Доминик же, решивший, будто это Майка так плачет, что было явлением исключительным и душераздирающим, обалдел окончательно. Всё его нежелание, всё вычёркивание из памяти, всё бегство от неприятных ему вещей и ситуаций вдруг сломалось, скомкалось, словно бумажное. На него навалилась жуткая тяжесть, придавившая к самой земле и просто невыносимая.
А Майка очень невнятно, сквозь закрывающие лицо ладони и совершенно неосознанно ему помогла.
— Коньяку хочу, — прохрипела она. — Побольше. Был где-то…
Чем практически уравновесила страдания Доминика, который в скором времени настолько пришёл в себя, что, перестав шарить в холодильнике, обнаружил коньяк в буфете. Налил самую большую рюмку и поставил перед Майкой.
Та, открыв доступ ко рту, дёрнула от всей души, сказала «фу!», запила чаем и сразу почувствовала себя лучше. Отвратительное пойло действовало эффективно, во всяком случае истерический смех прекратился. Майка справилась с лицом, посмотрела на мужа, глотнула ещё коньяку и поморщилась.
— Терпеть его не могу, — заявила она. — Но работает. Там, в кастрюле, ещё тёплое, можешь подогреть и есть. Это твоё. И давай обсудим всё спокойно, как нормальные люди, а то устала я от фанаберий. За что ты пытался просить прощения?
— За пролитый чай на блюдечке, — откровенно ответил Доминик. Рассудок-то он потерял, но честность осталась. — И не только. Мне кажется… пожалуй… я, похоже, не совсем того…
Коньяк и впрямь действовал. Майка отогнала от себя скандальные поползновения, жаль, конечно, но в случае необходимости можно и вернуть.
— Ты… как бы это помягче выразиться… Изменил свои прежние решения? Помешай, а то пригорит!
Доминик настолько был смущён, что со всех ног кинулся мешать в кастрюле. Дело знакомое, остальное же — тихий ужас.
— Об этом я сейчас говорить не желаю.
— Кто бы сомневался. Хочешь прийти в себя, успокоить свои нервы. А ты случайно не заметил, что ты тут не один? Вокруг тебя здесь какие-то люди болтаются? Хватит, выключи и садись есть.
Доминика так и подмывало огрызнуться, дескать, плевал он на других людей, но что-то помешало. Опять честность. Ведь неправда: на одних плевать, а на других — совсем наоборот. Опять же голод давал себя знать. Хотя это было странно: обычно, разнервничавшись, он терял аппетит. А тут — ничего подобного. Да гори оно синим пламенем, назло станет ужинать.
Майка подождала, пока поужинает.
Расправившись с курицей, Доминик встал и по привычке подошёл к раковине, огляделся, а где же другая посуда? Всего одна тарелка и кастрюлька… Майка с интересом наблюдала за мужем. Тот обернулся к ней:
— Кто-то помыл?
Если бы помыл, посуда стояла бы в сушке…
— Посмотри хорошенько. Кухня тебе вроде бы знакома. Ничего нового не замечаешь?
Доминик пригляделся. Да, появилась новинка. Открыл.
— Посудомоечная машина? Купила?
— Ты как-то сказал, что у машины нет ко мне нежных чувств. Вот когда и ты перестал питать ко мне нежные чувства…
Что Доминика и добило.
Нет, внешне он этого не показал, но вот внутри…
* * *
Самосвал высыпал гравий и проехал в другое место за землёй из котлована. Пришлось дожидаться своей очереди, водитель вылез из кабины и прогулялся, чтобы размяться, к речке.
— Что-то не видать, которая так лихо задом крутила, — обратился он к первому встречному с лопатой. — Блондинистая такая, уже не шлёндрает?
Первым встречным оказался аккурат Казик, который страшно обрадовался, поскольку сразу усёк, что от собеседника будет польза. Обещался нарыть Шимеку вестей о Вертижопке, а дело застопорилось, всего и надыбал, что вроде получила производственную травму и сидит на больничном. Зютека, понятно, спрашивать не решился, у того теперь в помощниках ходил только что выпущенный из техникума выскочка, землю рыл, и инженер был им очень доволен.
— Говорят, бюллетенит, — живо ответил он. — Её тут инженер держал, загонял совсем и всё злился, мол, капризная.
— Зато такая клейкая! — заржал водила. — Но капризная, факт.
— А что? Знакомая? — поддержал разговор Казик, надеясь получить наводку.
— Да так. По малости. Подвозил пару раз.
— И куда ехала?
— Всяко. В основном в ихнюю контору. А раз — домой: видать, вляпалась здесь во что-то, туфли испортила, злилась — страсть!
— А где живёт?
— Любопытный больно. Тоже, небось, глаз положил?
