— Оставляй, внучек. Вон в шкафу бабушки твоей покойной места целая уйма. Только пыльно там, я туда давно не заглядывал.
Максим улыбнулся и слегка пожал дедово запястье, потом схватил сумку и отправился в спальню, где стоял шкаф. Дед обманул: пыли там совсем не было, но Максим не придал этому значения. Он запихнул сумку поглубже в шкаф и накрыл сверху каким-то тряпьем. После этого Максим ушел, оставив старика наедине со своими мыслями.
Алексей Дмитриевич вернулся к столу и начал задумчиво мешать ложечкой остывший чай. Как-то не по себе стало ему после загадочного визита внука. Видно нехорошее что-то принес Максим с собой в этот дом. Сердце у старика колотилось так, как будто он пробежал стометровку, хотя и не было для этого особых причин.
Размышления деда прервал телефонный звонок. Кряхтя и проклиная про себя телефонные станции, дед Леха прошаркал к тумбочке, где стоял телефон, и снял трубку. Звонила Нина Антоновна — сказать, что останется ночевать у дочери с внучкой, потому как зять сегодня в ночную смену. Алексей Дмитриевич буркнул свое дежурное «хорошо» и повесил трубку, не дожидаясь пока Нина Антоновна созреет для целой вереницы ненужных указаний: что где в шкафу лежит, что на ужин разогреть, какие лекарства принять. Будто он маленький. Будто не жил без ее руководства целых три года, и не помер, как видите. Пускай обижается, подумал дед, не до нее сейчас.
Алексей Дмитриевич несколько раз прошелся взад-вперед по коридору, с любопытством поглядывая на дверь спальни. Искушение было велико. Ой как нехорошо это было, сколько раз дед Леха ругал сыновей за то, что рылись по вещам друг друга, сколько учил, что это, мол, ниже человеческого достоинства, а самого тянуло как магнитом к Максимовой сумке. Чуяло сердце недоброе, ох как чуяло.
Наконец, дед не выдержал и полез в шкаф. Сумка была тяжеленная. Словом, никакого тряпья там и не было вовсе. Деду даже страшно представить было, что он найдет, дернув за молнию замка. Собравшись с духом, дед Леха таки открыл сумку. Сверху, стало быть, для приличия, лежали две мятые нестираные футболки да шорты. Дед отбросил их в сторону и обнаружил под ними целлофан. Развернув его, Алексей Дмитриевич громко икнул и схватился рукою за левую грудь.
Батюшки-светы! Сколько ж тут золота: кольца, цепочки, серьги, кулоны какие-то. Простые и с камнями, блестят как новые. Даже бирки есть. Старик аккуратно выгреб золото на пол и нашел под целлофаном еще один сверток, в котором лежали самые настоящие доллары. Алексей Дмитриевич даже поднес одну пачку к носу и понюхал, с неким благоговением вдыхая запах купюр. Сколько ж здесь деньжищ-то! Даже подумать страшно.
Дед спохватился и собрал золото с деньгами обратно в сумку. Застегнув молнию, он привалился спиной к шкафу и погрузился в невеселые мысли. Глаза начали слезиться, а меж бровей пролегла глубокая складка. Да уж, это вам не сериалы про сицилийскую мафию. Это родной внук преподнес аккурат к полуденному сну.
— Что ж ты делаешь, антихрист, — прошептал старик и схватил самого себя за ворот рубахи, — Ты куда родного сына толкаешь…
У Алексея Дмитриевича было два сына: старший Костя и младший Борис. Костя с детства был парень башковитый, учеба шла на ура, да и родителям любил помогать. Вырос. Самостоятельно поступил в университет, правда с четвертой попытки, а выучившись, пошел расти вверх. В прошлом году докторскую защитил. Жили они с семьей небогато, но дружно, и жаловаться, кроме как на нехватку денег, было не на что. Ну а какому честному человеку сегодня хватает денег? Родителей Костя уважал, а после смерти матери старался как мог скрасить старику-отцу одиночество. Словом, грех было обижаться Алексею Дмитриевичу на такого сына.
Борис был давнишней головной болью отца и матери. С детства уж больно сильно они его лелеяли, опекали, баловали. А следовало ремнем, как сидорову козу… В школе Боря был тихим и скромным мальчиком, особыми талантами не блистал, однако учителя на него нарадоваться не могли: вежливый, аккуратный, красивый ребенок. А вырос он яблоком с гнильцой. Сразу после армии не пошел, как брат, учиться, а занялся «делом». Из-за этого самого «дела» отец с матерью раза три его от тюрьмы откупали, по знакомым бегали, взятки научились давать. Да только впрок это Борису не пошло. Это по молодости он глупым был — на мелочах попадался, а к тридцати повзрослел, заматерел, свою банду сколотил. Теперь в авторитетах числится.
