Лучше всего попробовать после обеда, когда дома никого, и даже сестрины дети где-то шляются.
Но невезенье продолжало её преследовать. Похоже, и у него есть свои антипатии. А потому оно устроило Шимеку свободное время посреди дня и подослало его поехать посмотреть на место работы потерпевшей. Тот уже знал, где это: проследил за Зютеком, а теперь отправился просто так и стал свидетелем чудесной сцены. Вертижопка садилась в машину к какому-то перепуганному типу. Садилась долго и осторожно.
Больше Шимек её из виду не терял. Прошёл за ней следом те пятьдесят метров, видел, куда вошла, какую дверь своим ключом отпирала…
И подфартило, так уж подфартило! Жила она на первом этаже…
* * *
— Ты была права, — с отчаянием заявил Доминик. — А я ошибался.
Майке удалось разместить на кухонном столе всё, что она только что принесла из гостиной. Стакан с остатками чая, две полные пепельницы, мобильник, сигареты и подсвечник на две свечи, остатки которых она собиралась ликвидировать и заменить на новые. Ей чудом удалось ничего не уронить.
Доминик извлёк из посудомойки последнюю тарелку и оглянулся на жену. Подобные слова в его устах могли означать только нечто совершенно сногсшибательное, вроде всеевропейского землетрясения. Что же стряслось?
Майка на всякий пожарный присела, отодвинув принесённые предметы подальше от края стола.
— Где я была права? — спросила она, чуть дыша.
— Не где, а когда, — поправил Доминик. — Хотя место тоже можно уточнить. По большей части здесь, на кухне. Хотя нет, в основном за обеденным столом, а значит, в гостиной. Насколько я помню, начала ты за тем столом.
Майка испугалась охватившего её предчувствия: это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Неужели Доминик совсем очеловечился и стал нормальным? Возможно ли такое? Или наоборот, эта проклятущая Вертижопка до него таки добралась?
Только что Майка собиралась перекусить, но аппетит пропал. Собиралась промолчать, ожидая продолжения, но вдруг вспомнила о Вертижопкиной «разговорчивости» — эта вертлявая гнида наверняка бы молчала. Ну уж дудки — хоть стихи декламировать, лишь бы не молчать!
— Раз в гостиной на меня напала такая правота, может, туда и переберёмся? — предложила она, всё ещё борясь с охватившей её слабостью. — С чаем или чем другим..
Доминика прямо-таки распирала жажда деятельности. Схватил со стола пепельницы, вытряс их, вымыл, достал для Майки чистый стакан, поставил рядом свой и принялся наливать чай.
— Я как раз насчёт чего другого и размышляю, — задумчиво произнёс он. — Насколько мне известно, нормальные люди отмечают свои достижения. И обычно чем другим.
Взяв оба стакана, он направился к двери. Майка встала из-за стола и опять застыла. Господи, неужели?! Затем двинулась следом:
— По-твоему, мы — нормальные?
— До конца не уверен, но хотелось бы надеяться.
Майке удалось добраться до обеденного стола, прихватив с собой сигареты. Поспешила сесть, поскольку ноги слушались плохо:
— Чего другое всегда найдётся. Но хотелось бы уточнить, чем это я так отличилась?
Доминик поставил стаканы и уселся напротив. Выражение лица он имел неоднозначное. Было тут и смущение, и отчаяние, неуверенность и раскаяние, и какое-то странное удовлетворение.
— Деньги, — признался он со вздохом — Ты заставила меня распоряжаться деньгами. Я не хотел, а теперь вижу, в этом был смысл. По всем статьям.
Майка ожидала, честно говоря, иного, но и на такое не надеялась. Несмотря на удивление, бдительности она не теряла и не собиралась мужа поторапливать, а уж тем более упрекать; наоборот — радости скрывать не стала:
— А ещё, небось, не знаешь, что одна удача притягивает другую. Мне, к примеру, принесла и моральное удовлетворение.
— Это-то я знаю…
— Откуда? — Майкиному удивлению не было границ.
И всё же Доминик удивился ещё больше:
— Мне казалось… Мне казалось… что… моё умопомрачение… немного тебя задело?
«Стихи, срочно, — мелькнуло в Майкином мозгу, — только не молчать! Не молчать!»
Доминик смотрел на неё с явной тревогой. Майка приложила все силы, чтобы выдавить из себя хоть словечко. Пусть и прозой:
— Тебе не кажется, что мы говорим о разных вещах?
Доминик продолжал гнуть своё:
— Давай, я попробую по порядку. Могу по пунктам. Ты правильно переложила на меня ответственность, и мне пришлось взять подработку…
— Ту, большую?
— Ту самую. И постепенно обнаружилось, что гонорары жить вовсе не мешают и что в этом нет никакого унижения…
— О господи… — не сдержалась Майка.
