который капитан Расторгуев, неожиданно ушел на больничный и крайним в этом форс-мажоре был признан я. Все планы, которые я задумал на сегодня, изящно соскользнули коту под хвост.
Неприятный сюрприз с дежурством с самого раннего утра стремительно пролонгировался в два сообщения из клинической больницы. Попытка суицида и подпольный аборт. Вспомнилось, как в прошлой жизни, когда я примерно в этом же возрасте начал милицейскую карьеру с лямки участкового, меня по первости изрядно смущала и тяготила необходимость подробного опроса теток на предмет их самообортирования. Поначалу мне, двадцатилетнему юнцу, было как-то стремно опрашивать их о тонкостях процесса. О том, как они вводили себе в матку водку или мыло. Но потом я пообвык. В конце концов, это они дуры, а не я. До сих пор непонятно, что подвигает взрослых женщин подвергать себя такому надругательству, когда можно пройти эту процедуру в условиях медучреждения вполне легально и абсолютно бесплатно. Однако делать нечего и надо выдвигаться в больницу, чтобы собирать материал для двух отказных. Потому как, ежели некая мадам совершала интимное действо в одиночестве, то все было вполне законно. А вот, если ей ассистировала подружка, либо кто-то еще, то тут уже наступала уголовная ответственность. То же самое касалось и попыток суицида. Приходилось собирать подробный проверочный материал касательно признаков доведения до самоубийства.
Сначала я хотел прогуляться до больнички пешком. Она находилась не так уж далеко от райотдела и, следовательно, иллюзий, что дежурный даст мне машину у меня не было. Потом вспомнил юность и пошел во двор за софьиной «тройкой». Надо было заехать в бюро судебно-медицинских экспертиз. На мое счастье, в печальной обители жмуров и трупорезов, помимо специфичного амбре, меня встретила несравненная Алла Викторовна Стрельникова. Удивленно округлив глаза на мою необычную просьбу и хмыкнув, она как-то по-новому взглянула на меня, но не отказала и любопытствовать не стала.
— Пошли, затейник! — она еще раз с интересом посмотрела на меня, но уже с прищуром.
Заведя меня в свой кабинет и недолго порывшись в шкафу, Алла достала картонную коробку из-под каких-то медикаментов.
— Выбирай! — Стрельникова с веселой заинтересованностью следила за тем, как я роюсь в ее запасах, — А, что, неплохой выбор, Сережа! — признала она наличие у меня вкуса, заглянув в отобранное мной. — Ты заходи, я тебе еще, что-нибудь отложу!
— Вот только вы, Алла Викторовна, в состоянии понять пристрастия интеллигентного молодого человека с тонкой душевной организацией! Спасибо вам! На первое время мне и этого хватит, — благодарно улыбнулся я понимающей чужие слабости женщине.
Чтобы не разочаровывать эту утонченную красавицу и не разрушать интригу, я не стал что-либо ей объяснять или как-то оправдываться. Так я и удалился под ее неподдельно заинтересованным взглядом.
Сначала я зашел в гинекологию, где быстро заполнил объяснение от крупной барышни тридцати годов с ведерными грудями, едва помещавшимися в застиранной больничной сорочке с завязками на декольте. Она возлегала на железной койке и страдающей совсем не выглядела. Кровожадным я не был, а потому сразу объяснил абортэссе диспозицию статьи за незаконное производство аборта. Дама проживала в общежитии швейной фабрики, из которой ее с кровотечением и доставили на скорой. То, что без помощи подружек по общаге не обошлось, понятно было и ежу. Но дело это житейское и впутывать в него государство я счел неуместным. Все равно, даже, если я сейчас задавлю эту крупнотелую бедолагу и получу от нее правдивые показания, то уже завтра она от них отопрётся. Будучи православным атеистом, я решил, что бог им всем судья и направился в токсикологию к суициднице.
Еще в РОВД я увидел в сообщении, что самоубийственная девица была совершеннолетней и поэтому спихнуть ее на инспектора ДКМ шансов не было никаких. Прошлый опыт настоятельно мне подсказывал, что в этом постпрыщавом возрасте мамзели сводят счеты с жизнью преимущественно из-за несчастной любви. И главная беда была в том, что девушки народ необычайно упорный и в своих суицидных устремлениях чаще всего пытаются довести дело до логического конца. Даже после утомительных промываний желудка, реанимации и родительских рыданий. В прошлой юности я эмпирическим путем нащупал действенный антисуицидный инструмент и сегодня именно им я и намеревался отпрофилактировать очередную дуру.
Бледная девица с несчастным лицом, но не потерявшим целеустремленности взглядом, лежала на такой же железной койке, что и та, которая так неосторожно поковырялась в себе катетором. Рядом с ней на стуле сидела заплаканная женщина и перебирала пальцы ее правой руки. Мать, скорее всего. Это хорошо, что она здесь, заодно и ее опрошу. Может, через час-другой и постановление вынесу. В палате на четверых больше никого не было.
— Евгения Юрьевна Борискина? — задал я вопрос траванувшейся элениумом балбеске, точно зная и без ее ответа, что она, это она.
Вместо курицы с промытыми кишками, за нее утвердительно ответила ее несчастная родительница. Поскольку стульев в палате больше не было, я, заявив о строгих милицейских правилах допроса самоубийц, выставил несчастную женщину из палаты. Ни к чему ей еще раз слушать и переживать случившееся. Усевшись напротив слегка отдающей неромантической блевотиной Евгении Юрьевны, я достал из папки бланк объяснения и начал задавать свои бестактные вопросы. Жертва несчастной любви отвечала неохотно, упорно не называя ни имен, ни фамилий. Предмет ее страсти так и остался в тайне. В глазах промытой, но не переубежденной бестолочи светилось трагическое упрямство. Ее мать, зная свою дочь, скорее всего, этим и была огорчена до слез. Она, очевидно, понимала, что дочурка в своих намерениях не переменилась и наверняка продолжит начатое.
— А хочешь, я тебе сейчас расскажу, какие мысли в твоей голове сейчас заплетаются? — я, насколько мог, безразлично посмотрел на это вот глупое материнское горе. — Такие, как ты в каждое дежурство мне здесь попадаются и все вы до жуткой скуки одинаковые! Как трафаретные! — я с легким пренебрежением смотрел на упивающуюся своей трагической исключительностью молодую дуру.
Борискина недоверчиво уперлась в меня недобрым взглядом. Она не поленилась даже повернуть в мою сторону голову со слипшимися волосами. Было заметно, что Евгения категорически не верит в возможность массовости таких, как у нее страданий и повторения кем-то столь исключительной судьбы, которая выпала ей. Дожидаться какого-то ответа я не стал, просто было жалко времени.
— Ты сейчас лежишь и думаешь, что тебе сегодня просто не повезло и ты осталась жива. Но все равно ты завершишь то, что задумала. И когда у тебя все получится, ты будешь лежать в белом гробу и непременно в белом же платье. Вся такая до ужаса красивая и торжественная. А
