— Коммунисты проклятые! Что вы смеётесь? Развалили Югославию, погрузили народ в бедность, наслали болезни, а теперь смеётесь? Скоро я стану президентом, и вы заплачете! Буду вешать вас на каждом столбе! Я отворю ворота и напущу албанцев. Они вам покажут! Я грязной метлой смахну славян с карты Европы! Тут будут турки, албанцы и негры!..
Когда Костенецкий прокричал и эти слова, Драгана приставила к уху свой мобильник и пустила в Костенецкого три порции. Он вздрогнул. Посмотрел на люстру — не свалилось ли что оттуда?.. Потом ещё оглянулся — вправо, влево, и сник, стал меньше ростом, и нос его ещё больше обмяк, будто по нему ещё кто–то и чем–то ударил. Потом Вульф повернулся к спикеру, сказал:
— А ты проклятый бабник и лжец! — чего смотришь на меня? Разве не ты завалил наш проект о запрете приёма цветных металлов? А кто подсунул нам идею о половом воспитании детей? Кто настаивал на том, чтобы узаконить проституцию? А?..
Он повернулся к залу:
— А вы?.. — обвёл он взором ряды притихших депутатов. — Я вам говорю! Вам, вам, козлы вонючие! Какой вы тут проектик хотите протащить о лишении всех льгот для партизан?
И опять к спикеру:
— Ну, ну — вынимай из–под стола свой гнусный проектик!..
Спикер поднялся и объявил перерыв на два часа.
Потом Драгана видела, как волокли по коридору Костенецкого и совали его в карету скорой помощи. И как он в маленькое окошечко кричал:
— Это кто — я‑то слетел с копыт? Я вам покажу, недоумки проклятые! Разоблачу каждого из вас, кто и какой вы национальности. Вы у меня попляшете!
Скорая помощь увезла Костенецкого в лечебницу. А Драгана думала: «Интересно, признают его врачи больным или скоро отпустят? Вот бы отпустили, и он бы снова появился в думе. Вот цирк! Вот представление! Что завтра напишут газеты?..»
И ещё Драгана подумала: «Лучи Простакова не только гасят злобу, но они ещё и пробуждают совесть».
Газеты, как и следовало ожидать, не просто писали о Костенецком, но они гадали, спорили, бесновались… Радио и телевидение не отставали; казалось, журналисты забыли обо всём на свете; они писали и говорили только о Костенецком, о чудесах, с ним происходящих. А он находился в лечебнице. Его обследовали, с ним беседовали, ему смотрели в глаза и молоточками ударяли по коленкам. И — ничего не находили. Но выписывать не торопились, слишком уж пациент ответственный.
Драгана занималась своими делами. Дундич собрал Красную бригаду — так называли бойцов ополчения; они вот уже семь лет распределяли благотворительную помощь, которую выделял дед Драган, а два последних года вносила свою лепту и его внучка. Дедушка давал деньги на двести объектов: школы, больницы, детские дома и ясли. Драгана — на поддержку одиноких и многодетных матерей.
На этот раз выплаты были хорошо организованы, и Драгана уже через несколько дней вернулась в думу. Как раз в этот день и выписался из больницы Костенецкий и, не заезжая домой, направился в скупщину.
И надо же так случиться! У входа в зал заседаний он встретился с Драганой.
— Вы? — удивился он.
— Да, я. А разве вы меня не узнаёте?
— Узнал я вас, узнал. Моё вам почтение.
Открыл дверь, пропустил Драгану и шёл рядом.
— Вы от газеты? От Гуся?.. О, эта грязная отвратительная газета! Бросьте его удостоверение вон в тот мусорный ящик, а я вас оформлю своим помощником. Вам будет со мной интересно, я теперь буду всех громить и разоблачать.
— Почему теперь? Вы и раньше громили и разоблачали, но только не всех, а одних коммунистов. Что произошло с вашими взглядами и когда это случилось?
— Это случилось вдруг, в один момент: мне что–то ударило в голову, вроде электрической искры. Я прозрел, я себя возненавидел, но, впрочем, ненадолго. Я тут же решил: хватит мне защищать прохиндеев! Это же все… Вот все, кто сидит в креслах, идёт с нами, вон те и те… Вульф показывал на депутатов. — Они все ряженые, на них маски. Вы думаете, они сербы? Ничего подобного! В их жилах коктейль, гнусный, ядовитый. Они и сами не знают, кто они такие. В России их зовут ублюдками. Что это такое?.. О-о!.. Это когда человек не знает своей национальности. Он никого не любит, он каждого продаст за копейку. Я тоже ублюдок, но я хороший ублюдок. Мне открылся Бог, и он позвал меня на борьбу с врагами Сербии. Я теперь боец, я партизан. Вот вы посмотрите, как я буду сражаться.
Драгана с радостью для себя отметила, что Костенецкий со дня её экзекуции над ним сильно изменился; он спокоен, взгляд его твёрдый, осмысленный, и даже нос, основательно заживший за это время, уж не смотрится таким нелепым. Вульф посадил Драгану рядом с собой. И при этом сказал:
— Да, да. Вы увидите, какую я им устрою выволочку.
Драгана думала, вот он сейчас встанет и, не дожидаясь разрешения, как он обычно делал, пойдёт к трибуне, но Вульф поднял руку и спикер охотно предоставил ему слово. Костенецкий шёл к трибуне не торопясь, с достоинством важного человека, которого здесь уважают и с интересом слушают; — так, впрочем, и было раньше, но теперь все хотели видеть, действительно ли у Вульфа «тронулась головка» или с ним сыграли злую шутку и напрасно укатали в лечебницу, — так или иначе, но депутаты, устремив на него жадные взгляды, замерли от любопытства и нетерпения. А он шёл важно, смотрел прямо перед собой, не удостаивая взглядом даже спикера и сидевших с ним двух вице–спикеров. И когда взошёл на трибуну, не сразу начал говорить, а сунул руку в один грудной карман пиджака, затем в другой и, ничего там не найдя, вскинул голову и устремил взгляд поверх зала. И так, смотря вдаль, в никуда, заговорил:
— Как вам известно, я не исповедую никакую религию, но — я верю. Да, верую! Над нами есть сила… Высшая сила. Она видит, за всем наблюдает. И придёт час, призовёт нас к ответу и спросит: а что ты делал в думе? Как выполнял обещания, которые давал народу?.. И тогда вот он…
Костенецкий повернулся к спикеру и показал на него энергично вытянутой рукой:
— Да, он, глубоко уважаемый вами и совсем не уважаемый мною, — весь извертевшийся, изолгавшийся спикер Казимир Гарзул — Свирчевский, выдающий себя за серба, но и сам чёрт не знает, какого он роду–племени, — вот он вынужден будет сказать: вся моя деятельность была направлена к тому, чтобы как можно больше навредить и нагадить народу, который доверился мне и послал в скупщину. Да, это я уговорил вас отклонить закон, запрещающий частным лицам торговать цветными металлами. От этой торговли страна ежегодно теряет четыре тысячи наших граждан; они погибают от катастроф, связанных с хищением цветных металлов. Это на моей совести все эти жертвы. На моей! И на вашей, конечно.