А Алексей Дмитриевич, как речь о младшем сыне заходит, так глаза со стыда в сторону отводит. Нечем тут гордиться. И стариков Борис на старости позабыл. К матери на похороны опоздал, с полчаса пробыл и уехал со своей свитой по «делам». Видать, кабаки без него осиротеют.
Ну ладно Борис — он сорная трава — сволочью вырос, сволочью помрет. Но куда ж он сына своего единственного толкает? На ту же самую скользкую дорожку в девятнадцать-то годочков… Не мог он, дед Леха этого вынести. Как вспоминал щербатую улыбку малолетнего Максимки да руки, запачканные гуашью — рисовать Максимка страсть как любил — на душе делалось так горько, так худо, что впору было веревку с мылом да вешаться на хрустальной люстре, которой так гордилась покойная супруга.
Думай, старик, думай, как выручать Максимку. Вспомнил дед, каким грустным и серьезным был внук, говоря о неприятностях. Видать, и самому ему не к душе воровство. А как найдут да повяжут? Самые сладкие годы юности — в тюрьме, да еще старику пособничество припишут на старости лет? А если вдруг все обойдется, не дай Бог Максимка во вкус войдет: это колесо уж точно не остановишь.
Нет, точно с этим нужно что-то делать. Единственное, что смог придумать Алексей Дмитриевич, это пойти в милицию и сдать украденные ценности от греха подальше. Сказать, что нашел. Поверят или нет, а что им со старика взять? Или подумают, что силы нашлись ювелирную лавку грабить?
Алексей Дмитриевич усмехнулся собственным мыслям. Выход был найден, настроение поднялось, и поэтому старик почти радостно отправился одеваться.
В райотделе старика в потертой куртке с тяжелой спортивной сумкой в руках приняли без особого энтузиазма. Алексей Дмитриевич не стал особо распространяться и сразу потребовал, чтобы его отвели к следователю. Дежурный втихомолку посмеялся над стариком и предложил подождать на замызганном развалюшном табурете, который жалобно скрипнул под стариковским весом. Так дед Леха просидел с полтора часа, потом дверь кабинета, на которой печатными буквами было написано «Следователь Сергиенко В.Г.», открылась, и на пороге нарисовался высокий симпатичный такой мужик. С первого взгляда дед проникся к нему доверием.
— Прошу прощения, — смело начал Алексей Дмитриевич, вставая с табурета, который, казалось, даже скрипнул с облегчением, едва старик убрал с него свой зад, — Вы будете следователь?
— Акатов Геннадий Власович, старший оперуполномоченный, — представился симпатичный мужик.
— Один хрен, — ляпнул дед и тут же прикрыл ладонью рот, — Извините. Тут у меня дело важное есть.
— Какое дело? — терпеливо спросил старший оперуполномоченный, и в глазах его промелькнула смешинка. Забавный был старик. Видно, что не бомж. Дело у него, понятно, важное. Небось, соседи достают. Но отчего-то жалко стало его прогонять. Пусть выговорится, авось, полегчает, а от него, Геннадия, не убудет.
— Давайте зайдем в кабинет, что ли.
Старик решительно подтолкнул Гену обратно в кабинет, сам зашел следом, прихватив огромную сумку. За столом сидел следователь. При виде старика с сумкой он удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Дед взгромоздил сумку на стол и дернул за молнию.
— Я, граждане, нынче в парке гулял, бутылочки, чего уж греха таить, собирал. В кустах вот сумку нашел. Думал, забыл кто. Любопытство замучило полез, а там… Вот, сами глядите.
Следователь Сергиенко вместе с Геной заглянули внутрь и дружно присвистнули.
— Ничего себе, — сказал Сергиенко и многозначительно посмотрел на оперуполномоченного. — Люди теперь в кустах забывают. Такое редко кто в милицию приносит. Что ж вы, дедушка, себе не забрали?
— Я честный человек! — театрально воскликнул дед и в душе похвалил себя за успешное представление. В порыве чувств он вытащил из кармана очки в роговой оправе и напялил на нос. Но через секунду снял и положил на стол рядом с сумкой. Не любил он очки, а носить с собой приходилось: зрение уже давно не то, что было в молодости.
— А если откровенно, — признался дед, — Была такая подлая мыслишка. Да только к чему мне такие деньжищи. Если б рублями — взял бы малость. А золото — это беда. Только я с ним в ломбард, так меня и убьют за это проклятое золото. В парке оставлять не хотел. Думаю, найдут наркоманы какие или детишки: порежут друг друга за эти побрякушки. Вот и пришел сюда.
