Он историей увлекался. Раскопками. Есть у нас недалеко, под Малоярославцем, «Долина смерти» — не слышали? Там очень тяжёлые шли бои, и осталось много боеприпасов. Сейчас туда уже не прорвёшься — всю территорию поделили «чёрные копатели». Особенно если какой-нибудь танк найдут, самолёт — это тысячи долларов... А в советские времена всё было на чистом энтузиазме. Постоянно папа привозил какие-то ржавые фляжки, ложки; такие капсулки, где бумажка — и данные. Но обычно не заполняли — считалась плохая примета: если заполнишь, то, значит, тебя убьют...
А однажды... ну вот не знаю, можно такое рассказывать или нет. Однажды папа припёр с этого леса — мину. Неразорвавшуюся! Показывал её нам с братом: смотрите, дети — противопехотная мина... И оставил её в инструментах у себя, на балконе. Она там валялась. А мы же с братом любили везде ковыряться. Открываем: «О, мина лежит!» Покрутили её, даже пытались нажать — хорошо не нажали, потому что она была боевая! Когда мама узнала — она его чуть не убила вообще: «Дом жилой! Балкон!! Дети!!! Ты... блин!! да как ума-то хватило?!.» А он: «Да ладно... да чё ты, гос-споди...» Ох, он от мамы летел как ошпаренный с этой миной!.. (смеётся)
Ну, специфический у нас папа, что говорить...
Я не знаю, в Москве, наверно, не практикуется —■ а у нас по осени затариваются картошкой, капустой на засолку... а денег нет. Зарплату по нескольку месяцев не платили. А картошку надо закупить на весь год. Папа: «А что? Ну а где я возьму?» И всё, и самоустранился. Маме одной приходилось ходить, занимать...
Подрабатывать тоже отказывался подрабатывать: «Нам, военным, нельзя!» Хотя, конечно, многие мужчины в части как-то старались...
В общем, маме с ним было тяжеловато. По нескольку месяцев жили на картошке одной с кабачками... Соседи делились...
Но, правда, ребёнком-то этого не замечаешь. У нас с братом своя жизнь, развлечения, драки... да! Ой, как мы с братом дрались! Он выведет меня — я за ним! Из комнаты в ванную, в туалет: он дверь держит, я силой давлю, выламываю, ему сдачи даю — но мне жалко его бить со всей силы, он маленький, на два года помладше меня — а он не жалел меня, со всех сил меня бил... И так мы часами могли туда-сюда по квартире гоняться. Потом мама приходит, он к ней: «Ма-ам!..» И мама за него вечно! Я ревновала, конечно...
Я считалась папиной дочкой, а он считался маменькиным сыночкой. Вот...
А сейчас вспоминаешь... ( вздыхает)
Перед Новым годом, двадцать четвёртого декабря, мама шла на работу, я её провожала. И что-то утром в доме хлеба не оказалось.
Она уходит, а я говорю: «Эх ты, мам! что ж такое: даже хлеба детям не можешь купить». Вроде в шутку. А она покачала так головой: «Докатились, да...» А вечером позвонили, что она вышла из маршрутки, через дорогу переходила, и её сбила «Нива».
В реанимации — мы приехали, врач говорит: «Ничего хорошего вам сказать не могу. Она в коме, и очень серьёзные повреждения».
Выдали нам её вещи — плащ, шапку — в крови всё... Дома я замачивать начала — а у меня истерика, я реву... И, вы знаете, брат отправил меня на диван, сам всё простирал, выполоскал... Это очень меня удивило: я его всегда считала нюней, что он капризный, неприспособленный, мама всегда ухаживала за ним... и тут он себя вдруг повёл как взрослый мужчина. Успокоил меня, поддержал, везде ездил со мной...
На следующий день приезжаем в больницу — там уже другая женщина, врач: «Ну, не будем терять надежду... Ну, всяко бывает...» И вот так каждый день новый врач.
Третий нам говорит: «Повреждения, несовместимые с жизнью. Надежды нет никакой».
И каждый день — то у тебя надежда, то... Десять дней было страшное напряжение.
А на десятый день вечером позвонили, сказали, что она из комы не вышла и... всё.
А я вспоминаю, как она головой покачала, мол: «Докатились...» А я ей: «Эх ты...»
Вот вроде нелепые слова, вроде глупые!., я понимаю, у каждого своё чувство вины... но вот блин же... блин!..
Приехала из Новосибирска бабушка, тётя, все плачут... А мне двадцать лет — а я не могу плакать. Потому что у меня тётя ревёт на одном плече, бабушка на другом плече, брат на мне, дом на мне — куда мне ещё плакать, я не могу плакать, мне надо поддерживать всех... А ночью, конечно, ревёшь от страха, потому что — что делать? как жить? на что жить?..
Мне говорили потом: «Как же вы, дураки, компенсацию не получили?»
