А великий киевский князь сделал из этого крикливого бунта вывод весьма неожиданный. Он вдруг, позабыв о каменном строительстве, начал заниматься усилением и обучением дружин.
К тому времени уже подросли его единственные — с точки зрения православных обычаев — законные сыновья Борис и Глеб. Вот им-то Владимир и передал командование новыми дружинами.
Кто его знает, почему он так поступил. Возможно, это было предчувствием. Или — озарением свыше.
Он верил и в озарения, и в предчувствия. После свидания с кудесником в пещере на крутом песчаном откосе Днепра.
Сыновья уже достаточно умело управлялись с мечом как в одиночку, так и в дружинном строю, отбивая атаки пешего противника или лихие налеты конницы степняков. Но им еще многому нужно было научиться и прежде всего — водить дружины в сражения и — главное — готовить дружинников к боевым схваткам в короткие промежутки мирного времени. А подготовить дружинника — означало старательно изучить все его возможности и способности, слабые и сильные стороны.
Уже в который раз, но куда с большей горечью князь Владимир вспомнил о верных богатырях, друзьях и помощниках его многотрудной юности. Но…
Добрыня Никитич осел в дарованном ему поместье. Большая семья, внуки. Осел и погряз в бытовой трясине.
Илья Муромец, богатырь из богатырей, постригся в монахи и навсегда сгинул в лабиринтах Киево-Печерского монастыря.
Будислав погиб от случайной стрелы кочевника на богатырской заставе.
Поток, самый веселый и самый неунывающий, затейник всех игр и шуток, неутомимый танцор, сгинул при обстоятельствах неизвестных.
Всё. Кончились его богатыри.
И некому обучить законных наследников нелегкому военному мастерству.
Может, об этом и вздыхал тяжко великий кудесник тогда, в днепровской пещере?..
Кончились богатыри, кончился и богатырский век. Но есть Ладимир, друг детства, советчик. Как же он мог о нем забыть?..
— Эй, кто там? Послать за думским боярином Ладимиром. Немедля!..
И немедля доставили.
— Вспомнил? — скорее с легкой усмешкой, нежели с укором, спросил Ладимир. — Добрый у тебя нрав, князь Владимир.
Вздохнул великий князь:
— Я дружины свои роздал христианским сынам. А они только мечом махать умеют.
— Маловато.
— То-то и оно. А наставников нет. Кончились мои богатыри. Может, я забыл кого? Вспомни, Ладимир. Твоя голова всегда светлее моей была.
— Вспомнить? — задумался Ладимир. Надолго задумался. — Богатырей нет, — сказал он наконец.
— Нет, — подтвердил великий князь.
Опять задумался Ладимир.
— А кто князю Ярополку клятву на мече давал?
Владимир пожал плечами.
— Ну, охранник его личный! Он потом ушел из Родни. Так и не разыскали его?
— Разыскали! — радостно воскликнул великий князь. — Он и мне на мече клялся. Варяжко его зовут. Варяжко!
Он вскочил, повелев Туру готовиться к поездке на укрепленную линию. На участок, которым командовал воевода Варяжко.
— Едешь со мной? — спросил Владимир друга детства.
— Должен же хоть кто-то в Киеве остаться, — резонно возразил Ладимир.
И остался.
Князь Владимир вообще редко выезжал на укрепленные рубежи своих земель, а проводив епископа Бруно к печенегам, на той границе и вовсе не был ни разу, поэтому внезапное его появление вызвало не только восторг, но и немалую сумятицу на оборонительном рубеже.
Вся пограничная рать — и командиры, и простые дружинники, — все столпились вокруг него. С криками хвалы и славы, с неистовым желанием хотя бы увидеть светлый лик великого князя, а может быть — если повезет — и дотронуться до его сияющих одежд. Никто не глядел туда, куда надлежит смотреть пограничникам решительно всех народов и государств. На врага. На ту, вражескую сторону.
А оттуда, едва слышно, уже доносилось смертное пение летящей стрелы. Оттуда, из Дикой степи. Его уловило только тренированное чутье Варяжко.
Он собственной грудью встретил стрелу, нацеленную в княжескую спину.
Поднялся невероятный шум: звон оружия, крики нападавших и пограничной дружины…
— К бою! — собрав последние силы, приказал Варяжко.
— К бою! — тотчас же подхватил его заместитель. — Князя увести!
— Князя и воеводу Варяжко! Варяжко! — громко повелел великий князь.
Великого князя и воеводу быстро доставили в безопасное место. Варяжко был еще жив.
