Катя легонько отталкивает его и отворачивается.
КАТЯ: Помнишь, ты говорил про мгновение? Я начинаю вникать в тайный смысл твоих слов. Я думала, это бред... Да-с, всегда надо проверять, нет ли в бреду тайного смысла — и только потом отвергать. Ты прав, Алекс. Ты, а не я.
САНЁК: Ничего, Катя. У нас ещё всё впереди.
Пишет на занавесках крупными буквами:
От ликующих, праздно болтающих,Обагряющих руки в кровиУведи меня в стан погибающихЗа великое дело Любви.
***
Сняв форму и оставшись в одном белье, мы заперлись в ванной на шпингалет. Катя включила душ, чтоб шпикам было хуже нас слышно, и, активировав свой профиль, заставила часть пола ванной комнаты опуститься. Образовавшийся резервуар быстро наполнился водой.
— Паспорт, соприкоснувшись с воздухом, начинает посылать сигнал тревоги в контрольный центр, — тихо прошептала Катя мне на ухо. — Защита от несанкционированного удаления. Ты должен сделать трёх-четырёхсантиметровый разрез и придерживать его края, пока я не погружу затылок в воду. Чтобы не чувствовать боль, я приму наркотик. Под его действием я могу забыть окунуть голову. Но ты не должен забывать, иначе всё пропало.
Я кивнул.
Вода дождём заливала половину ванной комнаты; на вторую же половину попадали лишь считанные капли. Мы сели на самой сухой части пола; между нами расположились блюдца с «Chocolate biscuit», вино и острый, как скальпель, нож. Катя приняла зелёную таблетку и запила её водой из пригоршни.
— Это поможет мне расслабиться, — сказала она в голос. — Ну-ссс...
Она отодвинула тарелки, обняла меня и повернулась спиной, наклонив голову. Она дрожала. Я запустил руку в её волосы и нащупал под кожей на самом затылке твёрдый бугорок. Вот и он, его величество биопаспорт. Ножом я срезал пряди над бугорком и с досадой вспомнил, что мог бы взять бритву, чтобы полностью освободить от волос оперируемый участок. Теперь поздно об этом думать.
— Ой! — громко взвизгнула Катя. — Щекотно!
— Ты для слушателей? — обеспокоено шепнул я ей на ухо.
— Для каких слушателей? — в голос спросила Катя. — Зачем тебе нож? Алекс, ты хочешь меня зарезать?
«Западня!..» — пронеслось в голове, и я отбросил нож, но, заглянув в расширяющиеся и сужающиеся зрачки Кати, понял, что это наркотик. Не думал, что он настолько быстро подействует... и что возымеет такие громкие побочные эффекты.
— Катя, всё хорошо. Прости меня. Сядь, пожалуйста.
— Пожалуйста. — Катя села. — А можешь лечь рядом? Мне так хочется быть выше тебя... Алекс, почему я такая коротышка?
— Потому что это мило. Кать, пожалуйста, говори шёпотом.
— Ляжешь — буду говорить шёпотом.
Пришлось лечь. Катина голова сразу же оказалась у меня на груди, а её лифчик — в пятнадцати сантиметрах от моего носа.
— Ка-ать! — шипел я, — мне надо вырезать из твоей дурной башки весь металлолом.
— Какой металлолом? Давай лучше я тебе песню спою...
— Шёпотом!
— Точно, — Катя на короткое время опомнилась и села. — Надо резать. На-до. Ре-зать.
— Не крути, пожалуйста, головой, — я подобрал нож и вновь нащупал биопаспорт.
— Я тебе верю, — сказала Катя. — Ты добрый. Я тебя не боюсь.
Нож не дрожал. Но я не мог сделать этого. Я не хирург. Я совершу неверное движение — и она умрёт... Угроблю девчонку. Нет, я не могу резать плоть.
— Я не могу, — сказал я. — Дьявол с ним, с маячком. Сбежим так.
— Как тяжело... — простонала Катя и легла на пол, глубоко дыша. В ванной было очень душно и жарко. Обессилев, я привалился к стене. Я трус. И безграмотный болван. Тоже мне, человек эпохи постмодернизма! — Нахватал по вершкам ото всех наук, а удалить инородное тело из подкожного слоя не могу. Чёрт, чёрт, чёрт! Моё сердце стучало. Мне было плохо от того, что я всю неделю не трезвел, и я не знал, что будет через несколько минут.
— Моя жизнь скоро кончится, — грустно произнесла Катя. — Я умру. Как Лиона. Лиона тоже чувствовала приближение смерти. Это знание ни с чем не спутаешь. Я умру, Алекс.
Пар в ванной комнате становился всё гуще, конденсировался на коже. Катя лежала на полу, её прекрасные густые волосы плавали в луже, из приоткрытого рта стекала слюнка. Что-то перемудрила она со своим наркотиком... Я пододвинулся к ней.
