Не знаю, то ли избавление от оперного бинокля, то ли куда более щедрые подачки и ссуды Пауля Кнаппа, но что-то побуждает Капитана начать оглядываться в поисках возможности упорядоченного существования, позволяющего, наряду с прочим, избавиться от оскорбительной эмигрантской привычки, ставшей для него идефиксом: взволнованно перелистывать зарубежные газеты за столиком в кафе, обедать по-провинциальному рано, коротать послеобеденные часы за мраморным столиком в политдискуссиях с товарищами Вурлицем и Зинцхаймом, воображать себя ледоколом, прокладывающим дорогу в бурном море Иронии, а вечерами ужинать с Паулем и Соней Кнапп в их роскошных апартаментах в Верхнем городе…

Шикарные апартаменты Кнаппов, хоть и расположенные на третьем этаже сверкающего белизной жилого дома недавней постройки, могут похвастаться огромным съемным окном, выступающими над улицей застекленными террасами, плоской крышей, над которой, выходя из сложенных наподобие пароходных труб дымоходов, весело устремляется, — словно не ввысь, а в грядущее, — в южно-восточно-европейские небеса дым, тогда как вся конструкция в целом скорее напоминает веймарский стиль «баухауз», — но и в этом изумительном баухаузе Пауль Кнапп мрачно переходит с террасы на террасу, вздыхает и бубнит себе под нос: «Киев! Это уж самый настоящий Киев!» Хотя никакого Киева он в глаза не видел, хотя линия холмов и сам город, каким он видится с террасы, никоим образом не могут напоминать Киев, ключевыми понятиями которого являются «равнина», «глина», «Восток» и «безнадежность». Да и не в топографическом смысле он сетует: «Киев! Это уж самый настоящий Киев!» — он передаст этими словами собственное самоощущение в чужом городе, хоть и в прекрасном доме стиля «баухауз», — Киев, самый настоящий Киев, вот в чем абсурд!

Однако мысль об абсурдности происходящего за ужином, на который он, помимо Капитанской пары, пригласил своего генерального директора Трщича и адвоката Зибенковича, Кнапп предпочитает не высказывать вслух. Трщич и Зибенкович и сами явились сюда не затем, чтобы вздыхать с хозяином, вынужденно обитающим в ненавистном Киеве, — но чтобы вострубить в трубу, в небольшую такую трубочку оптимистического взгляда на будущее, ожидающее Кнаппа и его друзей в королевстве Югославия милостями Сараево. Трубочка Зибенковича, являющегося уроженцем Белграда, в этом смысле наполнена воздухом и готова зазвучать аж с 1916 года, хотя до 1914 года он учился в Вене, а до 1916 — служил в кайзеровско-королевской армии, правда, с отвращением служил, и это его отчасти извиняет… Однако в 1916 году ему удался своеобразный марш-бросок в одиночку и вперед, на военно-бюрократическом жаргоне именуемый дезертирством, — и отсюда начинается его восхождение в качестве энтузиаста югославского вопроса при штабе Антанты в Риме. В настоящее время он разъезжает в оба конца между родным Белградом и неродным Аграмом, в котором у него канцелярия, занимаясь вопросом присвоения гражданства Паулю Кнаппу. Вытирая салфеткой бородавку, испачканную в мясной подливе, он говорит:

— Принц Пауль вам бы понравился, господин доктор Кнапп, это человек с британским взглядом на мир, он учился в Оксфорде… Принц в курсе вашей проблемы и будет горд заполучить вас в соотечественники!

Хорвата Трщича, разумеется, сердит это педалирование взаимоотношений с сербским принцем-регентом, однако, как награжденный орденом старший лейтенант кайзеровско-королевской армии, не дезертировавший своевременно (следует ли привести этот факт в его извинение, или в столь смутные времена с политическими извинениями любого рода имеет смысл погодить до общего разъяснения ситуации?), внешне он и виду не подаст, что раздражен, хотя ему совершенно ясно, что ловкое упоминание принца Пауля в застольной беседе повлияет в первую очередь на сумму гонорара, который истребует Зибенкович. Поэтому он предпочитает пофривольничать и рассказывает компании, и без того несколько повеселевшей в результате возлияний, о том, в какую оргию превратилась последняя правительственная охота в угодьях, конфискованных у эрцгерцога Фридриха, на которую были приглашены представители дипломатического корпуса: дипломаты вытирали губы салфетками с монограммой дома Габсбургов, премьер-министр в последний вечер пририсовал себе головешкой черные усы и, переодевшись тореадором, объявил о кульминации всей охоты, поджидающей ее участников на следующее утро, а именно — о пикнике.

