Что касается управляющего Айнцига, то про него рассказать совсем нечего, кроме того, будет замечено, что он, сам того не ведая, помог Капитанше разбогатеть на один динар, ибо прибыл в Винденау в тех самых горчично-помоечных полуботинках!
Однако можно сказать, что вместе с Квентином Хорнблауэр-Сомерсетом в образцовое хозяйство Винденау прибыла в гости сама Британская империя (по меньшей мере, внешне), — если, конечно, здесь, в Центральной Европе, можно иметь хотя бы смутное представление о столь бесконечных просторах. О протяженности британских просторов можно начать догадываться по длине ног этого джентльмена и закончить догадки по здесь совершенно исключенной невозмутимости, с которой человеком переносятся длительные периоды, на протяжении которых к тебе никто не обращается, по явному удовольствию, извлекаемому из скуки, понимаемой как добровольно принятое на себя бремя, и по вечно красным щекам, которые, как утверждает Женни, выдают испытанного морехода, тогда как Капитанша тревожится относительно повышенного кровяного давления и выражает свою тревогу вопросом, не надо ли развлекать гостя почаще и все же несколько по-другому.
— Ни в коем случае, — возражает на это Пауль Кнапп. — Я знаю его долгие годы. Дадим ему удочку, отправим на рыбалку, и он будет совершенно счастлив.
Почему Хорнблауэр-Сомерсет, отправившись порыбачить на берег Мура, неизменно вешает на шею гигантский полевой бинокль, ориентируется на местности при помощи карты генерального штаба и делает заметки, никак не связанные с ихтиологией рек Мур, Сава и Драва, догадываться как раз нельзя, хотя датировка происходящего, середина сентября 1938 года, может послужить своего рода ключиком к этой тайне. Однако он расхаживает своей походкой типичного британского джентльмена, отличающейся от принятой в Центральной Европе ходьбы, когда одна нога волочится за другой, тогда как его ноги двигаются как ножки циркуля, — он расхаживает по кукурузным полям, в одиночестве исчезает где-нибудь на лесном лугу, долгими часами выхаживает вдоль пограничной реки (словно журавль, охотящийся на лягушек) и ведет себя по-городскому вежливо, улыбчиво, по-джентльменски не чинясь, предупредительно и, в отличие от большинства европейцев, старающихся в эти дни держаться по стойке «смирно», прямую спину не держит. Словом, как ни погляди, он ведет себя джентльменом. Той же типичной походкой британского джентльмена и как раз в те же дни, когда ходил удить рыбу Хорнблауэр-Сомерсет, британский премьер-министр вошел, должно быть, в идиллическую обитель рейхсфюрера в Берхтесгадене на Оберзальцберге. Как известно, ему не хватило времени, чтобы осмотреть чудесные деревенские кресла с резьбою, увенчанною резным отверстием в форме сердца в спинке кресла, — отверстием, сквозь которое проступали самые главные коричневые рубахи во всем рейхе, — и резного человечка, а точнее, штурмовика, стоящего на столе, вскинув в гитлеровском приветствии руку, или, правильней говоря, стоящего на настольной лампе весьма внушительных размеров возле «алтаря», — и чтобы по-настоящему восхититься огромной двухъярусной печью изумрудного цвета, по скамейке возле которой разложены вышитые подушечки; у него не хватило времени даже на то, чтобы обратить внимание на ручную лань, ручную лань фюрера и любимицу всего рейха, которую рейхсканцлер неизменно угощает кубиками рафинада, прежде чем предстать перед дожидающимися перед оградой мальчиками и девочками и сфотографироваться и с ними, и с нею. Не хватило времени на все это, потому что ему пришлось без устали повторять, что великая Британская империя Его Величества никогда не вступится за такую далекую и в сущности совершенно неизвестную ей страну, как Чехословакия!
«Прежде чем ударить собаку, выясни, кто ее хозяин», — гласит древняя китайская пословица, поэтому, как мне представляется, Премьер-министр страны, из которой приехал Квентин Хорнблауэр-Сомерсет, полагает, будто Калькутта — это очень близко, а Прага, наоборот, — очень далеко! «Далеко» и «неблизко» принадлежат к той группе малоприятных понятий, которые ничего не проясняют, а напротив, только запутывают. Употребляя эти понятия, всякий раз необходимо делать уточняющую приписку: далеко — откуда? Выходит, Прага чрезвычайно отдалена от Лондона. Прилежный изучатель географии неизбежно делает логический вывод: Москва отдалена от столицы британского премьер-министра на еще большее расстояние, потому что ему куда больше нравится рассматривать резного человечка, салютующего по-гитлеровски в Берхтесгадене, чем тех же или еще меньших размеров комсомольца или большевика, сжимающих внушающие ужас кулаки, если, конечно, подобная путаница в окрестностях новомодного «алтаря» вообще мыслима.
