и нептица клюнула осторожно и быстро. Её не отогнали, она клюнула ещё и вскоре совсем осмелела. Принялась есть жадно, поставив лапу в корыто и тесня рогача боком.
Мужик с лопатой и пустым мешком долго смотрел от сарая. Шогол-Ву уходил за грузом и возвращался, а мужик всё стоял, глядя, как тает в корыте зерно. Нептица, не привязанная, временами вытягивала шею и щёлкала клювом.
Наконец мужик плюнул, выругался зло и ушёл.
Холм над головой потемнел, и на вечерней туманной дороге стало как в тёмном холодном чулане, полном липкой паутины. Кое-как при свете фонаря телегу вытолкали из канавы и докатили до двора, придерживая кренящийся бок. Её загнали в сарай, служивший и местом для работы, и хлевом — у двери на стене висел нехитрый инструмент, тут же стоял верстак, в углу ведро, пара лопат и черенок от третьей, а поодаль за хлипкой загородкой жались худые грязные овцы. Солома под ними испачкалась и слиплась в одну лепёшку, и смердело так, будто здесь никогда не убирали. На грубо сколоченном насесте спали куры, похожие на комья грязи.
На столбах, на крючьях висела упряжь, старая, требующая починки. Сюда же подвесили и фонарь. Позвали двоих, чтобы занялись осью.
— Ну, славно мы потрудились! — сказал Нат, утирая взмокший лоб. — Что нам причитается, Йокель?
Торговец подошёл к нему.
Шогол-Ву ждал, прислонясь плечом к стене. Растревоженная спина болела, раны открылись. Уже не те, что вначале, не глубокие, поджившие. Можно терпеть.
За труды им дали по серебряной половинке каждому. Хорошая плата, на такую можно жить два дня, а если пропускать обеды и ужины, то и дольше.
Нат сгрёб награду и потащил запятнанного к дому, торопясь и спотыкаясь. Темнело, а огня тут зря не жгли. Даже зал освещался лишь светом очага, да ещё на столе хозяина моргал слабый огонёк глиняной лампы, для которой пожалели масла.
В доме Нат замер ненадолго, приглядываясь, шумно втянул прокисший воздух и широким шагом пересёк зал. Доски скулили под его сапогами.
— Где стренга моя? — спросил он хозяина сердито, хлопнув по липкому столу. — Ты присмотреть обещал!
Владелец постоялого двора, тощий, облезлый — длинная борода клоками, плешь, как речной камень с налипшей водяной травой, — поглядел недобро. В черноте зала глаза его казались ямами, на дне которых, в мутной сырой грязи, блеснули, отражаясь, два маленьких огня.
— Твоя вещь, сам и смотри. Я сказал, подвесить можешь, остальное не моя забота.
И отвернулся равнодушно.
Шогол-Ву окинул взглядом зал, где кроме них сидели четверо — двое порознь и двое рядом. Они бросили перешёптываться, притихли и следили, что будет. Один покосился в угол и опять на новых гостей, а тот, что сидел в углу, чуть двинулся по лавке, отставил локоть и стал похож на наседку, укрывающую цыплят.
Шогол-Ву указал спутнику на него.
— А ну, показывай, что там у тебя! — зло воскликнул Нат. — Вещь мою упёр?
— Да чё ты сразу, — обиделся тот. — «Упёр, упёр»… И ничего я не упёр, а поиграть взял. Жалко, что ли?
Он сгрёб стренгу со скамьи и брякнул на стол.
— Поиграть? А ну, поиграй, — потребовал Нат, нависая над ним. — Играй, играй давай. Что, не умеешь? Ну, я так и знал. Вот видишь, друг мой, люди какие — эти и камень с меня снимут, чего доброго, а камень непростой, со Сьёрлига…
Он потянул за шнурок, не вытаскивая до конца.
— Хорошо, что они его ценности не понимают, а то бы взяли да продали Малу Кривому в Жерновках. Мал, знаешь, мне за камень этот чуть не золото сулил. Врал, должно быть. Ну уж ладно, я не собираюсь напиваться в этот раз, а то себя знаю — стоит выпить, сплю без памяти. Помнишь, друг мой, какая драка была — в Подковках, что ли?.. Или в Дубах, может?.. Столы, лавки переломали, на меня сверху кто-то свалился, а я так до обеда и продрых, и то ты меня водой отливал.
— А это чё, во время Оскаленного мира пятнистые по землям Свартина вот так запросто гуляют, чё ли? — полюбопытствовал мужик.
— С этим-то мы давно знакомы, — ответил ему Нат. — Ещё как Свартин сидел в Междулесье, мы бродили по тем землям, по Безлюдью тоже. Ну, не в духе я болтать. Умаялся, горло бы промочить.
Повесив стренгу на грудь, он вернулся к хозяину и поднёс ближе к лампе серебряную половинку.
— Наливай! И спутнику моему тоже.
— У меня сдачи нет, — мрачно откликнулся тот. Зрачки-огоньки потянулись к серебру.
— Ох ты! Ну, что поделать — лей на все. Будем пить, сколько влезет. И учти, кружки я сочту, не собьюсь!
Они заняли последний стол, неудобный, сколоченный вокруг потемневшего столба. В драке такой не опрокинут, но для компании он был плох. Если хотелось что сказать, приходилось сильно крениться, доверяя вес шаткой скамье, и окликать собеседника, чтобы выглянул. А сядешь рядом — локтем не двинешь.
— Эй! — позвал Нат, глядя из-за столба.
Он налёг на столешницу грудью, вытянулся и прошептал:
— Слышишь, я напьюсь… Придётся, чтобы не чуять, как с меня камень снимают. Прикидываться нельзя, сам понимаешь, а то выйдет, будто по своей воле отдаю. А ты следи, ясно?
Шогол-Ву кивнул, и Нат исчез. Слышалось только, как он шумно и быстро глотает. Двое за дальним столом засмотрелись, и один протянул уважительно, подтолкнув соседа локтем: «Во даёт!».
Кружка стукнула о стол, и тут же раздался голос:
— Наливай ещё! Что это посуда у тебя такая мелкая, на один глоток…
Хозяин подошёл с кувшином, долил, и Нат задержал его.
— Сколько там кружек в твоём кувшине? Весь его оставь, сами подливать будем.
— Оставлю, и мы в расчёте. А разобьёшь, доплатишь.
— В расчёте? Это пойло не стоит половину серебра даже вместе с кувшином! Думаешь, я уже напился и не соображаю?
Они поспорили и сторговались на ещё один кувшин. Хозяин обещал принести его позже, и по лицу было видно, надеялся разбавить. Он ушёл на место, и Нат выглянул с другой стороны столба, маня пальцем.
— Эй, слышишь? Тоже делай вид, что пьёшь, — зашептал он, обдавая запятнанного кислым запахом вина и дешёвой браги. — А то ведь не полезут, раз у меня такой защитник. Давай, хлебни для вида! Во…
Шогол-Ву послушал.
Он помнил, как пьянило гретое вино. По вкусу как ягодный сок, тёплое, как улыбка Двуликого, оно уносило далеко. Казалось, душа поднимается к холму, и нити, связывающие её с телом, рвутся, их остаётся мало — и может, это хорошо для того, кто