Казик честно пожал плечами:
— Я — нет, а вот братов друган, похоже, запал на неё и решил отыскать. Он на телевидении подряжается, и им вроде циркачка понадобилась, хочет выслужиться.
Водитель самосвала не принадлежал к завистливым собственникам и тоже пожал плечами:
— А на здоровье. Эмилька её зовут. А дом тот… На Людовой вылезла и пошла как-то так, наискось, в подворотню. Больше не разглядел.
— И на том спасибо. С меня пиво.
— Браток, я же за баранкой! А менты совсем озверели, облавы устраивают почём зря…
Крики от котлована прервали плодотворную конференцию, а Казик вечером у Гжеся смог похвастать добычей.
Дважды воспользовавшись чужим мотоциклом и во второй раз чудом избежав дикого скандала, Шимек решил притаранить из деревни свой. Развалина не развалина, главное — на ходу. Улучив свободную минутку между съёмками, он смотался домой и вернулся своим ходом.
Теперь всё свободное время он прочёсывал на своем драндулете окрестности улицы Людовой, исследуя все здания, начиная с шикарных суперсовременных жилых комплексов, снабжённых полным набором электроники, и кончая трущобами, более или менее обитаемыми. Если где-то здесь эта шалава бывала или жила, то рано или поздно должна была появиться. Больная, говорят. Может, лежит в постели и не выходит из дому?
Будь у него рожа поприятней, порасспросил бы слонявшийся по улицам народ, не знает ли кто панны Эмилии, быть такого не может, чтоб никто из соседей её в глаза не видел. Но ничего не поделаешь, не надевать же маску…
А вот как поступить, он не сомневался. Знал, что сделает. Обязательно должен сделать. Во что бы то ни стало, а иначе — вся жизнь насмарку, и сам себе никогда не простит!
* * *
— У неё есть все шансы полностью выздороветь, — холодно сообщила Беата неделю спустя. — В цирк её не возьмут, но будет как все нормальные люди. Если не сделает какой глупости — с лестницы не слетит или ещё что — вдвое здоровей станет. Заживает на ней, как на собаке.
— Я ей ногу подставлять не буду, — решительно заявила Майка, — Сейчас передам это сообщение заинтересованным лицам. Спасибо тебе большое, хоть и печальное.
Дала отбой, вздохнула и повторила печальное сообщение.
В мастерской Боженки сидели четыре мегеры. Майка сразу заметила, что их перебор. Если бы одной меньше — как раз три ведьмы из «Макбета». Боженка вызвалась играть роль сочувствующей, поскольку её Януш на Вертижопку не запал. Поэтому на полноценную ведьму она никак не тянет, хоть всей душой с ними.
— У меня она трёх женихов отбила, — возмущённо пожаловалась Анюта, — Только сейчас стал четвёртый наклёвываться. И если она опять начнёт…
Майка специально позвонила Беате, чтобы иметь свежайшую информацию, и, к превеликому сожалению, ничего утешительного не услышала. Над ведьмами навис кошмар Вертижопки.
Луиза сложила последние рекламные фотографии и перебралась из-за стенда в более свободную часть мастерской, если вообще можно было говорить о какой-либо свободе у озеленителей. Большую часть пола занимал макет городка аттракционов с упором на постоянные насаждения. Вокруг особо ценных деревьев и кустарников желтели ленточки, должные обозначать полицейское ограждение. Боженка берегла их как зеницу ока.
— Пусть только кто попробует хоть веточку срезать. Убью на месте! — честно предупредила она с самого начала.
Луиза нашла, где поставить ноги, и даже села. Предварительно пощупав, куда садится.
— Кензаны убрали?
— И надо ж было мне эти тяжести тягать, — горько вздохнула Анюта, — чтобы ни в чём не повинный человек так пострадал…
— И весь пол мне тут кровавыми пятнами разукрасил…
— Столько трудов псу под хвост. Пришлось кручёной пиявке самой постараться. Заварю-ка я кофе, а то, честно говоря, многовато у вас машин и опять же праздновать нечего.
— Мне грех жаловаться, — спокойно заявила Луиза. — Пусть у неё хоть четыре задницы отрастут, мне это уже никак не повредит. Мы с Зютеком женимся через неделю. А затем я рожать принимаюсь, одного за другим, для начала троих. И пусть чем хочет крутит!
— А за повторную регистрацию не надо платить вдвойне? — поинтересовалась Анюта.
— Бог с тобой. Это разводы теперь всё дороже обходятся. Особенно необоснованные.
— И на фига тебе был развод?
Луиза вздохнула с видимым сожалением:
— Гордость меня заела. Поначалу-то я не соглашалась, а потом вдруг сообразила: променял-то он меня на такую овцу! И обиделась. Не стану я с фауной конкурировать. Ошибочка вышла. Надо было переждать этот приступ паранойи, но я даже подумать не могла, что имею дело с такой безнадёжной кретинкой!