Я держал нож. Такой твёрдый, грубый нож — и такая мягкая, нежная Катя... Такое бесчувственное лезвие — и такое лучащееся жизнью тело... Такая острая сталь — и такие плавные изгибы... Большой холодный он — и маленькая горячая она...
Я просунул нож под перемычку Катиного лифчика и рывком с нею покончил. Я провёл ножом по Катиным ногам, от коленей вверх, подцепил лезвием трусики и разрезал их на обоих бёдрах. Когда я без сопротивления раздвинул эти тонкие, как спички, ножки, Катя всем телом отпрянула, загоняя голову глубже в лужу, но я сказал ей одно слово, и она смирилась.
***
Было без двадцати восемь.
— В первый раз за десять дней! — объявила Катя. — Противоестественно, конечно... но что-то в этих долгих перерывах есть. Да-а, все вы, мужики, одинаковые!
«Верно, — думал я, глядя на свою надпись на виртуальных шторах и усмехаясь, — я такой же лицемер, как и все. А ещё воображал себя святым миссионером, проповедующим заповеди Любви и Добра перед блудницами язычников-механистов... Да надо было впендюрить Кате в первую же ночь, когда она так упорно этого добивалась! А ещё надо было, не обращая внимания на жалких золотых мажоров, стать двухсот пятнадцатым человеком, обесчестившим Лиону, и, пока та не умерла, убежать с ней из Города. И Анжелу Заниаровну надо было того... Кстати, ещё не вечер. Можно пойти в кабинет с канделябрами и натянуть её прямо там, на конторском столе, за которым она подписывает смертные приговоры...»
— У тебя была девушка среди колдунов? — спросила Катя.
— Не было у меня никого. Я весь в вашем распоряжении, прекрасная Екатерина.
— Это хорошо, — она подошла вплотную и, ослепительно улыбаясь, намотала прядь моих волос на палец. — Я очень люблю мужчин с длинными волосами.
Одевшись, мы схватили початую бутылку бургундского и, хохоча, наперегонки побежали в ангар по дороге, по которой «чёрные» прочили мне ходить на работу всю оставшуюся жизнь.
В коридорах Города было людно — Граждане гуляли, отдыхая от дневной суеты. Вопреки обыкновению, пришлось долго ждать лифт и приложить немалые усилия, чтоб впихнуться в забитую кабину.
Ангар был почти пуст, яркость освещения на ночь убавили, роботы-уборщики драили пол, верстаки, шкафы и машины. Двое электриков сидели на ящиках и доедали пирожки, да где-то в отдалении расхаживал одинокий инженер. После нападения летучих волков по Городу поползли слухи, что ангар проклят, и люди, остающиеся в нём после конца второй смены одни, бесследно исчезают, — вот и старался персонал смотаться домой пораньше. Но мы с Валдаевым и двоими техниками видели, что люди прекрасно могут исчезать из ангара и в самый разгар рабочего дня.
Катя бросилась ловить одинокого инженера и, поймав, спросила, не вернулся ли наш друг Анатолий Иванович. Ответ был отрицательный. Катя неодобрительно покачала головой и сообщила инженеру, что шеф хочет утопить Валдаева в помойной яме. Инженер сказал, что раз дело такое срочное, то он передаст желание шефа при первой возможности, но в данный момент Анатолий Иванович вне зоны стабильного приёма коммуникатора. Так что, когда его найдут, одной ямой он не отделается. Катя согласилась, что да, точно, не отделается, потому как сейчас он очень даже в зоне приёма, просто... как бы это сказать... устраивает содом. Неплохо бы, добавила она, побыстрее оторвать Валдаева от сего важного занятия, пока оно не переросло в государственную измену. Короче, нам срочно надо на склад... Катя не помнила, на какой. Ну этот... Валдаев туда из промзоны всякое дерьмо возит. Не знала Катя номер склада, хоть убей, но была уверена, что его расположение запомнила и найдёт без труда. Инженер сказал, что подобные вопросы — это не к нему, а к коменданту, сиречь ответственному уполномоченному по ангару. Можно ещё попробовать у охранника спросить, нельзя ли ненадолго покинуть ангар, но лучше не темнить и сразу сказать, с чего бы это нам двоим на ночь глядя приспичило на склады. Катя улыбнулась и ответила, что Валдаев как-никак ей друг и боевой товарищ, и бросать его в беде негоже. Инженер с кривой ухмылкой отметил, что содомия — не такая уж и беда, а Катя не согласилась, сказав, что для Анатолия Ивановича — ещё какая беда, и что нынешняя его баба, как и жена, имеет обыкновение напаивать его вдрызг в самое неподходящее время, а сейчас-то время самое неподходящее.
