голоса.
– Может, у него обычное переутомление?
– Какое переутомление? Истинно говорю, от Края ему поплохело.
Саня продолжал думать о невыполненном плане, причем испытывал от этого необъяснимое удовлетворение.
– Аккуратней неси, голову придерживай.
Он почувствовал, как горячая рука коснулась затылка, и снова потерял сознание.
Очнулся в незнакомом трясущемся автобусе. Скорее всего, охрана предоставила свой транспорт. Потолок сильно дрожал, и через мгновение Саня закрыл глаза, открыв их уже в приемном отделении, где строгая тетка в белом халате сходу поставила диагноз:
– Болезнь Края, на стационар.
– Жить будет? – спросил голос Плотникова.
– Разумеется. Теперь от этого не умирают, но полежать недели три в отделении придется.
Вечером пришла Лера и притащила за собой бабушку, у которой подкашивались ноги.
– Что они с тобой сотворили? – повторяла бабушка, угрожая упасть в обморок прямо в палате.
– Все хорошо, – успокаивал Саня. – Не переживайте. Простое переутомление, отлежусь и пройдет.
Но она не хотела успокаиваться и продолжала причитать, считая, что ее обманывают и скрывают правду, чтобы не волновать.
– Сколько раз повторять? – он устал от бесконечных причитаний. – Я почти здоров.
– Тогда это зачем? – бабушка показала на капельницу.
– Витамины какие-то, – ляпнул наобум. Он не знал, что именно ему колют, но надеялся, что ничего серьезного – какое-нибудь общеукрепляющее для восстановления жизненных сил.
Лера уселась на край кровати и теперь сидела довольная, прижав к груди игрушечного зайца и раскачивая ногами.
– Тебя вылечат? – спросила она с интересом.
– Обязательно, – пообещал Саня.
– Жаль, – расстроилась Лера. – Мне так понравилось в больницу ходить.
Когда удалось успокоить бабушку и отправить ее домой, он снова погрузился в сон.
Проснулся оттого, что рядом перешептывались четыре человека – Лева, Митька Однорогов и, конечно же, Конь с Олесей, которая демонстративно прижималась к Коневу, словно хотела подчеркнуть их неразлучность.
«Откуда они узнали?» – подумал Саня и закрыл быстро утомившиеся глаза.
– Ты гляди, проснулся! – обрадовался Лева.
– Да спит он, вон, слышишь, храпит, – не согласился Митька Однорогов.
– Я видел, он глаза открывал.
– Ничего он не открывал, тебе показалось.
– Не сплю я, – вмешался Саня, опасаясь, что бессмысленный спор затянется до бесконечности. – Говорить тяжело.
– Тогда молчи, не напрягайся, – сказал Конь. – Мы тебя проведать пришли. Мы же друзья.
«Ну да, – подумалось Сане, – кому, если не друзьям, подставлять с краенитом». Впрочем, вероятно, Конев не догадывался, какую недобрую услугу оказал. Возможно, он искренне считал, что помог.
– Проведывайте, – милостиво разрешил он.
Народ топтался на месте, испытывая неловкость и не зная, о чем говорить. Последовали неуклюжие попытки рассказать новости. Саня ловил себя на том, что никого не слушает и просто мечтает, чтобы его оставили в покое и позволили выспаться.
Когда все попрощались и покинули палату, Конь крикнул остальной компании:
– Подождите снаружи. Надо переговорить с Саньком.
Они остались наедине. Конев подошел ближе, склонился и вполголоса проговорил:
– Ты это… сильно не расстраивайся.
Саня после такого вступления напрягся. Ничего хорошего не предвещалось.
– Твоя девушка…
– Какая девушка?
– У тебя их несколько? – удивился Конь. – Ну та, которая… – он запнулся, пытаясь подобрать слова, чтобы поточнее описать ее внешность.
– Ольга? – догадался Саня.
– Наверное. Забыл.
– И что с ней?
– Лева вчера видел, как она с каким-то хмырем в парке гуляла. Они до самого ее дома шли под ручку. Не по понятиям как-то, – разродился Конь.
Саня не больно-то обрадовался, но и рассказывать о произошедшем между ним и Ольгой в последнюю их встречу не собирался, стараясь не вспоминать об этом лишний раз.
– Она не моя девушка, – заявил он.
– Не прикидывайся, – Конь по-дружески пнул кулаком в плечо. Саня скривился от боли. – Ну, подумаешь, поссорились. Как повздорили, так и замиритесь.
– Не помиримся. Мы никогда и не встречались толком.
– Не беспокойся, – Конев словно не слышал, что ему говорили. – Я этот вопрос легко порешаю.
Саня стало интересно, каким образом, но предчувствие подсказывало, что ничего путного не выйдет. Насильно, как известно, мил не будешь.
– Не надо, – попросил он. – Станет только хуже.
– Ты, брат, выздоравливай, – похлопал Конь по простыне. – Спи, отдыхай, пей таблетки, все остальное – моя забота.
– Не надо, – еще раз попросил Саня.
45.
Шмидт подошел к лежащему на кушетке Тальбергу и совершил неожиданную подлость – полил холодной кипяченой водой из чайника.
– Э-эй! – забулькал тот, отплевываясь. – Немедленно прекрати издеваться над людьми. Ты так над змеями не измываешься! Я пожалуюсь в организацию по защите прав животных!
Негодование и праведный гнев перешли в недовольный стон. Удивительно, но средство Карла помогло. Тальберг протрезвел, хотя и не полностью.
– Сколько я тут лежу? – спросил он озадаченно, силясь разглядеть дату на перекидном календаре.
Удовлетворенный достигнутым результатом Шмидт вернул чайник на электрическую плитку.
– Больше месяц. Нормальный человек умереть после такой, – ответил он и добавил с небольшой обидой в голосе: – Ты мои обеды съесть и плащ растянуть.
Тальберг в ужасе взялся за голову. «Лизка, Платон, Ольга», промелькнуло в голове.
– Месяц? Вот это я разошелся. Бросил бы меня разлагаться дальше. Новости-то какие?
– Не знать нофости. Я отсюда почти не выходить.
– Бритва есть? – Тальберг разглядывал в зеркале отражение. – Борода чешется, я ее никогда так не запускал. На гориллу похож.
Шмидт открыл верхний ящик комода, привезенного им с исторической родины, и извлек шаветку и видавший виды помазок из слоновой кости с шерстью барсука.
– Э-э-э, нет, – протянул Тальберг, – ты смотри, как руки трясутся. Если этой штукой бриться начну, не досчитаюсь ушей, в лучшем случае. В худшем, помру от потери крови. Не пойдет!
– Садиться! – Карл показал на стул. – Я помочь.
Тальберг покорно сел.
– Не шевелиться!
Он попробовал замереть неподвижно, но периодически вздрагивал и покачивался, несмотря на старания. Чем больше усилий прилагал, тем сильнее трясся.
– Расслабиться, – посоветовал Шмидт, надел очки и встал позади, затачивая бритву о ремень.
Тальберг заметил чучело, молча стоящее на шкафу без сигар и рассуждений о природе подсознания.
– Я это с собой притащил? – поинтересовался он, мандражируя перед предстоящей процедурой. Никогда в жизни ему еще не доводилось бриться шаветкой. Разве что виски подправляли в парикмахерской.
– Да, – подтвердил Шмидт, отложил бритву с полотенцем и принялся взбивать помазком пену. –