Премьер-министр Хорнблауэра-Сомерсета наносит рейхсканцлеру тем же сентябрем еще ряд визитов, но настроения обитателям Винденау это не поднимает, скорее, напротив. Соне Кнапп становится невыносим наигранно непринужденный тон застольных бесед, Зиги и Пауль, пренебрегая формами общения, связующими хозяина и гостя, все чаще отчаянно переругиваются. Если бы нам в 1934 году позволили начать настоящую борьбу (под «нами» он подразумевает партию петушиного хвоста), если бы удалось создать подлинно международный гражданский фронт правых сил от Испании через Италию до Австрии, если бы то, если бы ее, если бы это… Впервые за все время Зиги перехватывает партию политического монологиста. А тогда, а тогда, — обрушивает Пауль Кнапп подлинную бурю на головы политиканов от армии, политиканов от церкви, безмозглых сторонников сословного государства, хуже чем безмозглых, потому что мозги у них птичьи, промышленников католического или ассимилировано-еврейского происхождения, да что там птичьи, у мухи и то мозгов больше; они сунули безработным по пять шиллингов на нос и почему-то решили, что те теперь отныне и во веки веков будут маршировать стройными колоннами, защищая интересы своих благодетелей, интересы так называемого Союза промышленников, почившего в бозе, аминь; эта воистину революционная буря обрушивается за Зиги Ледерера, и тому в конце концов не остается ничего другого, кроме как понурить голову, более не осененную петушиным пером, но все же воздержаться от кивка согласия, когда Пауль решает мстительно продолжить свою эскападу:
— Не проведи вы своей предварительной работы, австрийские рабочие встретили бы Гитлера ружейным огнем, но вы конфисковали у них винтовки за 4 года до того, как те понадобились!
Судя по всему, биография Авраама Линкольна уже подействовала на него в полной мере.
— Давайте лучше поразмыслим о будущем! — наконец вступает в разговор Квентин Хорнблауэр-Сомерсет.
Однако как раз будущего все сидящие за столом и страшатся, поэтому Зиги предлагает вновь заняться интеллектуальными играми.
— Давайте сыграем в игру «Кому не страшно в страшном замке», — говорит он.
— Играть так играть, — соглашается отвернувшийся было к камину Капитан. — А как играют в эту игру?
— Очень просто, — поясняет Зиги Ледерер. — В нижней неиспользуемой комнате в башне лежит на подоконнике среднего окна ключ от башенных часов.
Я гашу свет во всем замке, и все остаются сидеть за столом, кроме одного-единственного добровольца, который во тьме пробирается в башню и приносит сюда ключ как доказательство собственного мужества. Дистанция от камина до нижней комнаты в башне самая длинная во всем замке. Что ж, давайте устроим аукцион бесстрашия. Кто первый? Кто первый — раз! Кто первый — два! Кто первый — три!
Глубочайшее молчание; слышно, как переминаются ноги на шкуре белого медведя, как скрипят под ягодицами кожаные сиденья, как пощелкивают дрова в нижних ярусах штабеля, — позже, в этот же сезон, их пламени суждено взметнуться вверх и пожрать верхние поленья, — но не сейчас, еще не сейчас, кто же растапливает камин в сентябре? Слышно даже, как чиркает о коробок воровато зажженная кем-то спичка, а в остальном — тишина. Следовательно, надо предположить, что новая игра внушает опаску всем присутствующим, независимо от того, закат ли зардеет над Европой или рассвет, независимо от того, что страх перед грядущим с Востока гунном заставляет британского премьер-министра делать шаг вперед и два назад, независимо от того, что запертые посреди континента судетские немцы спят и видят, как бы прорваться к обоим немецким морям — Балтийскому и Северному, а пражские чехи, слушая речь рейхсканцлера, транслируемую из Дворца спорта, выкладывают на обеденный стол противогазы, — независимо ото всего этого компании почему-то страшно.
— Я, — внезапно вырывается у Женни Ледерер. — Я схожу!
Ей еще раз тщательно описывают дорогу к нижней комнате в башне, затем гасят свет, и остальные молча и несколько пристыженно застывают в полнейшей тьме. Через полчаса слышатся шаги Женни, а значит, можно включить свет: Женни с символическим книксеном передает ключ владельцу замка Паулю Кнаппу.
