не помог, – мямлю я, осматривая комнату невидящим взглядом.
– Кому, Мэтт? Что стряслось? – Отец шумно выдыхает. – Какого черта ты творишь?
– Все в порядке.
– Мэттью, что случилось?
– Все в порядке.
– Если ты сейчас не…
– Я же сказал! Все хорошо, отлично, нормально! У меня все в порядке! – Я кидаюсь к книжному шкафу и со всей силы ударяю по нему ногой. – В порядке! – И ударяю вновь. И вновь, и вновь… И я ору, бью, а папа вдруг оказывается рядом и сжимает меня в стальных тисках, которые душат, которые не дают разбить себе череп, сорвать с себя кожу. – Нет, я должен, должен был остановить это, я должен был!
– Все хорошо, сынок.
– Нет, нет!
Папа внезапно гладит меня по щеке и крепко прижимает к себе. Я давно не был к нему так близко, давно не чувствовал его защиту или поддержку. Он кладет гигантскую ладонь мне на затылок и шепчет:
– Я с тобой, Мэтт, все хорошо.
– Ты не понимаешь, – я пытаюсь вырваться, – ты ничего не понимаешь!
– Тише, успокойся, сынок. Успокойся! Ладно? Я с тобой. С тобой.
Его слова заставляют меня превратиться в маленького мальчишку, который неистово и дико нуждается в таких словах, нуждается в родителях. Вцепившись в плечи отца как в нечто святое, крепкое, важное, я опускаю голову.
– Что я натворил? – плачу я, давясь идиотскими слезами. – Что я сделал? Что я…
Голос срывается, пальцы болят, и тогда отец обнимает меня еще крепче.
– Я здесь, Мэтт. Я рядом. Ты дома. Все будет хорошо.
Не будет. Но я верю, потому что я верю в ложь во благо. Верю в то, чего нет. Верю в людей, которые умерли сегодня вместе с Эбигейл Роттер, – Мэттью Нортона и Ариадну Блэк.
Глава 14
Чудовище
Мое лицо отражается в стекле. Я наблюдаю за тем, как сумерки опускаются на город. Чего я жду? Я не знаю, не могу пошевелиться. В горле стоит колючий ком, мысли путаются, в голове пустота.
Каждый раз, когда я смотрю на свои руки, я вижу на них кровь – как в моем сне. Я не пытаюсь избавиться от кровавых разводов, потому что знаю, что они не исчезнут и никуда не денутся. И еще знаю, что на самом деле руки у меня чистые. Но не всегда то, что мы видим, и есть реальность. Глаза часто врут. И действительно важные и страшные вещи скрыты глубоко внутри. Так глубоко, что никто их не способен увидеть. Иногда даже сам человек.
Я прислоняюсь лбом к холодному стеклу и зажмуриваюсь. Но, едва закрыв глаза, я вижу Эби. Вижу, как она танцует со мной на кухне и как показывает мне рисунки, как смущенно поджимает губы. Как плачет, когда я направляю в ее сторону дуло пистолета.
Резко открываю глаза и начинаю расхаживать по комнате, меряя широченными шагами проблемы, прерывисто дыша. Я схожу с ума. Сжимаю и разжимаю кулаки и не останавливаюсь, пусть комната кружится и качается из стороны в сторону.
Наплевать! Наплевать! Я не убивал Эбигейл. Меня заставили. Я не хотел этого.
Еще один удар в висок, и вновь боль вспыхивает где-то внутри, в груди, хотя вспыхнуть, черт возьми, должны голова, лицо, затылок, что угодно, но только не ребра.
– Нет, – кричу я, тряся головой, – у меня не было выбора, не было!
Конечно был. Стоило прострелить себе голову, прежде чем перевести «браунинг» в сторону Эбигейл Роттер. Я должен был стрелять не в воздух, надеясь, что патроны вдруг закончатся, а себе в голову. Должен был. Должен был!
А почему я уверен, что Эбигейл умерла? Вдруг это трюк? Ловушка? Обман? Я ведь не видел ее тела.
– Не видел.
Я ведь даже не подошел к ней.
– Не подошел.
Конечно!
Я зря трачу время, а ребята наверняка отвезли Эби домой, где ей помогла Норин. Я отчетливо помню, как Джейсон позвал меня, просил остаться. Если бы я убил Эбигейл, он разодрал бы меня в клочья, а не велел остановиться. Он хотел сказать, что я должен взять себя в руки, перестать оглядывать поляну пустым взглядом. Он хотел сказать, что я должен помочь перетащить Эбигейл в машину и отвезти ее к Монфор. Да, конечно. Хэйдан тоже мне ничего не сказал. Морщусь и вспоминаю, как он обхватил голову Эби. Он пытался остановить кровь, поэтому даже не обернулся. Он был занят, а я, вместо того чтобы им помочь, сорвался с места и кинулся в лес. Я идиот! Полный идиот! Если бы я убил Эби, мой телефон уже разрывался бы, Хэрри нашел бы меня, отец не стал бы меня обнимать.
– Да, конечно.
Не бывает так, чтобы ты совершил преступление и все продолжили тебя защищать.
– Естественно.
Они бы меня возненавидели.
– Они бы бросили меня.
Я кидаюсь к кровати и беру скомканный свитер, натягиваю его и ухожу. Бреду по коридору и слышу, как в гостиной работает ящик на всю мощность. Мой отец сидит перед телевизором, но смотрит в другую сторону. Что с ним? Идет бейсбол, а он в своих мыслях. Странно. Дол обнимает его за плечи и молчит. Не помню, чтобы Долорес умела молчать.
Я надеваю черное теплое пальто, воротник которого хорошо закрывает взмокшую шею, и открываю дверь. Мне кажется, кто-то зовет меня по имени.
Я иду по вечерней Астерии, держа руки в карманах и оглядываясь. Меня не покидает ощущение, что за мной кто-то идет, что за мной следят. Люди смотрят, а я тру пальцами лоб, уверенный, что на нем выжжено: «убийца». Бред, на лбу у меня нет ничего, да, ничего. Я осматриваю полупустую улицу, прохожих, ветки деревьев, похожие на растопыренные пальцы.
Мне навстречу идут женщины, и я отворачиваюсь. Иду дальше и натыкаюсь на мужчин, стоящих в тени одной из церквей. Они замолкают и смотрят на меня, застыв в молчании, застыв в ожидании. Бегу мимо.
Почему они на меня пялятся? Что им нужно? Я стискиваю зубы и вздрагиваю от скрипов и шорохов, что слышатся за спиной. Я постоянно оборачиваюсь, но ничего не вижу. Мне нечего скрывать. Я не убивал Эбигейл, потому что она еще жива. Пусть все таращатся сколько им влезет, пусть сплетничают и обгладывают новости. Городок кретинов, психов, фанатиков, церквей, святош, лжи, двуличия. Городок падали. Я ненавидел это место, я так мечтал сбежать отсюда. Но теперь я заперт. Заперт вместе с этим смрадом болтающих домохозяек и страдающих от ожирения мужчин.
– Черт, – что я несу, это
