без меня! Ждать не станут!
— В такой туман не уплывут.
— Да уж я себя знаю — если Трёхрукий решит надо мной подшутить, так на полпути не остановится. Как есть уплывут, ещё и ткани небось промокли, попортятся от сырости, и телегу починить не выйдет…
Тут он заметил путника на дороге и осёкся.
— Да улыбнётся вам Двуликий, — сказал Шогол-Ву.
Он подождал, понял, что его не спешат приветствовать, и продолжил:
— Я ищу спутника. Светловолосый, зовут Нат, при нём стренга.
— На постоялом дворе он, — не глядя на запятнанного, сказал тот, что сидел у колеса. — Ну, сгружайте мешки! Иначе как починить? Поднять надо.
И они продолжили свой разговор, как будто уже остались одни.
— Да пошлёт вам удачу Трёхрукий, — сказал Шогол-Ву и направился дальше. Ответа он не услышал.
Вскоре показалось и поселение. В ясный день его было бы видно издалека, но не теперь, не в этой белой мути.
Постоялый двор серел неясным пятном — легко пройти и не заметить. Шогол-Ву услышал мычание привязанных рогачей, неразборчивые голоса и бренчание струн, и тогда свернул от дороги.
Он встал у угла, так, чтобы видеть двор, входящих и выходящих, но чтобы его самого без нужды не заметили.
Нептица подошла к рогачам под навесом. Напилась воды из длинного корыта, сунула клюв в сено. Фыркнув, поворошила его лапой. Рогач, привязанный с краю, крупный, с седеющей мордой, всхрапнул, наставляя рога, и нептица отошла.
— Хвитт! — позвал Шогол-Ву.
Нептица сделала вид, что не услышала. Она неспешно обошла рогачей, вытянула шею и дёрнула седомордого за хвост. Тот взбрыкнул, лягнул мохнатым копытом, но не достал. Остальные рогачи встревожились, натягивая поводья.
— Хвитт! — повторил Шогол-Ву, в этот раз строже.
Нептица вскинула голову и загребла лапами, осыпая рогачей комьями грязи. После этого откликнулась на зов, подошла, ткнулась в грудь. Повернула голову, чтобы ей почесали шею.
Кто-то выглянул на шум, ничего не заметил и ушёл. Пока дверь не затворилась, отчётливо слышалось пение стренги. Ей вторил голос Ната.
Пока Шогол-Ву раздумывал, соваться внутрь или нет, Трёхрукий решил помочь, и певун вышел сам, похлопывая стренгу по круглому боку. Он завернул за угол и столкнулся с запятнанным нос к носу.
— А, друг мой… — с кривой улыбкой пробормотал Нат, отступая на шаг.
Был он уже не так пьян, как утром. То ли протрезвел, то ли раньше притворялся. Стоял твёрдо, глядел остро, и видно было, встрече не рад.
Шогол-Ву взял его за плечо.
— Мы должны вернуться. Посмотри вокруг. Я готов поверить дочери леса.
— Да подумаешь, туман…
Нат дёрнул плечом, стряхивая ладонь, и отступил ещё на шаг. Скосил глаза на дверь и крикнул:
— Помогите!..
Шогол-Ву угадал этот крик, поймал ладонью. Толкнул беглеца к стене, прижал и сказал, не давая ему раскрыть рта:
— Мы идём, хочешь ты того или нет. Если нужно будет связать тебя, я свяжу.
Нат замычал, пытаясь стряхнуть руку.
— Нет, дослушай. Я не больше тебя рад тому, что случилось. Не этого я хотел! Мир не принимал меня, и всё же я верил, что найду своё место. Но сейчас моя тропа ведёт в Запретный лес, и видно, там и оборвётся. Думаешь, этому я рад? Я всегда только смотрел, как живут другие. Всегда только смотрел, а сам не жил, всегда чужой. Я обрёл надежду, и теперь мне легче уйти к ушам богов, чем утратить её навек, но я сделаю, что должен. И ты сделаешь, что должен, а я прослежу. Ты услышал меня, сын полей?
Его собеседник кивнул. Он перестал отбиваться, и Шогол-Ву отвёл ладонь.
— Послушай, друг мой! — торопливо заговорил человек. — Вот тут я тебя понимаю, как никто другой. Я тоже везде не к месту, как рогачу третий рог. Ну так и кто сказал, что путь один? Я здорово придумал…
— Сбежать, как трус.
— Да нет же, дослушай ты. Я слух пустил, что камень ценный. Ну, точно кто-нибудь сопрёт, и мы освободимся! В Белых Садах не свезло, послал же Трёхрукий таких честных людей, а тут сладится. Тут, в Холодных Овражках, бедно живут. Уж и не помню, когда это я со стренгой не мог получить дармовую выпивку и миску похлёбки, а тут едва согласились кружку налить. Так не долили ещё, и воды там больше, чем вина. Ох и долго петь придётся, чтоб напиться…
— Если камень украдут, что дальше?
— Что? Да мы у Холодного залива, рукой подать. Уплывём на Сьёрлиг!..
— Нет.
Человек упёр руки в бока и нахмурился.
— Что значит «нет»? Ты хотел другую жизнь? Так вот она, бери!
— Если мы поступим так, что будет с миром?
— С каким таким миром? Это с тем, который тебя не принимал, что ли? От которого ты получал одни насмешки и затрещины? Сгинет, туда ему и дорога, лишь бы до Сьёрлига не достало.
— Я не пойду на это. Камень нужно вернуть.
Нат сплюнул.
— Вот и вернёшь, если честный такой! Дождись только, чтобы меня обчистили, хватай вора и тащи, куда пожелаешь, а я своим путём пойду.
— Ты бросишь тётушку?
— Тётушку?..
В глазах человека вспыхнула ярость. Он толкнул запятнанного в грудь.
— Насмехаешься, выродок, да? Насмехаешься? Умерла она, моя тётушка!..
Нептица, вскрикнув, протиснулась между ними. Зашипела, глядя то на одного, то на второго, защёлкала клювом. Перья на загривке встали дыбом. Задетая стренга тонко загудела.
— Ты-то куда лезешь, тварь неразумная, — сказал Нат с горечью, отталкивая зверя. — Тётушка… Одна только душа и любила меня в целом мире, и той больше нет. Та, прежняя тётушка Галь первая бы сказала, чтоб я ноги уносил. А эта… уж не знаю, кто за неё говорит. А ты знаешь?
Он помолчал, кусая губы, и продолжил:
— Я думал, о детях леса всё знаю. Гордился, что побывал там и вышел. Думал, вон я какой особенный, к чуду прикоснулся, не забоялся. Думал, мне больше прочих открыто. А на деле вышло, ничего я не знал… Как она там сказала? Ничего не узнал, потому и отпустили. И чудеса их такие, что лучше и не ведать, как они творятся! Так может, и не надо возвращать им этот камень. Может, на Сьёрлиге он силу потеряет, голоса эти отвяжутся…
И докончил горячо, глядя с мольбой:
— Уплывём на Сьёрлиг! Уплывём, а? Ты вот меня знаешь, пусть карманы у нас сейчас и пусты, но я уж…
— Нет.
— Что?
— Я говорю: нет. Я верю дочери леса. Мы должны идти.
Нат окинул его долгим взглядом.
— Не пойму я, что у тебя вот тут, — сказал он и постучал
