ум боролся с сердцем!
– А вы ее любите?
Задавая такой вопрос, я полагал, что Ходорович пошлет меня ко всем чертям.
– О любви говорить нечего, когда человек беден как илот… и вдобавок когда у него на шее большая отцовская семья, – мрачно произнес Ходорович, – без средств к жизни любовь – плохая вещь! «Так вот в чем дело! – про себя догадался я. – Он несомненно ее любит, но не хочет морить голодом любимое существо. Он не имеет в себе веры, уверенности!»
– Гельды, гельды и везде гельды! – произнес я с досадой, – и когда мир освободится от этой всепожирающей чумы?! Если есть гельды – все в мире хорошо, а если нет – пусто в мозгах и даже в сердцах! Гельды – это самый страшный яд жизни человеческой!
– Вы, видно, Карла Маркса начитались? – сказал Ходорович неопределенно.
– Так что ж? Я и «Фауста» Гете наизусть знаю!
– А что в нем интересного по-вашему?
– Как что?! Великий художник образами доказал, как поповщина да военщина губят невинность, честность, совесть! Сразу можно понять, откуда зло жизни!
Ходорович внимательно посмотрел на меня и ничего не сказал. Легкий вздох вырвался из его груди! «Ну, – подумал я, довольный собою, – теперь ты должен знать, что я не молокосос!» Минуты две мы шли молча.
– Да разве вы ничего не сказали Анюте, когда шли с маевки?
Ходорович сурово глянул на меня:
– Я, простите, не настолько глуп, чтобы говорить ей глупости…
– Да она же хорошо знает, что вы бедны…
– А что это доказывает? Я не хочу быть причиной несчастья людей! Соблазны мне не ко двору.
– Как же вы будете?
– Надо отыскать путь…
– Но время не ждет…
– Что же делать? Надо обождать…
– Вдвоем вы скорее до дела дойдете?
– Мы живем в такой век, когда «надежда – звук пустой»… Я думаю уехать на службу в Москву. У меня там приятели есть… Авось удастся устроиться.
– Значит, вы ее любите?
Ходорович немного помолчал.
– Люблю ее, как сорок тысяч братьев любить не могут… – как будто про себя произнес он краснея. «Что это? – подумалось мне. – Не новый ли это Гамлет, да еще белорусский? Шекспировский Гамлет был королевич, а наш – чистый пролетарий… Забавная игра природы!»
– Вот что, Семен Иванович, если вы не можете сказать Анюте, так я ей про вас скажу!
Он долго не отвечал. По лицу его скользили то мрачные, то светлые тени… Слишком заметно было, что в нем боролось сильное чувство сердца с суровым черствым умом.
– Вы… скажите ей… – начал он, – вынужденно кашляя и не глядя на меня, – чтобы она подождала с год. Я же сказать не сумею, не могу… Скоро уеду в Москву… Там устроюсь… Иного выхода нет!
Мы вышли из лесу. К нам подошли Швец и Чиж. Все отправились домой вместе.
На квартире мы застали приехавшего за сыном отца Федорова. Это был седой старик лет за шестьдесят, одетый по-мещански и страшно расчетливый во всякой мелочи.
Федоровы уже собрались ехать домой и только ожидали нашего возвращения, чтобы попрощаться.
Я и Швец проводили их за город. Там, за еврейским кладбищем, простились навсегда. Мне не пришлось больше видеть товарища Федорова…
По возвращении домой я поведал Швецу о своем последнем разговоре с Ходоровичем и о том, что он любит Анюту, но не может объясниться с ней. Швец слушал серьезно, немного подумал и расхохотался до слез.
– Шут знает, что за комедия! – воскликнул он. – Один другого до смерти любит и объясниться боятся. Эко их! Забавно, право, забавно! Пущай бы еще деревенские, а то городские субъекты. Ну, брат, по-моему, не так! По-моему, нравится тебе девка и видишь ты, что и ты ей… Потому искорки такие у них в глазенках отдельные сверкать начинают… Вот тут не зевай, лупи во всю Ивановскую! Хорошая, мол, милая, дорогая, и пошел дальше, как умеешь! Бабы, брат, любят откровенных да горячих!
– Но есть особые характеры… – перебил я.
– Кой черт, характеры! Просто, затинка это, вон, как случается у лошадей. От скуки сердца это, от томления духа, как попы говорят! Ох, и не люблю я этого!
Я давно толковал Швецу о великом и трагическом в жизни, но он решительно не хотел даже слышать об этом.
– Не природное это у человека, не природное! – кричал Швец. – Затинка это, ни больше ни меньше!
Кажется, он навсегда остался при таком убеждении…
Перед заходом солнца на паре великолепных лошадей, в хорошей окованной крестьянской телеге на железном ходу приехал отец Швеца. Это был дюжий мужик лет пятидесяти, крепкий и коренастый, как медведь. Он привез пудов десять муки нашей хозяйке «в подарок». Это он делал почти каждый раз, когда посещал сына. За такие подарки Мегера принимала его «с почетом и уважением».
Встреча отца с сыном была своего рода шедевром свободного обращения.
– Эге-ге! Батя приехал! – закричал Швец, заметив, что отец подъехал с улицы к воротам. – Идем, брат, встречать!
Он опрометью бросился на улицу.
Отец с сыном троекратно облобызались, потом с минуту смотрели и осматривали друг друга…
– Дома ничего?
– Ничего. Все в порядке, благополучно.
– А лошадки наши подросли!
– Да, прибавились, подросли.
– А остальные как?
– Ничего. Две кобылы ожеребились. Славные жеребята. Оба жеребчика.
Помолчали.
– А как твои дела? – бросил отец как бы мимоходом, словно не интересуясь делами сына.
– Экзамены сдал. Училище кончил. Теперь домой, батя. Будем работать!
– Это хорошо, – улыбнулся отец, – женить тебя будем, надо к хозяйству привыкать… Довольно байбачничать…
– Как раз в «тахту». Я и невесту нашел!
– Ты?! – широкое лицо отца расплылось в улыбку. – А какая она, стало быть?
– Здешняя, городская, красавица-красавицей, дворянка и роду хорошего. Вон хоть хозяйку нашу расспроси!
– Наговорил ты что-то много. Да пойдет ли она за тебя?
– Все равно как пошла!
– А работать… как, будет?
– Будет! Медведей учат! Я, батя, из нее такую бабу разделаю, ай, ай!
– Гляди, хлопец, чтоб ладно было…
– Не промахнем! Будет ладно! Да и приданое дадут… Люди богатые.
Отец опять осмотрел сына, а сын отца. Оба улыбнулись и засмеялись.
– Так-то, не промахнем?
– Промахнуть некуда!
Опять засмеялись.
На двор вышла Мегера и пригласила нас всех пить чай.
Оставив лошадей есть сено, мы вошли в свою квартиру. Тут Анюта уже возилась с самоваром.
Отец Швеца поздоровался с «хозяйкой-барышней» вежливо и ласково, как полагается по простому мужицкому обычаю.
Анюта на минуту куда-то выпорхнула.
– Такая? – скосился отец на сына.
– Похлеще будет!
Оба Швеца весело рассмеялись.
– Значит, кончено? – спросил сын.
– Конец и делу венец! – твердо сказал отец.
За чаем сын сказал отцу:
