Смотрительница, прищурившись, ожидала, что я, как всегда, побегу, но в этот раз у меня был для нее сюрприз. Подойдя ближе, я протянул руку, и она не сразу сообразила, что мне нужны бланки. Поставив очередную партию автографов, я поклонился и вышел вон. И в этот раз вслед мне не шипел клубок рассерженных змей.
На улице было хорошо. Хотя я глубоко убежден, что плохой погоды не бывает. Просто бывает плохое настроение. Дождь, снег, солнце или облака, а может, даже и туман, — все это неважно, если на душе хорошо. Вот и сейчас, не обращая внимания на мелкую морось, визитную карточку весны, я бодренько шагал в сторону ворот.
— Швыдче ногу, резвее шаг! Раз-два! Раз-два! И слезы богов нам не помеха!
Звук отдаваемых команд все стихал, сменяясь щебетом студентов, выбравшихся на прогулку. И сколь бы ни было у меня хорошее настроение, все же я не понимаю, какой кайф ходить и мокнуть при этом, держась за руки. И будто бы это сверхромантично и все такое. А ведь таких хоть стреляй. Пока я дошел от библиотеки до ворот, встретил как минимум девять пар. Это же восемнадцать потенциальных клиентов белых халатов! Ну ладно там можно ночью пройтись, проветриться… Нет, чужда мне вся эта розовая чушь. Как говорил всеми измученный Станиславский — не верю.
— Пропуск! — донеслось из открытого окошка.
Протянув свой бессрочный пропуск, я дождался, пока ребята сверят бумаги.
— Проходи, — прозвучал недовольный голос.
Ну да. Он-то небось надеялся на небольшую взятку, но я нынче на мели. В кошельке, что лежит дома на тумбочке, всего тридцать золотых. А сейчас за поясом всего три. Даже пару лет назад, когда я только-только явился в столицу, у меня и то больше было. Видно, верно говорят — столица либо разденет, либо королем сделает, третьего не дано. И что-то мне подсказывает, что до венценосной особы мне ой как далеко.
Покинув территорию Академии, я отыскал глазами кеб и пронзительно свистнул. Мужичок извозчик, заслышав знакомый звук, дернул поводьями и подъехал поближе. Нравятся мне эти кебы, привет из картин про Шерлока Холмса. Не того буржуйского бреда, а нашего — советского, качественного фильма. И нет лучше Шерлока, чем товарищ Ливанов. Устроившись на обитом ситцем диванчике, я протянул в окошко заготовленную плату. Не так уж и много — семь медных, а длина маршрута не имеет значения.
— Куда изволите, вашмилсть?
— На Пятую Бедняцкую.
Извозчик вздохнул, но все же цокнул языком и пустил лошадей вперед. Пятая Бедняцкая — это столичное пограничье, отделяющее город от трущоб, коими были Пять Ям. И, ясное дело, ни один благоразумный извозчик не поедет в этот негостеприимный район.
За окном пролетала вечерняя столица. Утопающая в огнях, пахнущая вином и сдобными булочками. В скверах гуляли молодые, люди постарше сидели в дорогих тавернах и пабах. И где-то на холме всеми цветами радуги сиял императорский дворец. Его позолоченные купола уходили прямо в небо. Высокие окна отражали лунный свет, сверкая, подобно кристально-прозрачному алмазу. Даже с такого расстояния я видел подъезжающие кареты и буквально созерцал этих нарядных и гордых людей. Нет, меня не тянет в это общество, просто любопытно посмотреть на настоящий бал. А не на то уродство, что устраивали Гайнесы, в замке которых я работал в качестве личного слуги Ози Гайнеса, графского сынка.
Заскрипели рессоры. Открыв дверь, я спустил лесенку. Такого изобретения, как поребрик, не знала ни одна из дорог, кроме главной, так что приходилось спускаться по старинке. Кивнув извозчику, я нырнул в переулки. Достав из сумки изрядно побитый, весь в заплатах плащ, я завернулся в него подобно тому, как чумной заворачивается в неброское тряпье. Теперь сойду за своего.
Скучно идти по Бедняцкой. Здесь благоухание парфюма и цветов сменяется вонью помоев и канализации. Звонкий девичий смех исчез, а на его место ворвался бесконечный ор и гул доносящихся споров. Таверны и пабы сменились дешевыми кабаками, от которых за милю тянет сивухой. А вместо благородных чинных людей ты встретишь разве что беззубых работяг да босоту, бегающую в рваном тряпье. Но все же здесь еще есть порядок, ходят стражи, ездят патрули и никто не станет тебя резать только потому, что у тебя два сапога, а не один, как у нападающего.
И все это пропадает, когда, свернув за высокий дом, ты пересекаешь небольшой пустырь. Вот она, улица Пяти Ям. Названа так, потому что состоит из пяти лучей — дорог, на конце которых располагается по огромной, непомерно большой выгребной яме. Туда стекается большая часть городских помоев, туда же ведет и канализация. Надеюсь, не стоит подробно рассказывать про амбре, царящее в тех местах? Ну и порядки здесь соответствующие — анархия. Сюда не казали нос стражи, здесь не было чиновников и прочих. Казалось, император забыл про этот уголок, отдав его на откуп бандам. Каждый квартал, коих здесь десять, находится под властью какого-нибудь главаря. И каждый луч — под началом гильдии. Самая главная — гильдия воров. Потом по статусу шли ночники, то бишь убийцы. И далее — остальная шантрапа. Конечно, глупо ранжировать убийц и воров. Но по бандитским законам все было именно так. Впрочем, меня это мало волнует.
Идя по узким переулкам, то и дело наталкиваясь на полутрупы и даже на трупы, я явственно ощущал на своей спине пристальный, опасно цепкий взгляд. Но никто не собирался нападать. Мой плащ говорил несведущему о том, что я беден и даже нищ, но здешней братии он рассказывал так много, сколько не уместится и в целое досье. Расположение заплат и дыр, отдельные потертости и крой, длина плаща и то, как я его ношу, — все говорило о моем ранге и статусе. И хоть этот статус не очень высок, но достаточен для того, чтобы меня предпочитали не трогать.
Когда я свернул в сторону Пичужной (не путать с Пьянчужной, она рядом), то буквально спиной почувствовал, как опасно ко мне приблизился хвост. Резко обернувшись, я встретился взглядом с одним из босяков, притаившихся на крыше. Показав ему не самый приличный жест, я получил подобный в ответ и пошел дальше. Хвост отстал. Выйдя на луч, я остановился и сверился с часами. Опаздываю. Ускорившись, вскоре я добрался до ветхой лавки. Вывеска с облупившейся краской, ржавый колокольчик рядом с дверью и мутная витрина, за которой покоились разные пробирки, флакончики и склянки. Все из самого дешевого стекла; хрусталь, что лежит у меня, такой бизнес не может себе позволить.
— Миледи! — проговорил я, заглушая рваный перезвон древнего звонка.
Из-за прилавка выбралась самая настоящая Баба-яга. На морщинистом, полном бородавок лице зорко сиял желтый глаз. Второй уже давно был подернут серой пленкой. Свернутый набок нос и три кривых темных зуба во рту добавляли некоего антуража.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
