«У тебя, видимо, тоже в жизни не все гладко» — отчего-то вспоминаются слова Арсеньевой.
— Ваши мутные дела стопудово связаны с криминалом.
— Зато цели преследуем благородные.
— Это какие же? — убираю руки в карманы.
— Если в двух словах, забираем деньги у богатых и делимся ими с бедными.
— Да ты у нас Робин Гуд, Илюха! Аплодирую стоя, — пару раз хлопаю в ладоши.
— Речь идет о толстосумах, чьи деньги были заработаны нечестным путем.
— Блестящая идеология, но не думаю, что ты долго проживешь, неся ее в массы, — открыто выдаю свое мнение.
А вообще, конечно, интересный парень. Внешне вполне себе не деревенщина и не гопота. Да и с мозгами — полный порядок. Что-то такое я подозревал… Как и тот факт, что Паровозов является лидером этого своего «молодого-дружного опгшного коллектива», включающего в себя странных персонажей вроде Кощея или Кабана.
— Мне нужна твоя помощь. Пусть однократная, но прямо сейчас.
— А поконкретнее? — склоняю голову влево.
— Ты же художник. Сможешь нарисовать чертеж? Если, предположим, один разок глянешь на здание изнутри.
Все занятнее и занятнее.
— Это не банк, надеюсь?
— Нет, конечно…
Смотрим друг на друга, и он явно ждет от меня ответа.
— Я подумаю над твоим предложением. Ни хрена не обещаю. Это ясно?
— Думай, Ян. Но недолго.
Вскидываю руку с часами и потираю слипающиеся глаза.
Два пятьдесят ночи.
Ну и куда теперь? Автобус мой уже не ходит. Беркут в ауте. Такси — дорого.
«Дорого!» Аж корежит от этой мысли.
— Подкинуть куда? — смекнув, предлагает Илья. — Что тачку на прокат не возьмешь я уже понял.
— Не люблю быть кому-то должным.
— Уважаю. Поехали, отвезу домой. У самого в жизни столько раз была глубокая жопа, что не сосчитать…
* * *
Попрощавшись с Ильей, захожу в подъезд. Поднимаюсь по ступенькам, по привычке достаю ключи из кармана. Да вот только сюрприз — дверь не заперта.
— Ну и какого…
Осматриваюсь, оказавшись внутри. Мало ли чего можно ожидать. Тихо снимаю куртку и обувь, поворачиваю щеколду и направляюсь вперед по темному коридору.
— Отец… Ты где?
Заглядываю в гостиную. Там его нет. Впрочем, как и в спальне, расположенной справа от нее. Остается кухня, но, как выясняется, и это предположение мимо.
Может, банными процедурами посреди ночи решил заняться? Или в туалет отправился.
Резко притормаживаю и до хруста сжимаю челюсти.
Не угадал.
— Ну и что ты там забыл? — толкаю ладонью приоткрытую дверь студии. Прислоняюсь к косяку.
В помещении царит полутьма. Горит только светильник, стоящий на окне. Сам же папаша в позе осьминога сидит на полу. В компании бутылки, костылей и моих картин.
— О… сын явился! А я тут… рассматриваю твою мазню! — сообщает, показывая мне мои же работы.
— Ты где ключи достал?
— Ннашел, — противно скалится в ответ.
— Дай сюда, — пытаюсь отобрать у него то, что вообще не предназначено для посторонних глаз.
— Такая знакомая девка, — уклоняясь, говорит он задумчиво. — Точно где-то ее видел! Не могу вспомнить где.
— Отдай сказал!
— Нааа!
Швыряет то, что уже успел посмотреть.
— Ооо, а она ничего так… — глазеет на обнаженную Арсеньеву в карандаше и гаденько при этом ухмыляется.
— Заткнись, — требую яростно. — И не смотри на нее, ясно?
— Не смотреть? Да тут ее до хрена… — играючи подкидывает листы вверх. — Муза твоя, что ли?
Молча собираю то, что он разбросал.
Старый ублюдок. Все умудрился достать и перемешать…
— Не-не-не, Ян. Только не говори, что помешался на этом ангелочке.
— Давай поднимайся и шуруй отсюда, — начинаю терять терпение.
— Бабы — зло! Ты же знаешь, Абрамов-младший! — его тон меняется. — Это только с виду они такие вот нежные нимфы, а внутри там живет самый настоящий демон. Возьми хоть мать свою. Она в молодости знаешь какая прааавильная была.
— Тебя из-за ее визита так развезло? — пренебрежительно морщу нос, глядя на его заплывшую физиономию.
