тут есть жизнь. Почему их работодатель не может обеспечить им сушилку, наверняка сказал бы Офер…
Чем дальше я иду, тем яснее мне становится, что он тогда шел именно тут, басы снова ближе, теперь я слышу барабаны или, по крайней мере, тарелки, я прохожу мимо ульев, – может быть, по дороге на вечеринку на Офера напал рой пчел? Так произошло с моим папой: когда мы только приехали в Израиль, у него не было работы и он подменял своего друга-пчеловода, сделал одно неверное движение – и на него напали пчелы, они залезли ему под защитный костюм и изжалили все тело, несколько дней он лежал в реанимации, а моя мама не переставая громко рассказывала всем, кто приходил к нам, какой недотепа у нее муж…
Но даже если пчелы зажалили Офера насмерть, остается вопрос, где же тело, может, тайцы его разрубили, верх расизма, верх расизма, верх расизма, теперь я даже думаю в ритме музыки, которая все ближе; точнее, мне все время кажется, что я подхожу ближе, а потом оказывается, что нет, и вдруг опушка плантации – такая штука вообще существует, «опушка плантации»? На одном дереве – картонка со стрелочкой, которая указывает на тропинку между деревьями, на картонке не написано «на вечеринку» или «на свадьбу», только стрелочка – для тех, кто понимает тайные знаки; может быть, туда вход только по паролю, который присылают на мобильник…
Я иду между деревьями, на них растут плоды, которых я никогда не видела в реальности, я срываю один, делаю мизинцем дырку, присасываюсь, и жидкость оттуда течет в моем теле вместо крови, затуманивает сознание, и невидимый диктор голосом учительницы Талмуда Ханы Путерман диктует мне расшифровку аббревиатуры: Пшат, Ремез, Драш, Сод…[158]
Вечеринка уже очень близко, протяни руку – и коснись[159], от ударов басов подпрыгивают гнилые плоды, упавшие на землю, я ускоряю шаг, но двигаюсь медленно, ощущение такое, будто я бегу, но в замедленном повторе…
Потом начинается следующий эпизод – в конце тропинки стоит пантера или кто-то наряженный пантерой, просит пароль, но я понятия не имею, какой пароль, а страж снова говорит: пароль, и я пытаюсь: «Фрида Кало», он мотает головой; «Пуа Охайон» – он мотает головой; «зацепка» – он мотает головой, нет у меня зацепки, так что я говорю ему: зайду с другой стороны, что вы мне сделаете, а он говорит: на каждом входе кто-нибудь стоит, и я спрашиваю: все наряжены пантерами – или разными животными? Но он не улыбается в ответ, а говорит: мне жаль – и еще: послушайте, это закрытая вечеринка…
Я подумываю найти какой-нибудь камень и размозжить ему голову, но последствия… Потом замышляю соблазнить его и предложить себя, но не уверена, что он заинтересуется таким предложением от женщины сорока двух лет, и не уверена, что в моих чреслах еще есть силы кого-нибудь соблазнить, так что я решаю сказать чистую правду и говорю: послушайте, я ищу своего мужа, у меня случилась беда, и мне нужно, чтобы он был рядом, я точно знаю, что он на вашей вечеринке, он мне сам сказал, и я бы не стала ему мешать, если бы первые часы не были критичны, если бы это не было так срочно…
Откуда мне знать, что вы не под прикрытием, спрашивает он меня. Я под прикрытием, хочу я ему ответить. Я невидимка. Я в костюме женщины, которая может действовать, а внутри я женщина, которая уже ничего не может…
И тут я понимаю, что он имел в виду: вдруг я полицейский агент под прикрытием…
И говорю: у меня с полицией больше никаких дел – и еще: эти дураки считают, велика вероятность, что он покончил с собой, но мой Офер никогда бы такое не сделал…
По его глазам я вижу, что он испугался и что он еще мальчик, а если он еще мальчик, то я могу…
Представьте себе, что ваша мама срочно искала бы вашего папу, говорю я, это вопрос жизни и смерти, говорю я и трогаю его за плечо, без флирта, а по-матерински…
И тогда он отходит в сторону и говорит: ладно. Надевает мне на запястье браслетик для вечеринок, на котором написано «Paradiso», и просит: только имейте в виду, как найдете его – тут же уходите.
Я прохожу и в первые минуты не вижу ничего, только деревья, между двумя деревьями натянут тяжелый красный занавес, как в театре, – такой, который закрывается с двух сторон, когда спектакль кончается и актеры уже откланялись, – и я подхожу к занавесу, мое сердце стучит в ритме транса, мои шаги быстры, как транс, я хватаюсь за край ткани, отодвигаю его – и только через несколько секунд до меня доходит, чтó я вижу за кулисами…
Все голые. Мужчины, женщины. Не наполовину, не на три четверти, а полностью голые, без стыда, и все тела извиваются в такт музыке, это похоже на конец света или поле боя на мировой войне…
Ко мне подходит кто-то с пятнами в форме сердечек на щеках, это от солнца, и говорит: добро пожаловать, и велит мне закрыть глаза и высунуть язык, я делаю, как он говорит, иначе все поймут, что я тут чужая, и я упущу последний шанс узнать, что же произошло с Офером, и он кладет мне на язык таблетку и протягивает стакан воды, я глотаю, не зная, что это, а он такой: подействует через несколько минут, можете отдать мне свою одежду, я отнесу ее в гардероб, и я понимаю, что у меня нет выбора, надо полностью раздеться, и жалею, что не сделала эпиляцию, но решаю – ну и ладно, снимаю футболку, спортивный лифчик, штаны и трусы – самые простые, с тех пор как Офер пропал, я больше не ношу трусов от «Victoria’s secret», – а он протягивает мне пакет из переработанной бумаги, я кладу туда одежду, он спрашивает, какой у меня ник, я говорю: Залман Интернешнл, он не удивляется и говорит: приятного вечера, дорогая Залман…
И я понимаю, что сейчас не смогу стоять в сторонке, как делала на школьных вечерах, потому что была новенькой в классе, недавно приехала из Аргентины и умела танцевать только всякие неподходящие танцы типа гато и карневалито[160], так что я подхожу к людям и пытаюсь присоединиться к танцу… Поначалу я все время думаю о том, что я и все окружающие голые[161], как в том спа в Берлине, куда мы с Офером ходили несколько лет назад
