— Аська, — гудит он, явно готовясь произнести что-то непроизносимое.
— Ну что опять…
— Ты думаешь, я пьян?
— Ты глуп, — а приятно обзывать такого здоровенного мужика и ничего за это не схлопотать.
— Не спорю.
— Завтра будешь Лёхе дверь чинить, потому что…
— Аська, я тебя люблю.
(Вот так, без подготовки.
Я сделала вид, что увлечена вдеванием одеяла в пододеяльник (хм, вроде оно и так заправлено, Ася), спряталась в нем, чтобы не было видно, хотя в комнате темно, темнотища, и только фонари возле входа в ГЗ… Постаралась ответить самым обыкновенным голосом. Ну не дура ли?)
— Спи, герой, утром обсудим.
— Обещаешь?
(И немедленно захрапел.
Нервы у парня, однако. Спит крепко, как дитя, — потому что совесть чиста.)
Я возвращаюсь в строй, там уже поют «По полю танки грохотали», в перерывах между куплетами соседи снизу долбят в пол чем-то тяжелым, менты давно ушли, Баев прикрывает мой стакан ладонью: ей хватит. Почему это! — возмущаюсь я, ничего не хватит! И вообще, кому лучше знать — тебе или мне?
Баев отвратительно зануден и трезв, даже когда молчит, а он молчит именно теперь, когда мне такое сказали!.. Ну и шут с ним. Я принимаюсь толковать с Котом о Кьеркегоре, но не получается — не выговоришь (отличный алкотест — произнесите-ка, гражданин нарушитель: Серен Мутабор (зачеркнуто) Кьеркегор). Кот тоже лыка не вяжет и я перехожу на Канта, так проще, ведь старик иногда бывал удивительно ясен, как звездное небо и моральный закон, который нам явно не писан, ведь мы столько раз его в этом ГЗ попирали… Тогда на крышу — звезды считать?.. Кот мотает головой: ни-ни, попирать мы не будем, на крышу тоже нет, я высоты боюсь, а вот выпить — завсегда пожалуйста.
Баев и Рижанка о чем-то между собой шепчутся. Это заговор! они хотят нас обесстаканить, транспортировать на-хауз и тем самым лишить звездного неба…
Нефиг! — отвечает Кот. Пусть только попробуют!.. Мы же свободные люди или где?!
Мой день рождения Кота подходит к концу. Со словами «Критика чистого разума» я уверенно падаю под стол и оттуда успеваю отдать приказ: «1331», что означает номер комнаты, в которую меня нужно отнести, как будто они сами не знают, что я живу у Митьки, а он у Вана, а Ван меня терпеть не может. Что ни говори, но некоторая доблесть в этом есть — отключиться с именем Канта на устах, думаю я и проваливаюсь в темноту.
Диванный мастер
Да, да, у расписания — там и подкараулил. Ты же шьешь, говорит, а нам надо срочно. Мы с Олежкой фирму открыли по околачиванию диванов, ремонтом мягкой мебели занялись. Называется — ты только не смейся — «Дизайн-сервис». Олежка придумал, я не сумел его переубедить. Короче, предлагаю работу — шить мебельные чехлы. Получается приблизительно десять твоих повышенных стипендий — в месяц причем, не в год. Вся организационная сторона за нами — ты, главное, шей хорошо, ничего мне больше от тебя и не нужно.
Гарик серьезный, деловитый. Письмами не бомбардирует, аккуратно обходит острые углы, чтобы я не подумала, что он зачем-то. Привозит на дом рулоны гобелена, велюр, бархат, сатин в полосочку, помогает кроить, ждет, пока я закончу шитье, развлекает философскими беседами. С Митей ровен, но неразговорчив — подозревает, наверное. Итого мир, дружба и хозрасчет — вот новая модель наших отношений, которая меня вполне устраивает, и Гарика, кажется, тоже.
Сообразив, что на заказах как таковых можно заработать больше, сразу же набиваюсь к нему в подручные, перенимать мастерство. За две недели осваиваю полный производственный цикл: потрошу диванные подушки так, чтобы начинка, свалявшаяся до состояния пластилина, не изгадила всю квартиру; ремонтирую пружинный блок; клею внутренние коробочки из поролона, одуревая за день от запаха «Супермомента» и ацетона; шкурю подлокотники, лачу их или вощу, натирая тряпочкой. Ругаюсь, но таскаю на заказы бабушкин «Зингер». Хорошо, когда у хозяев есть машинка, меньше хлопот, но «Зингер» надежней, пришьет так пришьет, а для дивана это существенно — дети скачут, взрослые туда-сюда… Освоила Гариков ящик с железками — степлер, скоба на двенадцать, скоба на семнадцать, тэкс, молоток, плоскогубцы, кусачки, кривые иглы, гвоздодер — знаю эту канитель как свои пять пальцев. Я единственный мастер в команде, который и обивает, и шьет. Очень удобно — подгоняем чехлы на месте, не надо возить на примерку. Олежка, впрочем, опасается высылать меня одну, норовит сунуть напарника, а я не против — должен же кто-то диваны на попа ставить и обратно.
