умерла, а в самом начале Великой Отечественной войны погиб муж. «Может быть, это муж Людмилы? Мстит им за что-нибудь?» — мелькнула мысль у Сомова, но дальше в деле оказался ответ Главного управления кадров Советской Армии, подтверждавший его гибель.
Следующий документ Сомов прочел и чертыхнулся. Открыл блокнот и зачеркнул свой первый вопрос. Оказывается, о механизме повреждений все было выяснено еще тогда, через несколько дней после убийства. Судебно-медицинская экспертиза ответила на целый ряд вопросов, поставленных следователем. Причем их оказалось куда больше, чем записал Сомов. Эксперты сообщили, что по характеру ранений, нанесенных Родиону Силычу и Людмиле, во всех случаях применялся один и тот же топор и что ранения, судя по их топографии, нанесены одним лицом: выше среднего роста, обладающим большой физической силой. «Да, попробуй отыщи ошибки в этом деле», — подумал Николай.
В конце второго тома Сомову попалось письмо, адресованное начальнику уголовного розыска. «Начальник, вы ищети бандитов, што убили семю и подожгли квартеру. Я их знаю. Меня преглашали на это дело, но я отказалась. Боюсь «мокрых». Берите Зайца. Я видела, как он в пивной, што возле моста, с этой работы придлагал кольцо и серги Женьке-буфетчицы, а мне говорил: «Не пошла, шалава, теперь бы ходила вся в побрекушках». Берите его, он расколится».
За анонимным письмом шли справки и рапорты. Сотрудники докладывали, что Заяц — это Зайцев Рудольф, вор-рецидивист, неоднократно судим — прибыл недавно в город, ночует где придется, нигде не работает, никаких связей с семьей Яковлевых не имел и в их районе не появлялся. Продавщица пивного ларька подтвердила, что какой-то мужчина предлагал ей серьги и кольцо сомнительной ценности, но она не купила. Приметы неизвестного запомнила плохо, но уверена, что раньше она его около своего ларька не видела. Несколько рапортов свидетельствовали, что анонимное письмо написано сожительницей Зайцева, которая однажды вместе с ним привлекалась к уголовной ответственности. Читая следующий документ, Сомов обратил внимание на то, что его составил Макар Васильевич Перцов. Он выезжал в командировку в соседнюю область и разыскал знакомую Зайцева. Та подтвердила, что сама написала заявление, но не решилась его подписывать. Женщина рассказала Перцову, что Зайцев, вернувшись из мест заключения, сразу же стал готовить какое-то крупное преступление. А ей хвастался, что пойдет еще на одно дело, и все, воровать больше не будет, «завяжет». Но в той квартире, куда он хотел забраться, хозяйка сидит безвылазно, и ее придется связать. Где эта квартира, с кем Зайцев собирался пойти на преступление, не знает, но сама она наотрез отказалась участвовать в ограблении и перестала встречаться с Зайцевым, так как считала, что три года просидела в колонии исключительно по его вине. В деле оказался допрос Зайцева.
Он утверждал, что после освобождения не совершил ни одного преступления и вообще решил бросить воровать. Разговор с сожительницей вел в шутку, просто хвастал, хотел произвести впечатление: мол, скоро буду при деньгах, что у него действительно есть серьги и кольцо из анодированного металла и стоят они всего несколько рублей. Оказалось, что Зайцев уехал из города в деревню к дальним родственникам, устроился в колхоз плотником, а кольцо и серьги у него целы. К протоколу допроса была приложена короткая записка о том, что показания Зайцева подтвердились. Первого января 1961 года он был в колхозе и никуда не отлучался. Серьги и кольцо были дешевой бижутерией.
Дальше шли протоколы допросов знакомых Яковлевых. Первый допрос Сомов прочел дважды. Через неделю после убийства сотрудники уголовного розыска отыскали женщину, которая с начала Великой Отечественной войны и до пятидесятого года работала вместе с Родионом Яковлевым в конторе Заготживсырье. Свидетельница знала Родиона Силыча больше десяти лет, но о своем сослуживце рассказывала скудно. Сведения, ею сообщенные, были поверхностными: Яковлев исполнительный, аккуратный, непьющий. Очень необщительный, бывали дни, когда он мог не произнести ни одного слова. Придет на работу: «Здравствуйте», уходит домой: «До свидания». Ходил он постоянно с палочкой, сильно хромал, однажды сказал, что его ранили в гражданскую войну, а где, когда — не объяснил. Друзей у него не было, из посторонних никто ему не звонил. Женщина подметила одну интересную манеру в поведении Яковлева. Всякий раз, когда тот уходил домой, выйдя на улицу, внимательно оглядывался по сторонам. У свидетельницы сложилось впечатление, что старик чего-то опасался. Но тут же она оговорилась, что ее мнение может быть и ошибочным, что Яковлев из-за больной ноги просто осторожничал. В следующих протоколах были записаны показания сторожей научно-исследовательского института, которые дежурили вместе с покойным. «Не компанейский он был старик, — рассказывали его сменщики, — как только придешь сменять, сразу торопится домой. Не поговорит, ни чайком не угостит. Звали в гости — отказался. С получки предлагали скинуться на бутылку красного, буркнет, что не пьет. Но дежурил аккуратно. Как только придет, первым делом проверит, все ли запоры закрыты, нет ли где открытого окна или форточки, а в комнате, где дежурили сторожа, обязательно на окна приколет бумагу — специально ее за шкафом держал — да еще шторами прикроет. Скрытный он был человек и, видно, трусоватый: пока два-три раза не переспросит: «Кто?» — ни за что дверь не откроет». Сомов в блокноте сделал заметку: «Об опасениях Яковлева три показания. Узнать бы, чего он боялся?»
Дни у Николая Сомова потянулись однообразно. Утром пятиминутка, а потом весь день, иногда до поздней ночи пожелтевшие страницы «Тайны» с вопросами: зачем, почему, когда, с кем и как... Сомов не мог найти ответы на них. Временами ему хотелось все бросить, послать всех к черту и самому куда-то сбежать. Советоваться он ни с кем не хотел. Считал это равносильным поражению. Он похудел, взгляд его стал сумрачным и угрюмым. Дома все больше отмалчивался, совершенно не переносил сочувственных взглядов матери. Он хлопал дверью и уходил. Бродил по улицам, опасался заходить к знакомым. Заведут разговор о работе, а что он скажет? Нет, не привык Коля Сомов быть в тени! А разве с этой чертовой «Тайной» выйдешь в люди? Не хватало Ленки. Только с ней, единственным в мире человеком, он мог быть откровенным, как с самим собой. Теперь он понял, как ему плохо без нее. Даже зародилась опасливая мыслишка: «А вдруг она там кого-то найдет». Но тут же ее отгонял: никуда Лена от него не денется, любит, а каприз пройдет, и сама вернется. Вернется как миленькая.
Ребят из отдела он просто сторонился. Ну чем они могли помочь? Если он сам, Николай Сомов, был далек от истины?
