хватка – и говорит мне: «Госпожа Раз, дальше вы сами», – и я ставлю ногу на первую ступеньку, пробую, достаточно ли она устойчивая, начинаю подниматься, но стоит мне забраться на ступеньку выше, как у лестницы вырастает еще одна ступенька, я поднимаюсь – и добавляется еще одна ступенька, тогда я начинаю подниматься быстрее, чтобы оказаться на самой верхней, но это не помогает, потому что новые ступеньки вырастают с такой же скоростью, и наконец я сдаюсь, останавливаюсь, прекращаю попытки – и как раз тогда лестница вдруг превращается в эскалатор и везет меня наверх…
А в шатре спасателя – диджей, который Бог, и Бог, который диджей, это на самом деле логично, потому что тот, кто управляет саундтреком, правит миром, у диджея – белые шаровары, черная блузка, и диджейский пульт с двумя проигрывателями, и ноутбук, и все нужные гаджеты, на ушах большие черные наушники, ей открывается идеальный вид на множественное тело, и ей прекрасно видно, как музыка влияет на всех, она не замечает, что я вошла, она как раз меняет треки, делает то, что принято у диджеев: проигрывает два трека одновременно, позволяя понять, какая песня сейчас начнется, и я жду, пока завершится этот трековый пересменок…
И только потом трогаю ее за плечо, она оборачивается – изумления не видно, напротив, она будто уже ждала моего прихода, но не так, как ожидают хороших вестей, а так, как ждут Судного дня, она снимает наушники и говорит: «Здравствуй, Хели», я говорю: «Здравствуй» – и добавляю: «Я хочу знать, что произошло с моим Офером», – а она улыбается гнилой улыбкой и говорит: «Если я расскажу тебе, то мне придется тебя убить». Я думаю: ладно, рискну, и она слышит мою мысль, хотя я не произнесла ее вслух, и говорит: «Я серьезно», – а я говорю: «Я тоже серьезно…»
Дальше конец эпизода, и она начинает плакать, Бог плачет, вода низвергается на весь мир и на эту вечеринку, и множественное тело, которое под нами, утопает в грязи, как на Вудстоке[168], но не перестает танцевать ни на секунду под звуки барабана Омри, и она говорит:
– Мне так жаль, ты не представляешь, как мне жаль…
Я говорю:
– Перестань извиняться и расскажи, наконец…
А она:
– Он пришел на вечеринку, которую мы тут проводили ровно год назад, без приглашения, но один из сторожей был когда-то религиозным и пропустил его – они оказались знакомы. Поначалу он был малость в шоке, как и все, но очень быстро расслабился и танцевал несколько часов, совершенно обезбашенно, всю душу вложив в этот танец, как будто годами ждал возможности перестать держать себя в руках… Тут я увидела, как он идет к коврикам с каким-то мужчиной, потом – с другим мужчиной, потом он упал на траву, видимо, эту таблетку ему было нельзя, уже после я прочитала, что он болел редкой болезнью, – возможно, дело в этом, мы не всё знаем о побочных эффектах этих таблеток, поэтому так тщательно отбираем людей…
– Недостаточно тщательно, как выяснилось…
– У нас всегда дежурит санитар, он пробовал сделать ему искусственное дыхание, но очень быстро стало понятно, что это конец, а сообщить мы никому не могли, понимаешь?
– Нет, вообще не понимаю.
– Мы не могли сообщить, потому что этого рейва как бы не существует, и таблеток не существует, мы не можем допустить, чтобы полиция начала задавать нам вопросы…
– Но почему?
– Потому что таблетки нелегальные, и лаборатория, в которой их производят, подпольная, и тот факт, что тот, кто их принимает, может чувствовать себя и мужчиной, и женщиной, не отказываясь ни от одной из возможностей, не нравится никакому режиму в мире, не говоря уж о религиозных властях…
– Почему? Чего именно они боятся?
– Ты не понимаешь, насколько это революционная штука, Хели? Как свобода перемещения между полами бросает вызов устоям?
– Но где Офер? – бешусь я. – При всем уважении к устоям. Что вы сделали с телом моего мужа?
– Оно в надежном месте, Хели.
– В каком смысле – в надежном?
– Ничего больше я не могу сказать.
– Но почему вы не известили меня? Вы знаете, что со мной было за этот год?
Бог со стыдом склоняет голову и говорит:
– Мне жаль, мне очень жаль, но сейчас мне придется тебя убить…
И достает выдвижной нож из кармана шаровар.
Но она не успевает перерезать мне артерию на шее, я прыгаю из этого высокого-высокого шатра и мягко приземляюсь на землю, как кошка, а небо раскалывает огромная молния, я встаю и пытаюсь убежать от смерти под проливным дождем, бегу не оборачиваясь, но знаю, что за мной гонится стая пантер, я чувствую, что они меня настигают, и бегу, бегу, бегу между деревьев, меня царапают ветки, я поскальзываюсь, встаю, меня царапают ветки, сок цитрусов стекает по моим бедрам, по ногам, наконец я больше не могу, силы покидают меня, ноги подгибаются – и все…
Март 2018 г.
Когда я открыла глаза, надо мной стояли Ори и Матан.
Я похлопала себя руками по бокам, как будто искала кошелек.
Я была в одежде.
Издалека доносился щебет птиц.
Звуков вечеринки не было слышно.
– Что с тобой? – спросила Ори.
– Я не знаю, – сказала я.
– Ты можешь встать? – спросил Матан.
– Могу попробовать, – сказала я.
Они взяли меня под руки и аккуратно подняли.
– Любимые мои, – сказала я.
– Мам, ты в порядке? – спросил Матан.
– Папа умер, – ответила я.
– Но, мам, – запротестовала Ори, – пока не найдут тело, мы не знаем…
– Папа умер, – повторила я. – Я знаю.
* * *
Они не стали спорить со мной, говорить, что я сошла с ума, не спрашивали, откуда я знаю. Только долго молчали. А потом мы все трое стали обниматься – прямо там, на плантации. Такое неловкое объятие, потому что как иначе можно обниматься втроем? И я подумала: жила-была семья – и нет того, что было, но есть кое-что другое.
* * *
На пути домой Ори включила радио, и как вы думаете, какую из всех песен на свете я услышала? «Двадцать лет спустя вернулся я к себе, / И на первый взгляд все дома так же, как тогда…»
И я знала, что после первого куплета будет припев, который мне слушать опасно, но не стала выключать радио. Пусть боль придет. Я позволила нестерпимой боли пройти сквозь меня.
* * *
Потом мы приехали домой, и Ори стала разговаривать по видеосвязи со своим парнем, а Матан – по телефону с религиозным молодым человеком, которому нужна помощь, и его