Хозяева сочувствуют, кормят, наливают (почему-то считается, что мастер должен крепко выпить, чтобы работа пошла). Какие вы молодцы! И мы соглашаемся — да, молодцы, и ничего, что шея ноет, и спина, и все пальцы исколоты. Зато впервые в жизни — полная экономическая свобода.
Я теперь другая — читается за версту. Распрямилась, преобразилась, на не работающих руками смотрю свысока. Пролетарий, чудо-девушка, вроде первых летчиц или проходчиков метро, щеголяю профессиональным сленгом, становлюсь похожей на человека, а не на женщину, даже поролон иногда сама на заказы доставляю, если больше некому.
(Диванного мастера, говорит Гарик, можно без труда узнать по двум рулонам поролона, прикрепленным за спиной. Мы похожи на аквалангистов, да? А издалека кажется, что крылья…)
Олежка на заказы не выезжает, он только за ниточки дергает. Достает материал, улаживает конфликты, зарплату выдает. Гарик делит ее по-своему, наверняка с гаком в мою пользу, но еще чуть-чуть и я накоплю на машинку с оверлоком, а от этого будет польза всем, не только мне, но и хозяевам диванов, их женам, детям и дальним родственникам, приезжающим в Москву погостить.
Все работы хороши, выбирай на вкус, учили нас в школе, и выучили. Проверила на себе, убедилась — да! Интересно, например, снимать тканевые слои со старой мебели, постепенно перемещаясь из двадцатого века в девятнадцатый (доверить такое нам, самозванцам! а если испортим?). Интересно пить с напарниками пиво на бульваре, после рабочего-то дня. Но самое смачное — это звонить в дверь и на вопрос «кто там?» отвечать тоненьким голоском — МАСТЕР.
Вы бы открыли?
Баев по-прежнему что-то крутит втихомолку, мухлюет (с квартирами? ядом? баксами?). Законтачил с Элькой — ходит к ней как на работу, жалуется, наверное. Ждет, когда же я сорвусь, но мы с Митей после того эпизода в лифте дальше не пошли. Остановились на краю, сели, сидим, разговоры разговариваем. Тринадцатый этаж пусть делает что угодно, но не мы. У нас же все не как у людей, правда, Митька?
Оазис словно вымер, мы одни, в коридоре тишина; в комнате мало места, взгляду некуда деться и он мечется, как бабочка, которую накрыли сачком; и я ничего не понимаю, так колотится сердце, и не слышу того, что он мне сейчас говорит.
Хочешь, я буду ждать? Хочешь, поговорю с Баевым? Нет?
Это неважно, я буду ждать.
(Просто и без пафоса. Пафос — это вообще не его. Может, потому я ни черта и не поняла? Это как вещь, которую ищешь, а она на самом видном месте лежит. А ты не замечаешь.)
Ну что я могла сказать?
Я и сказала — нет.
(Благородно поступила? Типа оставь надежду всякий, входящий в комнату 1331? Подумала вдруг, что похожа на его жену, которая тоже девочка, стриженая в каре… что у него декомпрессия и ему кажется… или он решил клин клином, как обычно советуют братья по оружию… Или правда — влюбился? Но ведь это еще хуже…
Хуже для всех.)
Митя, которого не берет ни мороз, ни ледяной ветер, ни водка, ждет меня у выхода из метро «Университет». Давай машинку. Говорил же, нельзя столько работать — спину сорвешь. Обижаешь, Аська, я все-таки не калека. Если что-то нужно — скажи, зачем надрываться. Хотя да, тебе явно на пользу пошло. Самостоятельная стала — жуть.
Стой. Покажи руки. Так и знал — опять по пальцам саданула. Не женское это дело, Ася, молоток обхождения требует. Хочешь, научу, как надо? А ты меня научи этому вашему диванному искусству, в жизни пригодится. Если освою — в напарники возьмешь? Где чего перевернуть или прибить… а уж пиво на бульваре…
Кстати, сообщаю тебе — весна пришла. Сегодня первое марта, если ты еще не заметила.
(Остановился, поставил машинку на снег, снежинки тают на лице. И у меня.)
И в кого ты меня превратила, самому противно! — говорит он с коротким смешком и смотрит на меня пристально, сверху вниз (а как же еще?). Саратовский медведь, что ходит по цепи кругом. А все потому, что у нас упрямства на целое ослиное стадо, или нам моральный кодекс не позволяет, или мы просто трусим. Ты трусиха, Аська, это если честно.
Я отворачиваюсь, молчу, что тут скажешь? потом утыкаюсь носом в его мокрый рукав, отяжелевшая куртка истошно пахнет кожей, нас поливает снегом-дождем, вода хлюпает в ботинках, сырость, жалость, сиротство какое-то, но «Зингеру» хоть бы хны, он не заржавеет, а вот мы с тобой…