Длинные блюда, на которых высились целые горы колбас, буженины, фаршированных перцев, окороков, салатов из брюссельской и белокочанной капусты, тортов с кремовыми шапками и без таковых, батареи винных и водочных бутылок дожидались на следующее утро спозаранку на лесной опушке; горели высокие костры, разожженные как для обогрева, так и для настроения; музыкантская капелла играла охотничьи марши. Однако вопреки кострам и зажигательной музыке стоял такой холод, что в бутылках, выставленных посреди изобильной снеди, замерзло вино. И тут премьер-министр распоряжается наполнить бокалы сербским национальным напитком; подогретая сливовица на меду кажется не слишком крепкой, потому что вкус меда заставляет забыть о градусах водки, однако ударяет в голову дипломатам и руководителям правительства огненной стрелой. И тут премьер-министр приказывает музыкантам играть коло — сербскую хороводную пляску, которую и сам любит плясать, более того — открывать при первой же удобной возможности. На этот раз он обхватывает ручищами крестьянина, пальцы которых похожи на сардельки, жену одного из дипломатов, одновременно ухитряясь звучно шлепнуть другую даму по… да, вот именно — по какому месту? Как написал посол Его Величества короля английского своей отсутствовавшей на пикнике супруге: ты уж сама догадайся, по какому… Премьер-министру хочется однако же, судя по всему, превзойти самого себя: он запрыгивает на и без того перегруженный стол, пытаясь увлечь туда и жену посла, однако его тяжелая, как у борова, туша перевешивает все бутылки и блюда со снедью, попытка втащить на стол жену дипломата лишь усугубляет ситуацию, короче говоря, ножки у стола с грохотом подламываются, премьер-министр всех объединенных в рамках вновь созданного королевства сербов, хорватов и словенцев вместе с женой дипломата внезапно оказывается в совершенно неописуемом винегрете из колбасы, ветчины, фаршированных перцев, красного вина (белое еще не вполне оттаяло), тортов и всего остального, посреди глубоких водочных луж!

Все это рассказал ему очевидец, имени которого он, разумеется, огласить не может. Веселенькая история заставила и без того оттаявшую компанию разразиться дружным хохотом, заржал даже Зибенкович, однако тут же резко закусил губу.

И Кнапп перестает смеяться с тою внезапностью, с какой подвыпивший человек переходит без промежуточных стадий из эйфорического в меланхолическое настроение. Кнапп сухо говорит Зибенковичу:

— Пока ваш премьер-министр пляшет коло в луже красного вина, Гитлер пожирает одну страну за другой! — И тут он срывается на крик. — Неужели вы не видите, что все ваши договора и пакты имеют не большую ценность, чем облигации австрийского военного займа в 1919 году!

— Другие времена — другие пакты. — Зибенкович пытается перевести разговор на другую тему, а в глазах у него еще поблескивают жемчужины: только что он хохотал до слез. — Мы хотим жить — не так, так эдак, — как любит говорить, правда, в другом контексте Гитлер.

И он вновь быстро и резко закусывает губу.

Так оканчивается этот вечер в «киевском баухаузе», чуть не обернувшийся скандалом, который лишь в последний момент удалось погасить. Что касается Капитана, то мысль о Звонимире Дедовиче, его будущем компаньоне, с которым они уже завтра утром начнут совместную деятельность, едва ли способна улучшить ему настроение.

