— Антон коммерсант. Ему было выгодно сказать вам, что Макаров жив, он и сказал.
— Какой кошмар! — зарычала Лена, она обхватила голову руками и согнулась пополам. Злые слезы навернулись на глаза. Страшные проклятья посылала она в адрес Антона Казимировича. Если бы не отчаянное положение, в котором оказались они сами, Лена бы попросила Бориса бросить все и идти на Спасскую, разбираться с Краснобаем. Но она промолчала — светиться в Торговом городе было бы сейчас верным самоубийством для Молотова.
— Это метро, детка, — отмахнулся Борис от ее стенаний. Он сделал это как будто небрежно, но с затаенной болью.
«А ведь этот Антон, наверное, никогда теперь и не вспомнит про то, что сделал, — подумала Лена, украдкой, чтоб не видел Борис, откашливая мокроту. — Будет себе спокойно жить, кушать, спать с женщинами... Есть ли в этом чертовом мире справедливость?!»
Внезапно в голове Лены, как это часто бывало в самые черные, отчаянные дни ее жизни, точно сами собой зазвучали рифмованные строчки. Вдруг само собой сложилось продолжение старого стихотворения про Финский залив, которое Лена так и не дописала во время болезни.
Почему-то в минуты радости стихи Рысевой давались плохо, а если и выходили, то какие-то банальные. «Каждая радостная минута радостна одинаково, каждая ужасная ужасна по-своему»[36], — сказал ей однажды отец, перефразируя классика.
Нерусская тоска...
По старой-старой боли.
По тяжести измен,
По выломанным окнам,
По ветру перемен,
По золотистым локонам...
Внутри меня — морозно
И муторно, и матерно,
Не вирусом гриппозным —
Радиоактивной памятью
Заражена
[37]
.
«И муторно, и матерно, — повторила Рысева. — Отец всю жизнь отучал меня говорить такие слова. Но, черт возьми, самые страшные ругательства слабоваты в моем случае...»
И едва Лена подумала так, как ее сразил очередной приступ надсадного, сухого кашля.
У беглецов оставался последний путь: по межлинейнику на Спортивную. А оттуда — на Старую деревню. Родина Будды подходила идеально, с какой стороны ни посмотри. Обособленная станция, ни с кем не имевшая дел, выживавшая своими силами. Население боеспособное и дисциплинированное. Имелась лишь одна сложность: их узкоглазый спутник вряд ли стал бы на Старой деревне желанным гостем. Молот понимал: если за столько лет Бадархан Шаградов ни разу не вернулся на родину, значит, ему там не рады.
«А, ерунда. Разберемся как-нибудь, — отмахнулся Борис от всех сомнений. — Отдохнем еще минут десять, и двинем».
В этот момент к ним приблизился местный житель, весьма колоритный тип неопределенного возраста, закутанный в выцветшую накидку. К неудовольствию Бориса, дендрофил уставился на Лену. Молотов демонстративно расстегнул кобуру. Напрягся и Будда. Однако волновались они зря. Петроградец тяжело вздохнул, покачал головой и зашагал дальше по своим делам.
— Видели, да? — слабо улыбнувшись, произнесла Лена. — Сейчас я мужиков могу разве что отпугивать.
— И хорошо. Одного ты уже приворожила, — поднялся на ноги Борис Андреевич. — Ну, пошли.
Они как раз спускались на пути, но тут рядом снова появился тот же дендрофил. Он держал в руках уродливые на вид самодельные башмачки маленького размера.
— Это тебе, рыжая красавица! — протянул местный житель свой дар, радостно улыбаясь во все свои двадцать гнилых зубов. — Ноги твои жалко. Бери. Подарок. А это — от кашля. Мы этим лечимся, — добавил дендрофил, протягивая мешочек с листьями какого-то растения.
Лена подарки приняла. Разжевала два пожухлых, сморщенных листочка, поморщилась, ощутив во рту горечь. Кашель к радости Лены почти сразу прекратился. Обувку девушка осмотрела скептически.
— Это он чё, из своих волос смастерил? — хмыкнул Борис.
Но стоило Лене засунуть ноги в башмаки и затянуть завязки, как на лице ее заиграла улыбка.
— А что, удобно. Правда-правда! Намного лучше, чем сапоги. Теперь мне и идти легче будет, — произнесла Лена, с восторгом разглядывая обновки; через пять минут, когда они вошли в технический туннель, девушка шепнула Борису: — Есть в метро добрые люди.
— Конечно, есть, — согласился Борис. — «На лицо ужасные — добрые внутри».
