вокруг все будут горевать и плакать. То, что родители и родственники будут убиваться от горя, это ерунда. Чего о них думать! На то они и родители. Главное, что у НЕГО наконец-то откроются глаза! И, что ОН наконец-то поймет, что навсегда тебя потерял и от того будет вне себя от непоправимой беды. Он даже, может быть, никогда больше ни на кого из других девушек не посмотрит, поняв, какое счастье потерял безвозвратно. Он будет стоять у гроба и плакать, а ты будешь лежать красивая и смертельно недоступная.
Равнодушно разглядывая жертву несчастной любви, я выдавал своей единственной слушательнице ее незамысловатую мелодраму в шекспировском стиле. А несчастная мадемуазель Борискина, видимо, рисуя в своем сознании описываемые мной картинки, непроизвольно играла бледным лицом. Гримасы на ее физиономии менялись от горестной до мстительно-удовлетворенной, потом опять к горестной и так по кругу. Но под конец моего монолога она уже, что-то заподозрив, смотрела на меня с неприкрытым недоверием.
— Но я вынужден тебя разочаровать, гражданка Борискина Евгения! Плакать над твоим гробом будут только родители. И еще твоя близкая родня. Подружки, конечно, тоже всплакнут. А уже вечером забудут про тебя и, поддернув повыше юбчонки, пойдут на танцы. А тот, ради которого ты готова самоубиться, он, скорее всего, даже не придет на похороны и тебя в твоем гробу не увидит. Просто потому, что побоится твоих родителей. Да и зачем ты ему мертвая, если даже живая ты ему оказалась не нужна?
Неудавшаяся суицидница Борискина смотрела на меня уже с лютой ненавистью. По ее щекам текли слезы и слезы эти были от бескрайнего разочарования несбывшихся надежд и от искренней жалости к самой себе.
— А еще, Борискина, я вынужден сказать тебе, что все без исключения самоубийцы очень плохо выглядят! И, особенно, самоубийцы женского пола. У тех, кто отравился, лица синюшные и с некрасивым выражением. Никакой грим не помогает. Кто повесился, у тех язык вываливается и рот, если не подвязать, то всегда открывается. Да, слушай, ты же еще с крыши можешь прыгнуть, но тогда уже совсем беда! Тогда лицо у тебя будет всмятку и мозги по асфальту разлетятся. Но, это, если они есть. Есть у тебя, Борискина, мозги? — я с удовлетворением наблюдал, как меняется в сторону ужаса лицо самоотравительницы Борискиной.
— На, посмотри, как вы обычно выглядите после того, как у вас получается себя убить, — я начал выдавать ей фотографии трупов, выпрошенные сегодня у Стрельниковой.
На фотографиях были только женские тела. Со смятыми лицами, с вывалившимися языками, распухшие в воде и так далее, и тому подобное… И все они были обнаженные, лежащие на прозекторских столах. С грубо зашитыми швами почти от самого горла и до самого паха. Все мои картинки, которые я демонстрировал сейчас Евгении, были не для нормальных людей. Она таращила глаза и, мне подумалось, что, если бы ее не промыли насквозь совсем недавно, то меня она бы точно сейчас заблевала.
— Ладно, ты сама решай, жить тебе или помирать, — деловито собрав мертвую фото-порнуху в единую колоду, резюмировал я, — А пока пиши вот тут внизу: «С моих слов записано верно и мной прочитано», и распишись.
Гражданка Борискина, как механическая кукла покорно выполнила все, что я с нее стребовал и теперь безумными глазами смотрела куда-то сквозь меня.
Что-то мне подсказывало, что самоубиваться Евгения Юрьевна больше не будет. По крайней мере, в ближайшем настоящем и обозримом будущем. Опросив ее мать, я пошел в ординаторскую добирать необходимые бумажки для отказного материала. А еще нужно было позвонить в дежурку и узнать оперативную обстановку за текущие сутки.
— Бросай там все и срочно езжай на Физкультурную 86, там поножовщина! — без надрыва, но очень настоятельно скомандовал мне дежурный Мальцев. — Я час назад группу на кражу послал, как освободятся, к тебе подтянутся! И опера сейчас какого-нибудь пришлю, а ты давай, туда лети и отзвонись, что там!
На Физкультурную я прибыл минут через десять. Нужный подъезд восемьдесят шестого дома я определил по стоявшей у него машине скорой помощи. Поднявшись на третий этаж, я вошел в открытую дверь квартиры справа. В дальней спальной комнате на широкой и обильно залитой гемоглобином кровати подвывал совершенно голый крупный мужик. Над ним, без суеты, но очень встревоженно хлопотали доктор и фельдшер скорой. Они что-то делали в районе паха стонущего нудиста. Рядом с ними бестолково металась перепачканная кровью женщина с безумными глазами.
— Уберите ее! Мешает! — заметив меня боковым зрением, скомандовал врач, указав кивком на тетку, — Это она его, — и он снова занялся воющим мужиком.
Внимательно осмотрев женщину и не обнаружив у нее в руках колюще-режущих предметов, я, аккуратно взяв ее за руки, потеснил в коридор.
— Пойдемте, не нужно здесь мешать, — контролируя руки женщины, я выдавил ее в зал и усадил на диван.
Осмысленность в ее глазах так и не появилась. В коридоре кто-то затопал и в распахнутых дверях появился мужик с носилками. Оставив носилки у стены, он прошел к медикам и о чем-то там с ними заговорил. Как я понял, это был водитель скорой. Переговорив с доктором, он зашел в зал и присев на стул укоризненно уставился на измазанную кровью полоумную тетку.
— Что тут произошло? — начал я запытывать единственного вменяемого и незанятого делом человека в этой квартире. — Кто она? — указал я на сидевшую на диване.
— Жена. А он муж, — указал на спальню водила скорой и, не стесняясь хозяйки квартиры, закурил. — Это она его, — водила дословно повторил слова доктора, кивнув на безучастно сидевшую женщину.
Пока медики возились в спальне с изуродованным мужиком, мне удалось выяснить, что здесь совсем недавно произошло. Оказалось, что виной всему опять была любовь. Которая вместе с голодом так незатейливо и очень жестоко правит миром и людскими судьбами. Сидящая передо мной на диване женщина была женой потерпевшего и вместе с ним была прописана в этой квартире. Счастливая двадцатилетняя семейная жизнь этой прожившей в любви и согласии пары, рухнула меньше, чем сорок минут тому назад. Вместо того, чтобы приехать с дачи завтра, вот эта женщина, совершенно напрасно вернулась домой сегодня, нарушив свое же обещание мужу. А вернувшись, застала в своей супружеской постели не только любимого мужа, но и подколодную змею-разлучницу. Свою подругу, к слову. Которая по совместительству была еще и соседкой из квартиры напротив. Быть может, если бы прелюбодеи, натешившись друг другом, спали бы под одеялом, то все закончилось бы банальным скандалом. Но по причине жаркого лета греховодники спали поверх одеяла,