Да и стоит ли вообще работать, если разрешения на это у тебя нет и приходится волей-неволей держаться в тени жирного аборигена Дедовича, который будет выдавать твою работу за свою? Стоит ли монтировать новую с иголочки, так называемую «Гейдельбергскую» типографскую машину величиной с грузовик, да к тому же на деньги, одолженные Кнаппом, чтобы затем, оказавшись жалким Кº компании «Дедович и Кº», заниматься печатью этикеток, бланков заказов и рекламных материалов для продукции, производимой Кнаппом, выполнять заказы архиепископского ординариата, печатать траурные объявления, открытки, визитки, приглашения на дни рождения и, будучи стыдящимся самого себя анонимным компаньоном владельца провинциальной типографии, подсчитывать барыши, производящие неизгладимое впечатление разве что на этого самого Звонимира Дедовича, который в нормальное время не мог и надеяться на новую, с иголочки, «гейдельбергскую» типографскую машину, но никак не на Капитана Своей Судьбы. Жирный Дедович, похожий на рекламного человечка Мишелина, бегая по городу в поисках выгодного заказа, пыхтит как паровоз, нет, как забарахливший автомобильный мотор. С партийным значком католической Народной и Крестьянской партии в петлице, он ищет заказы прежде всего на квартирах у священников, в религиозных семинарах, в церковных школах и в ординариате самого архиепископа, но совершает успешные набеги и на городские окрестности. Однако разжившись новехоньким «гейдельбергским» печатным станком и получив с помощью Капитана горячую линию, выводящую его на промышленную империю Кнаппа с его заводами, отдельными производствами и филиалами, скромный печатник в третьем колене Дедович наконец навел мост в мир крупной промышленности, и будущее он себе представляет в розовых тонах или, вернее, в розовых формах, в формах крупной типографии, принадлежащей Дедовичу, с «гейдельбергом», постоянно загруженным на полную мощность и в ответ на круглосуточное кормление со стороны заботливого Звонимира исторгающим из своих недр столь любимую последним печатную продукцию: траурные объявления в черной рамочке, зеленые бутылочные этикетки, розовые этикетки для стеклянных банок клубничного конфитюра, набранные бурым шрифтом надписи на пакетики молодого кофе, но также и исповедальные каноны, катехизисы, приглашения на новогодний прием к архиепископу и, прежде всего, те раскладные открытки, которые запомнились мне, потому что Капитан приносил их домой. Особое впечатление произвела на меня черная открытка с белым гробом и желтым канделябром, хотя я еще не мог знать, что присылать ее принято лишь в редчайших случаях — после кончины тещи или богатой тетушки, тогда как другие, куда меньше взволновавшие меня открытки, пользуются куда большим спросом и, соответственно, куда лучше вписываются в мечты Дедовича о процветании предприятия. Например, розово-красная открытка с приплясывающим скрипачом, а также со словом «РАДОСТЬ», напечатанным на всех языках, распространенных во вселенной, в которой обитает Дедович, а именно по-венгерски, по-хорватски, по-польски и по-немецки; очевидно, Дедович подумывал и о торговой экспансии своей продукции за рубеж, потому что на другой стороне открытки та же «РАДОСТЬ» была пропечатана по-итальянски, по-французски и даже по-английски. Всеми этими свойствами или, точнее, этим единым свойством, имеющим генерализующее значение «радость», в полной мере обладает и сам Дедович. Он умеет привносить радость во все игры, но не забывает о ней и в ходе рабочего дня, с улыбкой запуская лапу под блузку то одной, то другой из упаковщиц и тут же увлекая ее на короткий междусобойчик в пустующее помещение бухгалтерии, откуда она неизменно возвращалась ровно через двадцать минут в растрепанном виде и с пылающими щеками, однако, судя по всему, оставшись не в обиде на хорватского человечка с рекламного плаката, потому что тут же принималась за работу с неугомонностью пчелы. Капитан не решается разделить с Дедовичем эту или какую-нибудь другую из числа отпущенных тому радостей; он безвылазно сидит в занавешенном боксе, чтобы никто из явившихся в типографию по делам, будь то почтальон, уличный регулировщик, а то и полицейский, не заметил компаньона, не имеющего разрешения на работу, и не доложил куда следует, что было бы чревато опасностью выдворения. Ежедневно сидя в этом неуютном боксе с девяти до десяти утра, Капитан нехотя и, строго говоря, без особого интереса просматривает поступившие на данный момент заказы и предложения, после чего, уже в начале одиннадцатого, устремляется в кофейню, за столик к Вурлицу и Зинцхайму, и предается застарелому пороку. Сомнамбулические мечтания о внезапном свержении диктатора, — он их уже и сам терпеть не может, мысленно переадресуя себе в сложившейся ситуации слова, которыми на своем хорватско-немецком начинает любую беседу с ним Звонимир Дедович: «Вы ведь образованный человек!» По той же, впрочем, причине он сокращает до минимума и послеобеденный визит в типографию, предоставляя Дедовичу все труды и всю радость, хотя постоянно таскает в кармане пачку образчиков продукции Дедовича, — как для внутреннего пользования, так и в экспортном исполнении (на семи языках), — и по настроению может вытащить открытку, больше соответствующую его собственным потребностям, нежели «СМЕРТЬ», или «РАДОСТЬ»… Может быть, на открытке значится «ДУШЕВНАЯ СТОЙКОСТЬ» или «ПРОВИДЕНИЕ»?

1 ... 66 67 68 69 70 71 72 73 74 ... 101

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер бесплатно.

Похожие на Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Восток есть Восток - Том Бойл - Современная проза
13 причин почему - Джей Эшер - Современная проза
Лисы Аляски - Вольфганг Шрайер - Современная проза
Старая девочка - Владимир Шаров - Современная проза
Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон - Современная проза
Другое тело - Милорад Павич - Современная проза
Коллекционная вещь - Тибор Фишер - Современная проза
Против часовой стрелки - Елена Катишонок - Современная проза
Конченые - Катя Гордон - Современная проза

Оставить комментарий