самом деле обвинял себя.
Передо мной промелькнули картинки: Офер отказывается взять дольку апельсина, которую я ему предлагаю. Офер кладет руку мне на плечо, когда я говорю, что меня тошнит от запаха из очистных сооружений, и его прикосновение немного давит, оно тяжелее, чем обычно. И вдруг он берет меня за руку. Почему он шел со мной за руку, после того как Матан рассказал ему про Дана? Может быть, уже знал, что это последний раз, когда мы гуляем по плантациям, и хотел, чтобы финал был красивым? Стремление к красивому финалу – в духе Офера. Даже когда он увольнял сотрудников, он заранее подыскивал им другую работу.
– Не обвиняй себя, Матани.
– Легко сказать.
– Пока мы не знаем, что случилось, нет смысла искать виноватых. Что, если это был теракт? Что, если у кого-то имелись с ним счеты?
– Ты думаешь, так и было?
– Я не знаю, как было. Но могу сказать тебе, что то, что говорит полиция, у меня не вяжется с тем, каким мы знаем папу. Может быть, он переживал не лучшее время. Может, он и правда был возмущен тем, что… ты ему рассказал. Но я не верю, что он… сам сделал с собой что-нибудь. Если так, почему не нашли тело?
– Хай, – сказала у нас за спиной Ори. – Доброе утро.
– Как дела, жираф? – спросил Матан.
– Как дела, дельфин? – спросила она в ответ.
– Ты в этой пижаме толстая, – сказал он.
– А ты от этой сигареты вонючий, – сказала она.
Я подумала: надо же, то, что я раньше терпеть не могла, – их обмены колкостями – теперь меня радует.
* * *
В субботу я проснулась поздно, дом уже наполнился аппетитными запахами из кухни.
Мужчина в черных шортах и белоснежной футболке стоял у плиты спиной ко мне.
Затылок – затылок Офера. Из рукавов футболки видны бицепсы – такие как у Офера. И выступающие лопатки – точь-в-точь как у Офера в молодости.
– Я тебе помогу? – спросила я Матана.
– Может, наоборот? – ответил он и слегка повернулся ко мне с полуулыбкой. Первая полуулыбка за год.
Я села почитать субботние приложения к газете. Оферу нравилось получать настоящую газету, на бумаге, которую по утрам разносят по домам, и читать ее, попивая финиковый кофе. Я не смогла отменить подписку – это означало бы признать то, что я не готова была признавать, – но в последний год газету не читала и сейчас скользила взглядом по буквам, не вдумываясь, а мысли мои крутились вокруг того, что надо поговорить с Матаном о его планах. Понять, возвращается он в интернат или нет.
Тем временем проснулась Ори. Пришла в кухню на запах.
– Я тебе помогу? – спросила она Матана.
– Может, наоборот? – ответил он.
Шакшука была точно такого же вкуса, какой получался у Офера. Не почти. Не около того. Не приблизительно. Точно такого же. «Надо знать, сколько аджики класть», – ответил Матан на вопрос, который Ори не решилась задать вслух, чтобы не обижать меня.
После еды Ори достала альбомы. И включила ноутбук. И сказала:
– Мам, мы с дельфином решили еще раз пройтись по всем фотографиям и рассказам. Может, у него случится озарение, которое не посетило нас с тобой. Присоединишься?
– Начинайте без меня, я скоро к вам приду, – сказала я.
И действительно, я собиралась к ним присоединиться.
С тех пор как Офер пропал, я гуляла только по нашему району. Вокруг квартала. Иногда обходила его дважды. На большее не решалась. В этот раз я тоже не собиралась уходить далеко, но на первом перекрестке повернула направо, вместо того чтобы пойти прямо, на втором не развернулась, а пошла дальше, а потом свернула на дорожку, которая тянется почти километр и соединяет несколько детских площадок, после чего вливается в основное шоссе, а за ним парк, потом кладбище, где похоронен мой папа, и всегда, когда я проходила мимо, я мысленно обращалась к нему: привет, папочка, извини, папочка, что не говорила тебе чаще, как я тебя люблю…
Кажется, только пройдя мимо кладбища, я поняла, что на самом деле иду к плантациям. Внутренний голос предостерегал меня: а что будет с Ори и Матаном, если и ты тоже, – но я заткнула его и пошла дальше, прошла мимо конюшни, мимо лающих собак, которые ее охраняют. Ори занималась здесь верховой ездой несколько лет, у нее очень хорошо получалось, она сидела на лошади так прямо, была такая красивая – в шлеме, из-под которого выбивались локоны, но потом начались всякие соревнования, чемпионаты и баллы, и тут она сказала нам: я не люблю соревноваться, – и я подумала, что в этом отношении она похожа на Офера, я-то люблю соревноваться, а особенно побеждать, – и Офер сказал ей: хорошо, Орики, хочешь – бросай.
Вот уже КПП, перед которым мы с Офером останавливали машину, тут действительно много машин, хотя мне рассказывали, что, после того как Офер пропал, люди боялись сюда приезжать, но в конце концов бегуны вернулись на свою дорожку, велосипедисты – на свою, и я тоже вернулась, кто бы мог подумать, и снова этот запах цитрусов, плодов, которые еще остались на ветках, и никто теперь мне не будет делать замечаний, если я сорву один, но я все-таки не срываю, иду дальше, дать руку некому, я думаю, что вот сейчас передо мной выскочит Офер в трениках и белой футболке и скажет: ну, ты успокоилась? И объяснит, что он не пропадал, это я пропала на год, потому что мы поссорились и я рассердилась, а теперь вот вернулась, готовая помириться, а вот мусорная куча, которая в это время года действительно выглядит как Холм Любви, потому что зеленеет и цветет…
Мне навстречу попадаются люди с собаками. Офер всегда хотел, чтобы мы снова взяли собаку, но я не хотела собаку и не хотела рожать еще одного ребенка, разве двое – это плохо, двое – это на одного больше, чем один, я была в семье одна, разве я виновата в том, что ты вырос в доме, где было восемь детей, и у тебя такой стандарт. Тогда, по крайней мере, собаку, сказал он. А я такая: с тех пор как родились дети, собаки мне перестали нравиться, они не вызывают у меня никаких чувств, сорри, ты женился не на той, Офер.
Столько раз я говорила ему: «Ты женился не на той, Офер». В шутку. Чтобы закончить спор смешным выводом. А может быть, именно это в конце концов и произошло, он убедился, что действительно женился не на той…
Теперь этот запах очистных