— …и мне понравилось, втянулся, стало важно добиться результата. Потребовало, конечно, времени. И некогда стало поддаваться этой… этой…
— Деменции, — подсказала Майка.
— Паранойе. Это будет правильнее. Опять же меня нервировали всякие дополнительные препятствия. Скажу честно, мне совсем не хотелось преодолевать дополнительные препятствия…
Это-то Майке было отлично известно. Как и то, что про Вертижопку он ни слова не сможет из себя выдавить. Но это ничуть не мешало слушать дальше. Зато Доминик начал заикаться:
— Ты сказала… Сказала, что меня уже не любишь… Это… насовсем? Ты, и правда, меня больше не любишь?
Майка пребывала в смятении. Подумала, что, пожалуй, пора падать в обморок, но решила ещё маленько повременить. А в глазах Доминика появилась собачья тоска.
— Тебе нужен второй развод? — холодно поинтересовалась Майка.
— Какой развод?
Он не врал. Не обманывал. Был до такой степени изумлён, будто впервые слышал это слово. Майке удалось сдержаться и не застонать:
— Когда ты последний раз задавал мне дурацкий вопрос о любви, выяснилось, что хочешь со мной развестись. Снова здорово?
Доминик довольно долго смотрел на неё, ведя упорное сражение с собственной памятью, которую, казалось бы, давно уже победил. А она, вот тебе раз, ожила и злорадно хихикала. Одолел её по-своему:
— Знать ничего не знаю ни о каком разводе. И не желаю знать. Моя паранойя может проявляться разными идиотизмами. В чём признаюсь и подписываюсь. Надеюсь… хотел бы надеяться, что ты не относилась к этому серьёзно.
— Ещё как относилась.
— Так что же мне теперь делать?
Он сидел и смотрел на неё беспомощно, как расстроенный мальчишка, хуже — как расстроенный пёс… Как ему хотелось, ох как хотелось, чтобы всё снова было хорошо, как до всей этой передряги… Вот только без Майки ничего у него не выйдет — без её помощи… И что ему теперь делать?
Майка почувствовала, что больше не выдержит:
— Подумать хорошенько и решить. Кого ты, собственно, любишь?
Доминику думать не требовалось:
— Как «кого»? Конечно, тебя.
— Тогда почему ты твердил, что перестал меня любить и я тебе чужая?
— Я нёс такую чушь?
— Несколько раз и весьма убедительно.
Доминик целых четыре секунды анализировал своё поведение:
— Не помню такого. А если и говорил, то, выходит, моё помутнение рассудка гораздо тяжелее, чем я предполагал. Но ведь я тебе с самого начала сказал, что ты была права, а я заблуждался. Чувствовал ведь: что-то здесь не так, а что именно, не понимал. А может, не хотел?
— Не хотел. Поскольку в твою дурью башку втемяшилась эта вертлявая глиста. Признайся в этом, в конце концов, а то у меня уже терпение лопается. Как там нимфа поживает?
— Какая нимфа?
— Вертижопка! — рявкнула Майка, перестав жалеть дурака. — Любишь ты эту овцу, чёрт тебя дери, или нет?!
На лице Доминика появилось такое отвращение, что ответ был уже не нужен.
— Я овцами не интересуюсь, — произнёс он с таким достоинством, что Майка только руками всплеснула.
Доминик посидел ещё минутку, а затем рухнул перед ней на колени, глядя всё теми же собачьими глазами:
— Майка… Я… я — последний дурак. Ты меня простишь? Ты согласна быть моей женой до конца жизни? Женой дурака?
— Ох, дурак ты дурак! — простонала Майка и тоже сползла со стула на пол.
Дети проснулись ещё от её предыдущего крика и теперь стояли в дверях, критически разглядывая обнимавшихся родителей.
— Крышу снесло, — недовольно констатировал Томек. — У этих взрослых мозги набекрень: лижутся под столом.
— А почему под столом? — заинтересовалась Кристинка.
— Кто их разберёт. Пошли отсюда, вдруг оно заразно…
* * *
Вертижопка даже не заперла дверь. Наконец-то вся семейка разбрелась. Кто куда, во всяком случае, сразу не вернутся, а её так и подмывало начать поскорее. И окна проигнорировала, даже не подумала занавески задёрнуть. А что все окна были приоткрыты, так это у сестры капуста пригорела, на всю квартиру развонялась. Так решётки же есть.
Шире всего было открыто окно на кухне, ведь там самая вонища, а решётка совсем никудышная: половина едва держалась на одной петле, а замок посерёдке давно не работал. Да кого это волновало, что у них красть-то? Опять же всё безобразие снаружи прекрасно прикрывал здоровущий сиреневый куст.
