Зачем она согласилась на этот разговор? Имеет ли что-нибудь из её признаний отношение к правде? К какому выводу она меня подталкивает? — Цепь подобных вопросов в каждый конкретный момент бесконечно сложна и бесконечно велика. Я хочу спросить у Кати только одно: зачем? Пусть она втолковывает мне, как маленькому мальчику, что хочет добиться в жизни определённых благ, а не витать в философских облачках, пусть оправдывает как хочет свою бесконечную продажность, пусть называет меня занудой и снобом — но я хочу увидеть, как она встаёт в тупик перед этим вопросом. Зачем? Она не сможет ответить.
Что ей будет от того, что Город колдунов уничтожат? Что ей будет от того, что я, напичканный культурами нано-роботов, прыгну с крыши небоскрёба, не имея возможности жить в мире, где меня используют как бомбу замедленного действия? Пусть попробует ответить. Катя! Поколения хитрых, как ты, людей, сделали так, что ты живёшь под землёй и видишь солнце только на бутафорском окне! Как ни трудись, как ни шпионь, не добьёшься ты и тех благ, которыми располагал в моё время последний бездомный бродяга. Зачем?
Неужели ты не устала от бесконечной сложности?
***
— Значит, когда ты просила меня вылечить спину, это не было провокацией? — спросил я.
— Это было провокацией. Я хотела пойти к врачу, но Анжела Заниаровна сказала обратиться к тебе. Ты понимаешь, что я не могла ей отказать? А Анжеле Заниаровне, прежде чем засовывать в тебя маячок, нужно проверить, как хорошо ты владеешь колдовством и не сможешь ли ты от него избавиться. Спина — первый тест. Второй был прошёл в ангаре — и там ты показал свой уровень.
— Значит, и ангар ради меня устроили?
— Мне кажется, в ангаре ставили несколько экспериментов — и не только над тобой. Но и над тобой тоже.
Следователем хотел быть я, но Катя узурпировала мои полномочия, и, не отвлекаясь более на ремонт самосвала, внимательно и беспристрастно изучала одного лишь меня. Весь свет был на её стороне. А я-то хотел прижать её к стенке... Так часто я это всего лишь моя мечта обо мне.
— Почему ты не скрываешь от меня всё это?
— Ты и так догадывался. Да и на что повлияют мои слова? Уйти из Города тебе придётся в любом случае. Один ты в лесу не продержишься — придётся вернуться к колдунам. Ты, конечно, можешь покончить с собой... Тогда «чёрные» будут искать другой способ уничтожить Город колдунов.
— Хорошо... Ты так охотно даёшь ответы... Прямо справочная система. Последний вопрос.
Я спросил у Кати: зачем?
— Я не сделала ничего преступного. Я не делала тебе зла. Я лишь согласилась, чтобы ты у меня жил. Сам бы ты не захотел познакомиться с человеком из другого времени?
— Если б меня попросили об этом кэгэбэшники — нет.
— А ты не подумал бы, что можешь этого человека спасти?
— Ты хотела меня спасти? Не смеши.
— Я до сих пор хочу. Я могу помочь тебе убежать.
— Спасибо, не надо. Мне поможет любезная Анжела Заниаровна.
— Нет, ты не понял. Я хочу помочь сбежать до того, как тебе вживят паспорт... и прочую хрень. Хоть меня и могут отправить за это в промзону.
Я посмотрел на неё.
— Я тебе не верю.
Катя скорбно улыбнулась.
— Я починила компьютер. Сейчас приедет Валдаев. Пойдём скорее из этой вони.
***
Обратная дорога в директорию «С» удлинилась из-за полученного Валдаевым задания — заехать на склад, находившийся на самом дне воронки промзоны и принять груз. Минут тридцать грузовик стоял в пугающем подземном полумраке, среди многочисленных лязгающих механизмов, и в зеленоватой дымке, стелящейся по бетонному полу, грязные, оборванные люди, в респираторах и без оных, таскали из гнилого амбара в кузов большие деревянные ящики. Груз прибыл с поверхности, и его требовалось доставить на склад, находившийся на нулевом уровне Города. Туда-то Валдаев и поехал.
Городские складские площади располагались в некотором отдалении от жилых помещений директории «С». Они представляли собою не слишком запутанный лабиринт пустых, но хорошо освещённых туннелей, в стенах которых через каждые двадцать метров появлялись пронумерованные ворота складов. Валдаев остановил перед воротами Н2-155.
— Передай парням, что я буду часа через два, — попросил он Катю, и я понял, что в директорию «С» нам придётся возвращаться на своих двоих.