— Гривну тебе, слышишь? — лихорадочно твердил Владимир. — Золотую гривну на шею…
— Я клятву на мече исполнил? — тихо спросил Варяжко. — Клятву… что тебе давал…
— Исполнил, исполнил! — торопливо забормотал великий князь. — Золото тебе на шею. Золото!..
Варяжко усмехнулся. Последний раз в жизни.
— Варяги за золото не воюют…
3
Опять восстали непокорные и буйные черемисы, а это могло воодушевить Дикую степь на грабежи отдаленных от Киева поселений. Сговорившись с черемисами и пообещав им богатую добычу, объединенная орда могла ринуться к Господину Великому Новгороду, и тогда… Тогда затрещал бы и Великий торговый путь из варяг в греки.
Князь Владимир услышал конский топот. Услышал почти наяву, реально — с гиком и посвистом стрел… Кочевник живет грабежом, а рядом — самые богатые земли Великого Киевского Княжества. Надо бы кулак с зажатым в нем мечом им показать, чтобы угомонились. Надо, надо… Варяжко погиб, не обучив сынов водить дружины так, как водят их полководцы: досконально зная силу и слабость каждого дружинника, ловкость каждого стрелка и уменье оруженосца прикрывать левую сторону подопечного дружинника. Но перекрыть ордам дороги на Новгород необходимо…
И послал Бориса и Глеба с первой и второй киевскими дружинами на границу с бунтарями.
Одного — в Муром, второго — в Ростов Великий. Скрепя сердце послал, зная, что не только его сыновья не понимают дружинников, но и дружинники не понимают своих воевод.
Некого было больше послать. Деньги были, жилые каменные дома — первые в Европе — были, Киевское Великое княжение приняло христианство по византийскому православному обряду, а вот полководцев больше не было. Даже Александр Золотогривенный вместе с женой к ятвягам ушел. И никого под рукой уже не оказалось.
Слишком уверовал великий киевский князь в Христовы заповеди. Как всякий новообращенный.
А тут, в этот самый год, еще и Ярослав не прислал дани из Господина Великого Новгорода. Владимир немедленно отправил гонца с требованием.
Тогда — прислал. С извинениями. И то слава Богу.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Ярослав пировал и бражничал. Если и были в Новгороде соглядатаи Ладимира, то только и могли донести что о пирах да веселых разгулах новгородского князя. Пировал князь новгородский с «Золотыми поясами», издревле заправлявшими Новгородом, с дружинами, с многочисленными купцами, торговавшими с зарубежными странами, а то и в среде вздорных новгородских простолюдинов звонко поднимал кубки с пенистым медом.
Владимир не придавал пирам и загулам сына ровно никакого значения. Путь, однажды пройденный им самим, не заставил его хотя бы задуматься. Ведь перед ним тогда сияла иная цель, куда более высокая, нежели эти молодецкие попойки: Владимир рвался к власти, усыпляя бдительность законных наследников. У него был высокий покровитель — великий воевода Свенельд, великая цель и великая уверенность. Наконец, у него было золото, на которое он нанял варягов, и надежнейшие друзья-побратимы, легендарные богатыри.
Ничего этого у Ярослава не было. Да и не могло быть. Прав на киевский престол он не имел, золота тоже, старательно присылая в киевскую казну ежегодную дань, а когда однажды опоздал с нею, так рассыпался в извинениях. Его сын владел единственным богатством — молодостью, которая, как известно, быстро проходит. Но сейчас молодость эта в нем бушевала.
Великий киевский князь Владимир достиг поставленной цели. Цель конечна. И, следовательно, в конце концов исчерпаема.
Неисчерпаема только страсть. Эта неисчерпаемая страсть ищет выхода и никогда его не находит, щедро питая себя саму внутренней силой и упорством.
Ярослав пировал и бражничал не вследствие молодости — он уже родился старым и мудрым. Именно это его качество — врожденную мудрость — и оставила для нас летопись, опустив все остальное. А если вспомнить, что летописи как раз началом его правления были поставлены под жесткий контроль церкви, становится понятной важность этой летописной оценки.
Да, он пировал и бражничал на широкую ногу в самом разном общественном окружении. И никогда не пьянел. То ли этот дар оказался природным, то ли новгородский князь подавлял влитый хмель собственной волей, которая была куда сильнее, нежели пьяное расслабление, распускавшее прежде всего языки его гостей. Языки и настороженные уши, как известно, тесно связаны между собой. «Пьян, да умен, — утверждала известная с древнейших времен народная мудрость, присовокупляя к этим словам вывод: — два угодья в нем».