— Знаю эту песню, — улыбнулась Рысева и замурлыкала себе под нос: — Крокодил не ловится, не растет кокос. Плачут, Богу молятся, не жалея слез[38].
Далеко впереди послышался рокот, напоминавший журчание воды. Он нарастал с каждой минутой. Постепенно Лена начала различать смех, плач, потом отдельные возгласы. Впереди путников ждала густонаселенная станция.
— Спортивная по курсу, — бросил через плечо Борис, шагавший впереди. — Там сделаем привал на пятнадцать минут.
Для того, чтобы попасть на станцию, пришлось отдать «Бизон» — больше ничем расплатиться беглецы не могли. У Молотова оставалось двенадцать патронов к АКМ, тратить их он не мог. А редкие боеприпасы от «стечкина» едва ли устроили бы дозорных. Так что с оружием пришлось расстаться Бадархану.
Постовые проверили пистолет-пулемет, убедились в его исправности, и отсыпали Молоту девять патронов калибра 7,62.
— Сдача, — объяснили они сталкеру. — Добро пожаловать.
Лишних вопросов тут задавать не стали, даже документы не проверили. На Спортивной давно привыкли к контрабандистам, работорговцам, наркокурьерам и прочей пестрой публике, появлявшейся из межлинейника. Люди, у которых документы были в порядке, этим путем просто не пользовались.
— Туннель, по которому мы пришли, — часть кольцевой линии, — объяснил Молотов девушке, как только они миновали КПП.
— Какой линии?! — не поверила Лена своим ушам.
— Ну, ее только начали строить. Хотели все ветки метро связать, как в Москве. Да мало успели. Вот сейчас, например, мы входим на единственную станцию кольцевой линии[39].
И трое путников взобрались на перрон Спортивной.
Лена уже привыкла видеть над головой высокие своды, здесь же потолок оказался так низко, что девушке стало слегка не по себе.
Кое-где уцелевшие светильники, формой напоминающие факелы, были окружены невысокими бортиками с перилами. Они освещали грязные, закопченные своды зловещим красноватым сиянием. Снизу постоянно доносился глухой шум, как будто там пряталась еще одна станция. Лена заметила, что чем ближе они подходят к центру станции, тем громче становится шум и тем сильнее воняет гарью.
— Да, на Спортивной интересно, — усмехнулся Борис, видя недоумение девушки. — Почему второй путь завален землей, думаю, понятно — тут у них огород. А как тебе стихи? — с этими словами Борис указал на гранитную стелу, установленную в торцевой части платформы.
— «О спорт, ты — справедливость! О спорт — ты вызов! О спорт, ты — зодчий!» — прочла Лена. — Честно говоря, не очень. У меня и то лучше.
— Э-эх. «Не очень» ей, — Борис шутливо погрозил Лене пальцем. — Это сам Пьер де Кубертен[40], «Ода спорту». Эх, молодежь. Если серьезно, то я и сам не понимаю, как им не лень столько лет эту надпись реставрировать. Ну, вот такие приколы у «спортсменов». Так местных называют. Народу на верхнем ярусе мало, правда? Ничего удивительного. Тут элита живет.
— А остальные? — огляделась Рысева. На просторном перроне и правда размещалось всего десятка три добротных жилых построек, сделанных на совесть, без щелей между досками.
— Что, не догадалась еще? Да вот же они.
Запах буквально валил с ног, и все же любопытство пересилило отвращение. Лена перегнулась через перила. В тот же миг ее голова закружилась так сильно, что если бы не помощь Будды, вовремя схватившего ее за талию, девушка бы упала вниз.
Пол нижней платформы был густо покрыт грязью и мусором. Вместо домиков Лена увидела грязные, изорванные палатки, тесно прилепившиеся друг к другу. Протискиваясь между ними, спотыкаясь о разбросанный мусор, по нижней платформе сновали люди. И мужчины, и женщины были одеты в какое-то рваное тряпье, и, судя по запаху, мылись крайне редко, а одежду, возможно, вообще никогда не стирали. Несколько чумазых ребятишек устроили драку, стараясь столкнуть более слабого в грязевую лужу. Матери, ругаясь, пытались их разнять. А в большом чане толстая повариха готовила какую-то дурно пахнущую похлебку.
Лена едва перевела дух. Огляделась. Сказать, что на верхнем перроне Спортивной все было иначе, значило не сказать ничего. Это были два разных мира. Разве что запахи, поднимавшиеся из нижней клоаки, ощущались и наверху. Девушка опустилась на круглую деревянную скамейку. Здесь — тоже редкий случай — они не были разбиты и не отсырели. Мужчины присели рядом.