— Почему? — Катя обернулась к нему. — Разгрузка займёт десять минут.
— Скажи, у меня важное дело.
— Не боишься, что по шее дадут?
— Гы! Напугала ежа голой жопой! — Валдаев подождал, пока мы выйдем, нелепо подмигнул Кате на прощание и умчался.
— К бабе пошёл, — решила Катя, когда свет габаритных огней исчез за поворотом.
— Здесь есть бабы? — удивился я, спиной ощущая пустоту этих широких, полнящихся гудением трансформаторов туннелей, разрисованных граффити.
— Самые тёплые местечки Города, — сказала Катя. — Баб хоть отбавляй.
Я сел на пол, прислонившись спиной к бетонной стене. «Валдаев хороший, — подумалось мне. — К бабе пошёл. Не к Анжеле Заниаровне».
На Катю невозможно было смотреть. Вот как оно вышло: всю жизнь искал я умную женщину, и ведь нашёл. Стирать бы ей носки, мыть посуду, рожать детей, — так нет же, работает на жандармов, строит козни... У неё самая дрянная разновидность ума: его слишком много, чтобы жить спокойно, но слишком мало, чтобы овладеть нравственным законом.
Теперь я влип. Когда военные везли меня в Город, я предчувствовал недоброе, и сегодня игрушки кончились. Сегодня всё рушилось: Лиона умерла, Семёныча арестовали, Катина истинная натура обнажилась, и я узнал роль, отведённую мне в спектакле. Наверное, история про маячок в голове, на который наведут ракету, это очередное враньё. Но недостижимая правда едва ли окажется приятнее. Надо мной учинят нечто ужасное — и в духовном и в физическом плане. Каким чудовищным вещам научились подонки в чёрной форме за минувший век?
Не зря, ох не зря один из самых распространённых типов паранойи — это страх перед спецслужбами. Я всегда знал, какие сверхъестественные злодеяния способны учинить над человеком государственные механизмы, — и если злодеяния оные ещё не учинены, то единственно потому, что начальству это не нужно. Сегодня же выяснилось, что начальству от меня всё-таки что-то потребовалось, и каким бы невиновным я ни являлся, моё тело уже начали пережёвывать гигантские шестерёнки Системы.
Но как всё это бессмысленно! Меня вознамерился убить агонизирующий циклоп. Система, от которой на поверхности остались прекрасные руины, здесь до сих пор пыхтит — вхолостую. Здесь шпионят — хотя в мире давно отпала надобность шпионить. Здесь грызутся из-за денег — хотя на них давно ничего не купишь. Здесь плетут интриги — хотя конец света сводит на нет любой их положительный результат. В Городе по инерции, по жуткой, безумной традиции делают то, что когда-то приносило выгоду, пусть сомнительную, пусть сиюминутную, — но сейчас-то оно и того не даёт!
Факт: люди с философией на подобное не способны. Но философия не появится, и традиция не прервётся, пока существует Город. О, теперь-то я знаю, почему колдуны хотят его уничтожить! Я тоже хочу. Раз Город не может пробудить в людях нравственный закон, он должен перестать существовать.
Я хочу жить. Не хочу нано-роботов, маячки, вирусы. Я согласен проснуться завтра где угодно: хоть в канализации, среди растущих из бетона мёртвых рук, хоть на седьмом круге ада, — лишь бы не здесь. Лишь бы не под железным потолком.
***
— Алекс, пойдём.
Кузьма Николаевич говорил про иллюзии прогресса. Вот я и столкнулся с ними — и не где-нибудь, а у себя в голове. Ложь страшная штука. Самая маленькая ложь, попав в фундамент человеческой логики, может оказаться разрушительнее атомной бомбы. Я жил в Городе и делал выводы. И на чём мои выводы были основаны? — на лжи. Я увидел ложь, выводы рухнули, и я остался у разбитого корыта. Пусть Катя больше не врёт, пусть она честна, как на исповеди, пусть она хочет мне добра, и пусть её ложь была самой что ни на есть безвредной, — я больше не могу ни реставрировать старый дворец знаний, ни отстраивать новый. Я знаю лишь, что я ничего не знаю. Я опустошён.
— Для чего ты живёшь? — спросил я, поднимая глаза на Катю.
— В последнее время я часто думала об этом... Но ты мне не веришь.
— Естественно, не верю! Я понимаю, почему ты называла меня дикарём. Я и есть дикарь. Ты умнее меня, ты владеешь технологиями, о которых я не догадываюсь, ты можешь лепить из моего сознания всё, что заблагорассудится. Как я должен верить тебе?