А там, вы знаете, была странная ситуация: когда на следующий день стали пробиватьэту «Ниву» — она пропала из базы ГАИ. И в возбуждении уголовного дела нам отказали. Сказали: вы даже не суйтесь. Это такие люди — вы всё равно ничего не докажете, только проблем себе наживёте.
Но мне было тогда, в общем-то, всё равно, потому что маму-то я не верну. А судиться, что-то кому-то доказывать... Бог всё видит.
Пошла работать уборщицей, как-то выкручивалась... Сейчас, конечно, смотрю на эти деньги, думаю: «Господи, как мы жили?» Но потихонечку-потихонечку — вроде справились. Может, мама нам помогала...
Папа, правда, у нас хулиганил периодически. Он вышел на пенсию, пошёл работать в охрану. Его очень устраивало: сутки-трое, времени много глупостями заниматься...
Стал вести свадьбы как тамада. Те, кто с пионерского лагеря его помнили, всегда с такой радостью его звали... Он считался один из лучших... если бы не это дело...
Собаку себе завёл. Овчарку. Назвал его Джимом.
Я говорю ему: «Папа, зачем?!»
Он говорит: «У меня в детстве книжка была, и я мечтал, что вырасту, и у меня будет такая собака». Вот мечта в пятьдесят лет у мужика! Не детей устроить — а завести собаку, назвать её Джимом... Припёр этого щенка несчастного. А щенок прошёл десять метров — написал, прошёл десять метров — ещё написал. И я все свои каникулы институтские — целый день с тряпкой... Я щенка этого возненавидела! А все его, как назло, полюбили. Даже моя любимая кошка, которая всю жизнь спала со мной в постели, ушла от меня на коврик, спала с ним, ему отдавала свою еду... променяла меня на этого писуна! Ой, это было для меня такое предательство! Она меня предала! (смеётся)Так я возмущалась на эту собаку... Чуть мне личную жизнь не порушила... Рассказать?
У нас есть в городке ресторан, «Четыре звезды». Туда все ходят в бильярд поиграть, посидеть... У нас мало мест, куда можно выйти.
И вот у меня, как всегда, была несчастная любовь накануне. Я говорю подружке: «Всё! никто мне больше не нужен, на всех забиваю, пойдём сегодня в „Четыре звезды"...» (А у меня подружки все девочки интересные, мы компанией приходили — ну, знаете, чисто так для души, отдохнуть и уйти.)
Говорю: «Пойду в ресторан — познакомлюсь с десантником...» (А у нас там одни десантники и ходили — ну либо местные, но местных мы знаем всех как облупленных.) «...Познакомлюсь, — говорю, — с каким-нибудь десантником... Сашей!» Ну, посмеялись и посмеялись.
Приходим с подружкой, и приглашает меня на медленный танец молодой человек. Танцуем — а у меня же несчастная любовь, я такая вся... говорю: «Военный, что ль?» (А мы видим военных сразу, мы их можем в любой толпе вычислить: у них стрижки, у них походки, у них выражение лица — очень мало кто может с себя это на гражданке снять.)
Он обиделся, говорит: «Что, на лбу, что ль, написано?» «Ну, практически, — говорю. — С сорок пятого, что ль, полка?» И прям внаглую уже: «Ну, как звать-то?» Он: «Са-аша...»
Ой, что тут со мной было!.. А он не может понять: что ж такого смешного-то?..
Предложил в биллиард поиграть: «Подём?» Я: «Ну чё там... подё-ём!»
Играем, а он что-то забеспокоился, говорит: «Знаешь, мне по работе надо срочно позвонить — дай, пожалуйста, телефон: у меня деньги кончились...»
Я думаю: «Ах, бедный военный!..» Я-то в офисе работаю, в финской фирме на Старом Арбате, вся деловая: даю ему телефон, он позвонил и честно отдал. Я даже в мысль не взяла.
Потом он пошёл жетончики менять — а мы с подружкой сбежали! ( смеётся.)
А на следующий день он звонит мне! Я говорю: «А откуда у тебя мой телефо-он?!» Потом смотрю: блин! он вчера позвонил на свой номер! Говорит мне: «Ты где в выходные?» «Дома». «С кем?»
«С тряпкой! — я ему говорю. — Полы намываю после собаки! »
А он не поверил, решил, что я над ним насмехаюсь. Он подумал, что я парней как перчатки меняю, а ему нагло вру. И не стал мне больше звонить...
III.
Перие хмелевое
— Всё, — с решимостью сказала Лёля, — больше тебе ни разу не верю.
— Pourquoi?! Lala, mais pourquoi? 38
— Ничего себе «хэппи-энд».
— Подожди, подожди, где же «энд»? Это только первая половина. Потом всё будет «хэппи», очень «хэппи»!..
— Оживят маму?
— Нет, мама... в ближайшем будущем не воскреснет, но... Почему ты уверена, что для неё исключён хэппи-энд?
— Алё. Её сбила машина.
— И что?
— Всё.