— Думаешь проведать пришла? Хер! — смеется подобно Джокеру. — Проинфр… проинформииировать меня о том, что официааально подала на развод.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Давно пора.
Могла бы сделать это до того, как легла под нашего водителя. По крайней мере, выглядела бы достойно в моих глазах.
— Шмары они все… Запомни это, Ян. Ни к кому нельзя привязываться. Будешь чахнуть и дохнуть рядом с той, которую вздумаешь на пьедестал поставить.
— Можно подумать чахнуть и дохнуть в одиночестве куда более заманчивый вариант.
— Ну… мне одиночество не грозит. У меня, на худой конец, есть ты, — припадает к горлышку бутылки.
— Поднимайся. Спать пошли, уже поздно.
— От тебя ужасно несет краской. Маляром, что ли, батрачишь? — принюхивается, хватая меня за штанину.
— Неважно.
— Позорище. А если тебя увидит кто-то из нашего круга?
— Я определенно это переживу, — отзываюсь равнодушно.
— Деловой стал, — недовольно кривит морду. — Типа независимый?
— Не знаю, но дышится легче, — киваю, соглашаясь.
— Хватит маяться херней! Включи мозги и возвращайся в МГУ. Место все еще за тобой.
— Не начинай этот разговор снова…
Во мне поднимается очередная волна протеста.
— Разблокирую карты, счета, верну «Мерседес», — поет он многообещающе-сладко.
— Обойдусь без этих твоих подачек. Не подох ведь, как видишь.
— Выучишься на адвоката, продолжишь семейное дело, — категорически не слышит меня он. — А малевать потом будешь, на пенсии, когда сумеешь, как я, сколотить состояние, — горделиво тычет в себя пальцем. — Сейчас время такое. Всегда нужна подушка безопасности. И профессия, которая тебя обеспечит.
— Ты зациклен на своей долбаной работе, потому что тебя от нее прет. В моем случае, эффект обратный. Адвокатура — не мое.
— Пффф. А что твое? — фыркает насмешливо. — Вот это?
— Вставай.
Поднимаю его, приставляю к стене и тянусь за костылями.
— Бросай всю эту ахинею, Ян. Нормальный мужик не должен страдать подобной ересью!
— Я учусь, работаю, живу отдельно и с недавних пор ничего у тебя не прошу. Что еще от меня надо? — спрашиваю зло.
— Что надо? — пучеглазится он, размахивая костылями. — Я хотел сына, достойного своего отца! А что получил?
— Что заслужил, то и получил, — отзываюсь холодно.
— Да Винчи недоделанный! Ни хрена из тебя толкового не выйдет, пока вся эта дурь в башке! — опять скидывает со стола стопку рисунков, и они разлетаются в разные стороны.
Кретин…
— Ты закончил? — осведомляюсь спокойно.
— Вечно со своими кисточками носился! Залезет на чердак и сидит там, часами малюет! Нет бы как все нормальные дети…
— Я никогда не был нормальным, тебе ли не знать, — невесело усмехаюсь.
— Не был и не будешь, — обреченно отмахивается.
Шатаясь, ползет на костылях к выходу. Застывает. Затыкается. Пялится куда-то себе под ноги.
Опускаю взгляд.
Голубое небо, раскидистая ива, качели и девочка в легком желтом сарафане…
— Еще и рука поднимается? — интересуется он гневно.
На рисунке изображена моя сестра, Алиса. Совсем недавно я вспомнил наше с ней последнее лето и впервые за долгие годы да… «поднялась рука ее нарисовать».
— Чтоб не смел мне… Ты понял, гаденыш? Чтоб не смел! — хватает меня за джемпер. — Из-за тебя! Из-за тебя все…
Будто кислоты в лицо плеснул.
— Чего молчишь? Скажи, что это не так! — орет на всю квартиру. — Ты должен был следить за ней в тот вечер! Ты!
Грубо толкает.
— Убери от меня свои руки!
— Ты должен был спасти ее, чертов кусок дерьма! Хоть что-то стоящее мог сделать в своей никчемной жизни! Она погибла из-за тебя! Из-за тебя! — вопит он громко. — И семья наша развалилась тоже по твоей вине!
Странное дело, когда кажется, что хуже уже быть не может, обязательно наступает вот такой стремный момент. Воздух, пропитанный ядом и ненавистью, душит, и где-то там, глубоко внутри, снова становится дико больно. Ведь одно дело годами чувствовать в глазах родителей немой упрек и совсем другое — услышать напрямую все эти слова единым монологом.
