class="p1">– Знаешь, батя, мимоездом завернем к свату?
– К какому свату? – насупил брови отец, видно, не поняв в чем дело.
– К твоему густому свату! Мою невесту узришь. Словом, в розгляды, а?
– Да что он из себя, помещик что ль?
– Ну, да, помещик!
– А неловко не будет?
– Да что… я подводить тебя стану?
Опять отец смотрел на сына, а сын на отца, но уже серьезно, без улыбок.
– Здешние порядки тебе лучше знать. Заехать не мешает.
– Ну, тогда айда! Там постоим… Сейчас едем! – взгорячился Швец-сын и начал собирать свои вещи и выносить на телегу. Пришла Мегера, начала пенять, что так скоро уезжают, звала обедать, но не тут-то было. Швецы быстро собрались и выехали за ворота.
– Смотри, брат, – кричал мне с телеги мой товарищ Швец, – приезжай к нам в гости! Тебе недалеко… А не приедешь – я к тебе прикачу!
Мы помахали шапками, и они скрылись в переулке. Я остался на квартире один. Стало очень скучно. Главное, было досадно, что отец не приехал и неизвестно, когда приедет.
Весь остаток вечера я старался увидеть Анюту, чтобы сообщить ей все о Ходоровиче, но у хозяев поздно были какие-то гости, и увидеть Анюту не пришлось… «Завтра увижу!» – решил я про себя и начал укладываться спать.
Но как раз в полночь меня разбудил сам хозяин Семашко и сообщил о приезде моего отца. Я несказанно обрадовался. Вскочил, обулся, оделся, зажег лампу. Мы с отцом просидели часа два, толкуя о домашних обстоятельствах. Мой переход во второй класс с наградой очень обрадовал отца, и я удостоился от него похвалы.
С нами все время сидел и старик Семашко. Отец расплатился с ним, и нас ничего не задерживало в городе.
На дворе светало.
– Пора ехать, – сказал мой отец, – лошадь отдохнула, поедем помаленьку!
Мы были за городом до восхода солнца. Тут только я вспомнил об Анюте и про себя решил написать ей из дома обо всем.
На другой день по приезде домой я написал ей целое послание, в котором уверял в неизменной любви Ходоровича, с целью разрушить у Анюты стеснение… Письмо я сам свез на почту и опустил в ящик.
Я был доволен, что исполнил поручение хорошего человека, доверившего мне тайну своего сердца.
За горячей летней работой я скоро позабыл город со всеми его обитателями.
У Швеца мне быть не пришлось, и он ко мне не приехал.
VI
– Я вашего сына не возьму на второй год на квартиру, – кричала мадам Семашко моему отцу, когда мы после летних каникул въехали на прежний двор, – не возьму, не возьму!
Лицо ее исказила неутолимая злоба. Оно сделалось так безобразно, что я испугался. Оно было нечеловеческим! Глаза свои она держала закрытыми и ни разу не взглянула на меня… Я чувствовал, если бы она раскрыла их, то взгляд был бы взглядом самой ядовитой змеи!
– Да что такое, – вертел отец глазами, переводя их с меня на Мегеру и обратно.
– Почему это… тово, – начал было он, обращаясь к Мегере.
– Он неподходящими делами занимается… Такого держать нельзя!
Отец сурово взглянул на меня.
– А какими такими делами ты занимался тут, га?
Душа моя, как говорят, возмутилась. Последовал взрыв.
– Я сам не хочу оставаться у нее! Она нас тараканами закормила! Она семью свою замучила! Падчерицу свою в гроб вгоняет! Поедем отсюда, не хочу, не хочу! Отец дернул лошадь и поехал прочь со двора.
– Нас не принимают и мы не желаем… – буркнул он как бы про себя и мы выбрались на улицу.
Мегера продолжала кричать, даже визжать со злости, видно, вконец раздраженная моими словами, но за стуком колес ничего разобрать было невозможно.
На той же улице, недалеко, мы нашли квартиру у мещанина Иванова. Здесь стояло пять учеников, я был шестой.
Новый хозяин мой, пожилой человек, лет за сорок пять, служил буфетчиком в дворянском клубе. Это был человек высокого роста, гладко остриженный и тщательно выбритый, носивший большие рыжие усы. За солидный вид звали в городе его «бой-фоном». Серые глаза его, казалось, при всех невзгодах судьбы имели способность оставаться невозмутимыми. Одевался он в поддевку черного фабричного сукна, носил жилетку поверх ситцевой рубашки и плисовые шаровары. Его сапоги всегда блестели, как зеркало от ваксы. Он был женат. Его «старуха» – здоровенная баба, отличалась скромностью и добротой.
Детей у них не было, и они считали за счастье, как сами говаривали, «годовать» чужих – нас, учеников, например. С ними жила своякиня – сестра жены, разговорчивая и весьма бойкая и энергичная бабенка. Она была известна в городе тем, что когда-то зарубила топором какого-то солдата, насильно лезшего к ней в окно. Ее пробовали судить, но оправдали.
Семья Ивановых была общительная, простоватая, и ученики ее хвалили. Квартира мне понравилась. Отец переночевал и рано утром уехал домой.
Что-то скоро, на другой или на третий день по приезде в город, я встретился на улице с Верой Залесской. Мы обрадовались друг другу как нельзя лучше.
Она пополнела и, как говорят, стала устойчивее. Ее голубые глаза блестели умом и добротой, а губы улыбались скромной, но радостной улыбкой. Голос ее, звонкий и спокойный, располагал к откровенности. Обменявшись теплыми приветствиями, я спросил ее об Анюте.
Залесская потупилась и тут же, сделав серьезное лицо, заговорила:
– Мачеха Анюты – величайшее несчастье! Она страшная материалистка! Ей бы только деньги и деньги! Более солидарные чувства людей она называет баловством. Она, как слышно, тайно просватала или дала слово выдать Анюту за церковного старосту… Помните, за старичка, который был на балу и за которым мачеха так ухаживала?
– Хо, хо! За этого сопляка, за гадость – и Анюту? – воскликнул я в ужасе.
– Да, да! Вы не думайте, что он кто-либо, – боком покосилась на меня Залесская, – он образцовый хозяин и страшно богат! Двух жен он уже уходил и на тот свет отправил. Теперь берется за третью…
– Красавицу Анюту и за такую дрянь в веснушках, за гадость! Да это же… какое-то наваждение… сумасшедшая глупость!
– Люди в простом темном быту ни с чем не считаются. Цель оправдывает средства.
Мы долго стояли, обдумывая каждый про себя, как нам быть и что на самом деле предпринять для спасения Анюты. Чувство горького ядовитого сознания давило на мое сердце непомерною тяжестью.
Я рассказал Залесской о моем разговоре с Ходоровичем, о его поручении передать Анюте, чтобы с год подождала, и по возможности обрисовал характер этого человека. Далее сообщил и
